Двадцать лет спустя

Солнечный луч, пробившись сквозь щель в приоткрытых портьерах, проник в комнату, расположился на полу, протянувшись от окна до самого порога. Катерина потянулась, открыла глаза и огляделась кругом, приподнявшись на подушках. У нее вдруг закружилась голова, должно быть, слишком резко поднялась. Зевнув, Катерина вновь откинулась на подушки. Да, конечно, мгновенно вспомнила она, это вовсе не ее квартира, которую она сняла на время своего пребывания в Нежине. Это — тот самый дом, где она родилась и выросла, и где ей так много пришлось пережить. Что было после того, как Катерина упала в обморок, она, разумеется, могла припомнить с трудом. Кажется, ее подняли и куда-то понесли; потом давали нюхательные соли, а в это время кто-то проверял у нее пульс… Когда она полностью пришла в себя, то горько расплакалась и никак не могла остановиться. Кто-то держал ее за руку и говорил, что все пройдет… Поняв, что все пошло не так, как она того хотела бы, Катерина спешно засобиралась домой, но прибывший в Червинку врач, настоял на том, что ей нельзя в таком состоянии ехать одной, да еще на ночь глядя. А после служанки проводили ее в комнату и помогли лечь. Вслед за этим Катерина вспомнила и весь вчерашний вечер: толпу нарядных гостей, свое выступление, окончившееся тем, что она попросту упала без чувств к ногам собственной дочери. Ее дочь — Любушка… Господи, это же самое настоящее чудо, выходит, не обманул ее Григорий Червинский, правду сказал: девочка не погибла, она жива и здорова, их просто-напросто подло разлучили! Разумеется, Катерина сразу узнала ее: ведь Любушка так похожа на Андрея да и на нее саму! Голова шла кругом: Катерина прервала романс, и завела совсем другую песню. Ту самую, которую некогда она пела дочери, баюкая ее в колыбельке. О чем она думала в ту минуту? Ей так хотелось поверить в то, то Любушка все вспомнит и узнает ее! Хотя, конечно, вряд ли такое могло бы случиться: она же в те времена была еще совсем крошкой. О, если бы можно было вернуть те счастливые дни! Чтобы Андрей был жив и здоров, и чтобы дочь была с ними. Почему он так рано покинул ее, разве это справедливо? Катерина думала, что проживет с любимым мужем всю жизнь, но оказалось, что отмерено им было всего-то несколько лет. А этого оказалось так мало! Нет, тут же одернула она себя, ни к чему оправдываться: никто, кроме нее самой, не виноват в том, что Любушка выросла, не зная материнской любви, заботы и ласки. И как теперь с этим быть? Вновь и вновь Катерина принималась задавать себе этот вопрос: как поступить — рассказать ли дочери правду, или же продолжать молчать? Она была совершенно сбита с толку, мысли путались; с одной стороны все ее существо кричало, что надо сказать всю правду и обнять свою дочь, а с другой — ей было безумно страшно. Вдруг Любушка оттолкнет ее, станет проклинать? Катерина не хотела делать дочери больно, да и самой ей также не хотелось испытывать боль. Что ж, вздохнула про себя Катерина, пожалуй, надо встать, одеться, а после пойти да поблагодарить хозяев за гостеприимство. Что же до Любушки, то Катерина решила покуда молчать. Ни к чему спешить: надо постараться сблизиться с дочерью, подружиться с нею, а там уж — видно будет. Катерина села на постели, и в тот же самый миг дверь распахнулась. — Проснулась? — голос Павлины Катерина узнала бы и через тысячу лет. Она улыбнулась, увидев старую кухарку Червинских — женщину, которую она любила, и которая, помимо крестной, всегда была добра к ней. Вчера она, кажется, тоже была среди тех, кто суетился вокруг нее и старался утешить… — А я тут тебе поесть несу, — Павлина пошире раскрыла дверь, пропуская вперед горничную с подносом. — Спасибо тебе, Павлуся! — Катерина наконец-таки встала, накинула халат и, сев к столу, с превеликим удовольствием принялась за изумительные блинчики с творогом. — Я и забыла уже, как хороша твоя стряпня! — Забыла! — кивнула Павлина, обиженно поджав губы. — Все ты, гляжу позабыла, Катря: стряпню, а равно и саму старую тетку Павлину! Где уж тебе об ней вспоминать-то было, так? — Прости, Павлусь, — вздохнула Катерина, виновато опуская взгляд, — я понимаю: нет мне оправдания, но… — Ладно уж! — Павлина тепло улыбнулась ей и махнула рукой. — А то будто не знаю я, в чем дело. Чай, не сахар жизнь была у тебя. — Она села напротив Катерины, подперла рукой щеку. — Хотя, чего греха таить, поначалу я на тебя шибко обижалась. Даже и строчки ведь не написала! Катерина покраснела и обреченно кивнула головой: — Все так, но и ты пойми: мне после отъезда в Киев было очень плохо… Андрей так хворал; я боялась его потерять! Кроме того… честно признаюсь, не хотелось мне сюда возвращаться. Я ведь знала (газеты-то писали об этом), что Григорий Петрович еле жив остался, и что он — истинный виновник гибели моего Алеши, и что его ждал суд. Да и по поводу дома этого, имения… Андрей говорил, что ни за что не хотел бы отдавать его обратно Червинским. Но мне было страшно: вдруг с ним опять что-нибудь случится… А вскоре я поняла, что должен родиться наш с ним ребенок. Я собиралась было написать, но в то же время мне хотелось, чтобы Червинские обо мне и не вспоминали больше. Я сама больше всего на свете желала позабыть об их существовании. А напиши я сюда, как знать: вдруг Григорий Петрович узнал бы и вновь принялся меня преследовать? Я тогда еще не знала, что его посадили все же в острог и отправили в Сибирь… Да и потом, мне казалось, что ты вряд ли захочешь здесь остаться после всего. — Да куда ж мне было деваться-то, Катря? — всплеснула руками Павлина. — Где родился, там и пригодился. А я родилась и выросла здесь… Еще при прежнем нашем пане — Льве Аркадьевиче, отце Ганны Львовны. В доме-то этом он и не жил на моей памяти, пустой он стоял, дом этот. Семья пана в Киеве жила, а деревня (всего и было-то душ семьдесят тут) да усадьба — вот, что ото всего его фамильного богатства осталось. Меня тогда управляющий его из деревни-то забрал, в хозяйский дом на кухню определил… А вскоре пан меня замуж выдал; ну да об этом я тебе рассказывала как-то. Ну, вот. С деньгами-то у пана дело плохо было, а Иван Львович, отец Петра Ивановича, наоборот, недостатка в них не ведал. Он нашему Льву Аркадьевичу и ссужал помаленьку: помогал, значит, как другу. Вот пан наш в один прекрасный день и придумал, как ему «дела поправить» — взял и выдал дочь свою за сына закадычного приятеля. И усадьбу эту в приданое ей отдал. Правда, Иван Львович говорил, мол, это не приданое, а смех один, но все же согласился… Меня пани с собой взяла, когда они после свадьбы сюда жить перебрались, так вот я с тех пор, как вернулась в родные места, в этом доме и живу. И идти мне некуда! Кому я еще нужна-то? Вся жизнь здесь прошла. Да и мать у меня старая уж совсем была, как я ее могла бросить? И вообще: от добра добра не ищут; работа есть, крыша над головой не протекает. Катерина кивнула и погладила Павлину по плечу: — Не думала, — тихо проговорила она, — что свижусь с тобою. И ты себе представить не можешь, как я рада. — Да и я, чего греха таить, — отозвалась Павлина, — рада несказанно. Ты ж мне не чужая, Катря, я тебя вынянчила как-никак. — Ты знаешь, — Катерина по-детски шмыгнула носом, — я и не подозревала, что могу соскучиться по этому дому. А сейчас сижу вот здесь, и вспоминаю, как жила здесь еще совсем девочкой. Все же были ведь и счастливые мгновения, когда крестная еще жива была… — Сколько ж воды с тех пор утекло, — покачала головой Павлина, — и подумать страшно! — она вытерла глаза и поднялась. — Ладно. Будет уж сырость-то разводить! Давай-ка вот — ешь. А то вчера ты сама не своя была. — Я ведь, кажется, тебе рассказывала?.. — Да уж… И ты сама вчера слезами умывалась, говоря о Любоньке своей, да и Лев Петрович обмолвился, мол, все это правда, и Григорий Петрович тоже… ох! — тут же спохватилась она. — Чего ж это я?! Заболталась тут с тобой совсем, а мне еще… — Подожди, — Катерина схватила Павлину за руку, заставляя вновь сесть подле нее, — постой, Павлуся! Ты мне еще вот что скажи — о Григории Петровиче. — А чего про него рассказывать-то? — хмыкнула Павлина. — Вернулся он не так давно, точно пес побитый. А как иначе? — пожала она плечами. — Бродил тут, как неприкаянный; тяжко, видать, после стольких-то лет приехать, а тут уж и думать о нем позабыли. Правда, пан, Петр Иванович покойный, его не бросал, деньги ему туда посылал. Сокрушался все, мол, не доглядел за ним, вот тот и вырос таким… непутевым, дел натворил, что вовек не расхлебаешь. Я уж думала, может, ежели вернется когда Григорий Петрович, то они и помирятся, но сама знаешь, как все обернулось. — Мне тоже показалось, что он… изменился. Поначалу-то я подумала, горбатого могила исправит, когда мы с ним тут повздорили. — Это когда ты приехала сюда на обед? Катерина кивнула: — Я поругалась с ним, наговорила всякого. А когда он рассказал правду о моей дочери, мне показалось, что и впрямь в нем что-то поменялось. Взгляд, к примеру. Больше он не смотрел на меня, как раньше: будто хочет то ли убить, то ли… еще чего похуже. — Он тебя вчера сюда на руках принес, — тихо проговорила Павлина. — Да, — она сложила руки на груди и пристально посмотрела на Катерину, — а скажи-ка мне, милая, со Львом Петровичем-то у тебя что? — Павлина! — рассмеялась Катерина. — И ты туда же? Ничего! — произнесла она как нечто само собой разумеющееся. — Сама посуди, Павлусь, ну что у меня может быть с юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. — Тю! Юнец, тоже мне! — фыркнула Павлина. — Скажи еще «невинный»! Гляди, Катря, он у нас… тот еще! Благо, есть, в кого. Катерина еще раз покачала головой и усмехнулась: — Мне, Павлуся, все равно уж, все едино! Потому как мне до них обоих нет ровным счетом никакого дела. Единственное, что меня сейчас волнует — это моя дочь. — Ладно, дитятко мое горемычное, — Павлина ласково потрепала ее по плечу, — даст Бог теперь образуется все как-нибудь. Ну, ты ешь покуда, а я пойду, у меня дела… Больше не пропадай так надолго. — Это я тебе обещаю! — улыбнулась Катерина. После завтрака Катерина привела себя в порядок и спустилась вниз. Хозяйка как раз собиралась уезжать; она справилась о здоровье Катерины, выразила надежду, что теперь с ней ничего плохого не случится, пожелала хорошего дня, после чего отбыла в город. Льва Петровича и его сестры дома уже не было, очевидно, у них также нашлись какие-то неотложные дела. Катерина вышла в сад, надеясь подышать свежим воздухом в одиночестве и собраться с мыслями. Несмотря на то, что теперь все здесь было совсем не так, как при Анне Львовне, и сад мало походил на прежний: появились новые цветники, деревья также разрослись, была выстроена новая беседка, появился фонтан, — все равно, стоило только попасть сюда, как воспоминания о прошлом захлестнули Катерину. — А матушкиного розария больше нет. Странно, правда? — раздался позади Катерины знакомый голос. — Розы все теперь в оранжерее… это там, дальше. — Он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. — Много лет прошло, Григорий Петрович! — пожала плечами Катерина. — Наверное, — задумчиво глядя на него, продолжила она, — когда ты постоянно живешь в доме, видишь своих близких каждый день, то практически и не замечаешь, как меняются и они сами, и ваш дом. А когда ты провел долгие годы вдали от них… — Верно, — тихо проговорил Григорий и подошел ближе; теперь они стояли почти вплотную друг к другу. — Я, скажем, прекрасно помнил здесь каждый камень. Ну, так, во всяком случае, мне казалось. Когда же я вернулся после длительного отсутствия, еще тогда, в первый раз, то увидел, что все сильно изменилось. И дом этот был уже не таким, как в моем детстве. А уж теперь-то — и подавно. — Я, признаться, никогда не думала, что мне будет недоставать всего этого, — она огляделась кругом. — Но сейчас я стою здесь… и у меня такое чувство, будто и впрямь вернулась в родные пенаты. — Если подумать, то этот дом был и твоим тоже, — отозвался он. Она лишь покачала головой в ответ: — Шутите, Григорий Петрович? — Отчего же? — Впрочем, отчасти вы и правы. В конце концов я провела здесь восемнадцать лет своей жизни, а это, ежели вдуматься, не так уж мало. Григорий вдруг поднял на нее взгляд и улыбнулся как-то… ей показалось, по-особенному. Прежде она не замечала у него такой искренней, чуть грустной и оттого трогательной улыбки: — Ты знаешь, — проговорил он, — все эти годы я представлял себе, как приеду сюда, а тут все точь-в-точь, как и было. И ничего не поменялось. Но на самом деле оказалось, что все иное: сад, ковры и рояль в гостиной, фарфор в столовой; прислуга вся сменилась… Отца больше нет. А у меня уже совсем взрослый брат, который вовсе не горит желанием меня видеть… — Ну, все-таки кое-что и кое-кто остались прежними, — пожала плечами Катерина. — Разве что Павлина, — согласился Григорий. — Ты ее, конечно, видела? Она кивнула. — Да еще, пожалуй, ты! — тихо произнес Григорий, чуть, будто невзначай, коснувшись ее ладони. Катерина смотрела на него и думала, что, пожалуй, и впрямь уже нет смысла на него злиться. Пусть все, что было, останется в прошлом навсегда. Тем более то счастье, что она испытывала в данную минуту, зная о том, что ее дочь — жива, и она рядом, — эта мысль так согревала ее, что больше ни о чем думать не хотелось. Старые обиды же теперь казались ей совершенно ничтожными. — Я могу сказать то же и о вас, Григорий Петрович… Он не успел ничего ей ответить, поскольку разговор их прервало появление Льва Петровича. — Вот вы где! — обрадованно вскричал он, подходя к ним. Слова замерли у Катерины на устах: рядом со Львом Петровичем шла Любушка. — Мое почтение, Любовь Андреевна, — склонил голову Григорий Петрович. — Позвольте? — галантно поклонился он и поцеловал ей руку. — Здравствуйте, Григорий Петрович, госпожа Райская! — приветливо взглянула она на них. — Мы с сестрой сегодня решили верхом прокатиться и по пути заехали к Вольдемару — решили позвать его с собой, — сказал Лев Петрович. — Они с Ларой поехали к реке, а Любовь Андреевна устала, и я решил пригласить ее к нам. На чай. — А я с радостью приняла приглашение! — отозвалась Любушка и отчего-то чуть покраснела. — В таком случае, что же мы тут торчим-то и попусту теряем время? — развел руками Лев Петрович. — Идемте в дом. Думаю нам достанется пирога с яблоками, который Павлина стряпает к обеду. — Пожалуй, вы правы, Лев Петрович, — кивнул Григорий, — я, признаться, успел уже проголодаться. Кроме того, таких пирогов с яблоками, как у нашей милой Павлины, вы больше нигде не найдете! Так ведь, Лев Петрович? — Вы абсолютно правы! — Ну тогда и я, со своей стороны, тоже считаю своим долгом сказать, что это нисколько не преувеличение, — поддержала их Катерина. — Вы меня заинтриговали, господа! — воскликнула Любушка. — Дамы, — повернулся Лев Петрович к ней и Катерине, — милости прошу! — Скажу вам честно, — понизив голос проговорила Любушка и заговорщицки улыбнулась, совсем как в детстве, когда она замышляла какую-нибудь проказу, — я буквально напросилась в Червинку! Потому что Лев Петрович сказал мне, что вы у них гостите. Мне хотелось узнать, как вы себя чувствуете? Я вчера так испугалась за вас, когда вам стало плохо. — Что вы, сударыня, — ответила ей Катерина (сердце так и зашлось от нежности; она — рядом, ее милая девочка), — со мной все хорошо, слава Богу. Видимо, я просто… У меня было очень много работы в последние дни. — О, если бы вы позволили мне выразить вам свое восхищение, госпожа Райская! — воскликнула Любушка. — Вы необыкновенно талантливы! Ваш голос… когда я вчера слушала, как вы пели, у меня сердце замирало. Я безумно люблю эту старинную песню. А вы… вы будто выстрадали ее сердцем своим! — Вы очень чуткая девушка, Любовь Андреевна. И вы правы: с этой песней у меня связано множество воспоминаний, — кивнула Катерина. — Ежели пожелаете, — прибавила она, — я могла бы вновь спеть для вас. — О, как вы добры! — пылко вскричала она. — Это же просто чудесно! — глаза Любушки так и засияли от восторга. Катерина вместе со своей дочерью ушли вперед, чуть обогнав своих спутников, поэтому они не увидели, какими многозначительными взглядами обменялись за их спинами братья Червинские.