Двадцать лет спустя

— Катрин, право слово, ты и впрямь колдунья! — Амели рассмеялась своей, прямо скажем, не слишком-то удачной шутке. — Ты только посмотри, он снова прислал тебе подарок. Да какой! Катерина улыбнулась одними уголками губ, глядя на очередную корзину белых роз и небольшую коробочку, обитую синим бархатом. — Тут и записка есть! — не унималась Амели. Вообще-то на самом деле ее звали Алевтиной, но публика местная знала ее как «Мадемуазель Амели». Имя это она взяла сразу, как поступила на сцену, и именно под ним прославилась. «Так звучит гораздо красивее и благороднее, нежели просто Алевтина Сазонова», — подчеркивала она. Делить гримерную с другой актрисой Катерине, как столичной приме, приглашенной выступить здесь, по словам директора театра, «в провинциальной глуши», было, если так можно выразиться, не по статусу. И ей (все ж таки она здесь по приглашению самого губернатора — не шутка!) сначала выделили отдельную комнату. Но так как места было мало, артистки кордебалета, когда к ним подселили еще несколько актрис, тут же взбунтовались: «Мы и так сидим на головах друг у друга! Где ж это видано, как сельди в бочке! Не продохнуть просто!» С этими словами они все вместе пошли жаловаться директору, и тот вынужден был уступить. Прима-то столичная как приехала, так и уедет, а ему потом с этими «вздорными бабами» тут оставаться и работать дальше. Поэтому он, ломая шапку, и краснея, что твой вареный рак, предстал пред светлые очи мадам Райской и попросил ее сменить гнев на милость: согласиться делить гримерную вместе с другой актрисой. Катерина, разумеется, с радостью согласилась, и директор был на седьмом небе. В первый раз в жизни ему попалась такая покладистая актриса. Что же до Катерины, то ей решительно все равно, в конце концов ей всегда было плевать на собственный «статус». Кроме того, с соседкой и поговорить можно о том о сем, а болтовня о всяких пустяках помогает отвлечься от печальных мыслей. Соседка ей попалась на редкость разговорчивая, и потому Катерина за два дня узнала целых ворох Нежинских сплетен. «Примите сей скромный дар от потерявшего покой несчастного поклонника Вашего таланта и неземной красоты. Л.Ч.» — гласило послание, вложенное в корзину с цветами. В коробочке же оказалась брошь в виде ветки сирени. — Какая красота! — воскликнула Амели. — Это тоже от него? Катерина кивнула: — Да, он, как ты можешь видеть, довольно настойчив… — Бедный мальчик! — закатила глаза Амели. — И почему ты столь жестока с ним? — Катерина сама настояла, чтобы актрисы говорили ей «ты», так было привычнее и проще. — Потому что для него это всего лишь блажь. В его жизни будет еще ой, как много актрис, подобных мне. И не только. — А вдруг он и в самом деле в тебя влюблен? — подмигнула ей Амели. — Брось, — покачала головой Катерина. — Он же мне в сыновья годится! Я привлекаю его исключительно потому, что он влюблен в те образы, которые видит на сцене. Другими словами, любит вовсе не меня, а тех женщин, которых я изображаю. У юношей это бывает, знаешь ли, и проходит. Амели лишь фыркнула: — Ой ли! — Поводов я ему точно не давала, — вздохнула Катерина. — Будто мужчине нужен повод, — продолжала гнуть свое Амели. — А любви, знаешь ли, неведомы преграды. — Фраза из французского романа, — отмахнулась она от Амели. — Вовсе нет, — Амели уселась поудобнее и подперла рукой щеку. Судя по всему, вспомнила очередную сплетню, которая, по ее мнению, целиком и полностью подтверждает ее точку зрения. — Как, говоришь, его зовут? — Лев Червинский, — ответила Катерина, тут же приготовившись выслушать то, о чем ей и без того было прекрасно известно. — Ну конечно! — обрадованно вскричала Амели. — Это наверняка он! Вряд ли тут есть другие Червинские, а Лариса, кажется, все-таки обвенчалась тогда со своим кавалером. Вот уж повезло так повезло! Представляешь, она была когда-то такой же актрисой, как мы, и выступала здесь, вот на этих самых подмостках. Я говорю о матери твоего обожателя. Катерина кивнула: пусть выговорится, такой уж у нее нрав. — И знаешь ли, ничем особенным она не выделялась: ни красоты особой, ни уж тем более таланта, — скривилась Амели, а Катерина с трудом подавила усмешку. В Амели явно говорит зависть и досада. — Танцевала, представь себе, в кордебалете, — продолжала между тем свой рассказ Амели. — Она сюда из Киева приехала, там, видно, ни на что не сгодилась. Разве ж меняют тамошнюю сцену на нашу глушь? И хоть она, по слухам, была вроде бы из благородной семьи, но полностью разорившейся. Собственно, почему на сцену и подалась. Все лучше, чем в прачки-то или в гувернантки, сама понимаешь. Ну, так бы и прозябала тут, потому как строила из себя недотрогу. Ведь что для нашей сестры главное? Как получить и деньги, и славу, и все, что хочешь? Дураку ясно: ищи богатого и влиятельного покровителя. И чем он богаче и влиятельней — тем лучше. А Лариса напротив отшивала всех желающих. Ну, там, глазки строила иногда какому шибко настойчивому поклоннику, ручку позволяла поцеловать, домой или в театр подвезти, но чтоб открыто амуры крутить — такого за ней не замечали. До поры до времени: покуда не увлекся ею тут один… Как по заказу: очень богатый, весьма влиятельный… В летах уж был. Седина в бороду — бес в ребро. Ну, Ларисочка наша — мадам не промах оказалась и окрутила его быстренько. Он, представь себе, точно мальчишка, впервые в жизни по уши влюбившийся, под окнами у нее простаивал чуть не ночи напролет, цветы дарил корзинами, на все спектакли приезжал, даже если она выходила только под финал сказать: «Барыня, кушать подано!» Ох! — внезапно спохватилась вдруг Амели. — Мне же нужно бежать, не то наш антрепренер с меня три шкуры спустит! Если не возражаешь, милочка, я потом тебе доскажу эту историю. Она вскочила, суетливо собрала свои вещи, послала Катерине воздушный поцелуй и выпорхнула из гримерной. Катерина улыбнулась. Амели, конечно, невдомек, но эта история известна ей, так сказать, из первых рук. Стоит сказать, что в тот раз дворне, да и всем соседям заодно, было о чем посудачить. В один прекрасный день Петр Иванович Червинский прибыл в поместье не один, а в сопровождении своей пассии, той самой, из-за которой на свадьбе его родного сына разгорелся нешуточный скандал. «Имеешь любовницу — да и на здоровье, — не уставали чесать языками местные кумушки, — но все же приличия-то какие-никакие соблюдай! Ну, завел шашни с какой-то там актеркой: эка невидаль, не ты первый. Развлекайся себе, но зачем же так открыто?!» Именно тот скандал и стоил жизни Анне Львовне; и без того слабое сердце старой пани не выдержало этакого позора. Но Петру Ивановичу, похоже, было наплевать на все. Он отправил сына с невесткой в путешествие, а сам практически перестал бывать в поместье, наезжал изредка, в неделю пару раз, а все остальное время проводил в Нежине. И вот — пожалуйте! Он вновь привел в дом свою обожаемую Ларису Яхонтову, объявил, что отныне она будет тут хозяйкой, а сверх того незамедлительно велел снять траур по покойной супруге. А ведь прошло-то всего ничего: каких-нибудь два месяца. — Наш пан, видать, на старости лет совсем с глузду съехал! — смеялась Галина. Кухню она, по своему обыкновению, считала своеобразным клубом, где всегда можно обсудить свежие сплетни с остальной дворней. — Вся ж округа того гляди пальцами тыкать станет: притащил в дом полюбовницу, а мы теперь ей кланяться должны! Он бы еще какую дворовую обрядил в шелка, — Галина при этих словах покосилась на Катерину, — да и приказал называть ее ясновельможной пани! Сам же ругал за то Анну Львовну, покойницу, и вдруг… Ну, ничего, дайте срок Григорию Петровичу с Парижу вернуться, уж он тут лад наведет. — Цыц, ты! — шикала на нее Павлина. — Раскудахталась, гляди-ка на нее! Тебе что, делать нечего? Иди давай, нечего прохлаждаться, а не то допросишься у меня. Правда, Павлина сама вздыхала украдкой да шептала: «Охохонюшки, да где ж это видано! Да ежели б Ганна Львовна увидала… то, вот те крест, повторно померла б на месте!» Но вслух, открыто не высказывалась, дескать, нам до того дела нет, а паны сами разберутся. Для самой Катерины тогда каждый новый день был нестерпимой мукой. Ей хотелось одного: лечь, закрыть глаза, уснуть и не просыпаться больше никогда. Куда уж ей было до сплетен об адюльтере Петра Ивановича. Алешенька… И по сей день, стоит ей только вспомнить о нем, так сердце заходится. Он был самым светлым, самым чистым и самым прекрасным — лучшим, что было ниспослано ей свыше. Она до сих пор иной раз видит во сне его красивое лицо; смотрит прямо в его бездонные голубые глаза и понимает, что ничего с ней плохого не случится, пока он рядом. О, если бы можно было вернуться хотя бы на одно мгновение в те дни, когда они были вместе… Катерина все отдала бы за такое счастье. Алеша казался ей прекрасным принцем из сказки, но сказка эта произошла с нею наяву. Она иногда позволяла себе помечтать о том, что однажды за нею явится прекрасный принц и спасет ее, заберет с собою, подарит волю. И он действительно пришел, и он бы забрал ее, освободил и сделал счастливой. По ночам она лежала без сна и представляла, как сложится ее жизнь с Алешей. Представляла себе их детей. Они были бы похожими на него: с такими же ясными глазами, доброй улыбкой и смелым, честным, прямым и благородным нравом. Увы, прекрасному сну не суждено было сбыться: Алеша ушел. Его убили. Подло, несправедливо, страшно… Это же бесчеловечно — обставить все так, будто он совершил самоубийство. Ее милого Алешеньку даже похоронить по-человечески не смогли, креста на могилку не поставили. Все осуждали его за страшный грех, которого он не совершал. Потом, конечно, дознались, как все было, но до этого все равно ведь не было его чистой душе покоя. Катерина ненавидела и проклинала его убийцу. Она и по сей день не простила Григория Червинского. Может быть, Господь когда-нибудь его и простит, ежели он покается. Но Катерина — не Господь Бог, она простить, увы, не в силах. Сначала она боялась этого человека: его одержимость порой граничила с безумием. Он не давал ей проходу, пытался даже взять ее силой, твердил, что рано или поздно получит, то, что хочет. Ей мечталось убежать как можно дальше, дабы не изведать этой… грязи. И Алеша хотел одного — спасти ее. Это его и погубило. Потом Катерина всей душой ненавидела Григория, а потом… теперь она просто хотела бы никогда не вспоминать о нем. Андрей помог ей забыть. Его она тоже полюбила всей душой; не так, разумеется, как Алешу. Если тот был для нее мечтой, первым, таким еще робким, неизведанным и оттого неимоверно сладостным чувством, то Андрей Жадан стал для нее той твердыней, за которой она могла бы спрятаться ото всех напастей и горестей. Он был ей опорой, надежным плечом, на которое всегда можно опереться, верным другом, защитником, страстным любовником, который по-настоящему разбудил в ней чувственную, жаждущую ласки женщину. Он стал отцом ее милой Любушки. После покушения на свадьбе, когда Андрей несколько дней находился на грани жизни и смерти, Катерина больше всего на свете боялась потерять его. Без него из ее жизни ушло бы чувство защищенности, она вновь стала бы никому не нужной. Первое время после свадьбы ей частенько снилось, что она стоит совсем одна в кромешной темноте и не может сдвинуться с места. Она просыпалась, лежала, глядя в потолок, прислушиваясь к дыханию мужа, и ей делалось легче: это сон, Андрей здесь, рядом с ней, и все хорошо. Вскоре после выздоровления мужа (слава Богу, рана оказалась не смертельной) они решили уехать в Киев. — Лучше жить там, где ничто больше не станет напоминать о прошлом, — сказал ей Андрей. — Ты прав, — согласилась она. Андрей оказался прав: они жили счастливо; вскоре Катерина родила дочь и с той самой минуты, как впервые взяла девочку на руки, поняла, что вот оно — настоящее счастье. Все страдания, горести, боль, страх и разочарования навсегда остались в прошлом. Отныне у них с Андреем было для кого жить. Увы, в очередной раз Катерине пришлось убедиться в том, что одной рукой судьба дает, а второй — отбирает. Любушке минуло всего два года, когда не стало Андрея. И вроде ничего не предвещало беды: Андрей уехал по делам, речь шла о какой-то новой и весьма выгодной сделке, которая должна была принести немалую прибыль. Все прошло удачно, но на обратном пути у Андрея прямо посреди дороги сломалось в экипаже колесо, и ему пришлось помогать кучеру вытащить карету из выбоины, а потом искать подмогу. На улице было довольно холодно, к тому же начался сильный ливень. Через два дня муж слег в горячке, а еще через три дня его не стало. Наверное, она попросту наложила бы на себя руки, потому что пережить такой удар — попросту свыше человечески сил, если бы не поддержка Андрея Александровича Тихвинского. Он был добрым приятелем ее супруга и часто бывал у них в гостях. Они вообще часто устраивали приемы, да и вообще жили, как говорят, открытым домом. Андрей говорил, что это помогает ему вести дела. Тихвинский приехал в их края навестить брата, сам же он жил в Петербурге. Их род был знатен, насчитывал без малого уже четыреста лет, денег также не переводилось, и он, по словам мужа, не раз оказывал ему помощь. Благодаря Тихвинскому Катерине удалось без труда уладить дела с наследством. Она настояла, чтобы все состояние мужа перешло к дочери, она же по сути становилась душеприказчицей. — Разумно, — согласился Тихвинский. — Любовь Андреевна станет завидной невестой, когда подрастет. — Это обеспечит ее будущее, — сказала Катерина, — а мне самой ничего не нужно. Теперь, оглядываясь назад, она вряд ли могла бы утверждать, что полюбила Тихвинского, как любила Жадана (не говоря уж об Алеше). Но ей, вне всяких сомнений, было приятно его участие и доброе отношение. Кроме того, он позаботился о Любушке, нанял ей лучших учителей, а потом предложил отвезти ее погостить к нему в поместье. Катерину же он позвал с собой в Петербург. — Вам нужно отвлечься, — убеждал он ее, — сменить обстановку. Это пойдет вам на пользу. Она уступила, тем более, что ей и самой стало казаться: еще немного — и впору будет лезть в петлю. Та зима в Петербурге была если не сказкой наяву, то очень похожей на нее. Андрей Александрович возил ее в театры, на балы и приемы, приглашал гостей к себе, они устраивали музыкальные салоны и вечера. Один раз он уговорил Катерину спеть гостям, и все были просто в восторге от ее необыкновенного голоса. — Да ты могла бы блистать на столичной сцене! — восхищался ею Тихвинский. — Будет уж вам, Андрей Александрович, — отмахивалась она. По весне, когда на Неве треснул лед, Тихвинский попросил ее руки. Катерина согласилась, поскольку, подумалось ей, к чему бегать от своего счастья. С Андреем Александровичем она сможет, наконец, обрести покой, а большего ей и не нужно. Кроме того, он прекрасно относился к Любушке… Но, к несчастью, судьба вновь решила испытать ее и отняла самое дорогое. За неделю до свадьбы Тихвинскому пришло письмо о том, что в его имении случился пожар, и погибло трое человек: повар, воспитательница маленькой Любушки и… сама малышка. Катерина слегла в горячке и плохо помнила, что было дальше. Когда она пришла в себя, то обнаружила, что Тихвинский уехал в имение, и ей теперь остается только ждать письма. Письмо пришло лишь к лету; Катерине написал родной брат Андрея Александровича. У Тихвинского случился сердечный приступ, он тяжело болен и не сможет вернуться к Катерине. Кроме того, он просил извиниться перед Катериной, но… к нему вернулась супруга, которая, поссорившись однажды с ним, уехала за границу и прожила там несколько лет. Вот теперь точно — ничего не осталось. Предательство Андрея Александровича уже и не трогало ее. Что же, решила тогда Катерина, раз я все еще не умерла, то… в очередной раз нужно начинать все заново. С той поры и не стало Катерины Степановны Жадан, а вместо нее появилась Екатерина Райская. К счастью, директор императорских театров был хорошим знакомым Тихвинского (хоть тут он оказался полезен) и часто бывал у них. Потому он с радостью согласился помочь Катерине поступить в театр. Да, ей пришлось нелегко, но сцена тем не менее помогала ей. Хоть кому-то, пусть и не некоторое время, пока она выступала, примерив на себя чужую судьбу, Катерина была нужна хоть кому-то. Через несколько лет ею восхищалась не только столица, но и ближние, и дальние уезды, и даже Европа. — К вам пан Червинский, барышня! — заглянула в гримерную молоденькая горничная. Катерина любила, чтобы ее сопровождала ее личная прислуга. — Хорошо, — вздохнула она. — Проси. С Львом Червинским она познакомилась без малого два года тому назад в Петербурге. Юный офицер тогда пришел как-то со своими приятелями развлечься в театр, ну и… Если подумать, ее по-своему тронуло, что он так привязался к ней, говорил, что никогда еще не слышал столь чарующего голоса. Он всегда сидел в первом ряду и аплодировал ей громче всех. Его букеты были самыми роскошными, а подарки — изысканными. К чести этого молодого человека стоит сказать, что он не преследовал и уж тем более не домогался ее любви (а таковых, к сожалению, тоже хватало, что делать: издержки, так сказать, профессии). Он просто отдавал должное ее таланту и красоте. Ну, во всяком случае, именно в этом он убеждал ее поначалу. Но Катерина не ошиблась, когда подумала, что вряд ли молодой человек на этом остановится. Ей ведь прекрасно было известно, кто он такой. А как она уже успела убедиться, все представители семейства Червинских были довольно упрямы, ежели речь шла о том, чтобы добиться своего. Когда однажды Лев признался ей в любви, это ее несколько обескуражило. Одно дело — это дружеские отношение или же восхищение преданного поклонника, и совсем другое — нежные чувства. Кроме того, к тому времени Катерина уже давно поняла: больше ни один мужчина не сможет тронуть ее сердце. Хватит. Она достаточно настрадалась в своей жизни из-за любви. — Я хотел бы всегда быть рядом с вами, сударыня! — пылко восклицал Лев, целуя ей руки. — Вы еще так молоды, — улыбалась ему Катерина, — поверьте, завтра вы уже обо мне и не вспомните, потому что встретите девушку, которую полюбите по-настоящему. — Я люблю вас, и никто другой мне не нужен! — отрезал Лев. Она понимала, что нельзя поощрять его безумства, и старалась, как могла, ограничить их встречи. Он обижался, наверное, даже страдал от неразделенного чувства, но так было лучше для него же. К счастью, через полгода после их знакомства Лев отбыл из столицы по служебным делам, и Катерина, казалось, совсем о нем позабыла. Но вот несколько месяцев назад ее пригласили с гастролями в Киев, Чернигов и Нежин. Она не хотела ехать, поскольку знала: родные места живо напомнят обо всех пережитых страданиях. Но потом махнула рукой, тем более, что антрепренер убеждал не отказываться: «Вы можете заработать неплохие деньги. Да и я вместе с вами». Катерина приехала на родину и почти сразу же пожалела об этом. Здесь, в родных краях, все значительным образом изменилось; она, к примеру, с трудом узнавала какие-то здания, улицы, не говоря уж о людях. Но все равно, стоило только оказаться здесь, воспоминания лавиной обрушились на нее, и ничего с этим нельзя было поделать. — Как я рад видеть вас, Катерина Степановна, — Лев Червинский, улыбаясь, поднес к губам ее руку, — вы себе и представить не можете! Уже на первом же выступлении в Нежине она вновь увидела его в первом ряду и, как ни странно, обрадовалась. В конце концов, он всегда был искренен с нею. — Я тоже, признаться, счастлива видеть вас, друг мой, — ответила она. — Вот уж поистине нежданная встреча! — Здесь находится имение моих родителей, а я теперь в отпуску, так что где ж и быть мне, как не в родных пенатах. А вот то, что я вновь вижу вас, Катерина Степановна — это поистине самое настоящее чудо. — А между тем, Лев Петрович, край сей благословенный — это и моя родина. — Неужели? Катерина вздохнула: незачем, наверное, ему знать, что родилась она ни много ни мало в его родовом гнезде, в Червинке. Больше того: родители ее, как и она сама, были крепостными батюшки его покойного. То, что Петр Иванович скончался, Катерине было известно. Лев в свое время с грустью поведал об этом. — Да, но… это было давно, Лев Петрович. Прошло уже столько лет с тех пор, как я покинула эти места, так что вряд ли теперь могу называть их родными. Да и людей, которых я знала, и с которыми дружила тогда, уж нет на этом свете. Если и не всех до единого, то очень многих. — Что ж, Катерина Степановна, я приехал, чтобы, во-первых, засвидетельствовать вам свое почтение. — Благодарю, Лев Петрович, надеюсь, вы будете сегодня вечером в театре? — Разумеется, разве могу я не прийти. А еще у меня есть к вам предложение, Катерина Степановна. Я приглашаю вас завтра к нам в Червинку. На обед. Катерина чуть не поперхнулась: — Но… право же, — замялась она, — это… не совсем удобно. Прилично ли мне будет… — глупые отговорки, но объяснить все прямо она тем более не могла. — Отказ не принимается, Катерина Степановна, — решительно возразил Лев. — Вы не переживайте: никто из моего семейства не страдает глупыми предрассудками. Посему и матушка моя, и сестра будут рады принять вас. «Зато прекрасно представляю, что бы сказал на то ваш батюшка», — подумала про себя Катерина. Правда, сейчас ему вряд ли удалось бы просто так выставить ее за дверь. Что поделать: времена изменились. Видно, это судьба, от которой не убежать. Она все равно собиралась посетить места своего детства и ранней юности, так что… — Я принимаю ваше приглашение, господин Червинский.