Опасные сны

Он пропускал между пальцев тяжелые пряди и аккуратно распутывал колтуны, которые сам же и сбил до этого, когда они боролись между простынями и в пылу страсти не обращали внимание ни на что. Вэй Ин негромко что-то напевал, не открывая глаз и полностью отдаваясь на волю его рук, как до этого полностью отдавался на ложе. Лань Хуань с сытым удовольствием рассматривал его шею и плечи, усеянные следами зубов и наливающимися синяками засосов. Позже он сам нанесет лечебную мазь, но сейчас хотел еще немного насладиться этими знаками, доказывающими - Вэй Ин принадлежит ему. Под ним выгибается, ему отдается и его имя выкрикивает в ночной тиши. Была бы возможность, Лань Хуань приковал бы его к постели и никогда бы не выпустил. - Лань Хуань, Лань-гэ-гэ, - лениво протянул Вэй Ин, и из-под полуприкрытых ресниц блеснул внимательный взгляд. - И откуда же в прекраснейшем из Ланей такие интересные фантазии? Лань Хуань вздрогнул и проснулся. Прохлада раннего утра проникала через неплотно прикрытое окно, но ему было мучительно жарко, а простыни опять нужно было менять. Он со стоном перевернулся и вжался лицом в ложе. Все-таки дядя прав, и Вэй Усянь и впрямь был проклятьем всего рода людского. Особенно его, Лань Хуаня, проклятьем. Иначе почему он годами приходит в его сны и делает в них такое... Такое... Что допустимо только на супружеском ложе. И то, Лань Хуань не был уверен, что супруги позволяют себе некоторые снящиеся ему практики. Как например, когда он согнул Вэй Усяня пополам, уткнув носом в его же колени, и с абсолютным бесстыдством вылизывал ему между ягодиц. С наслаждением, между прочим, вылизывал, как будто смаковал любимое блюдо, поданное исключительно для него. Наутро Лань Хуань всерьез задумался изобрести метод, позволяющий отказаться от сна полностью. А начиналось все невинно. Во снах звенел жизнерадостный смех Вэй Усяня, и солнце играло в его сияющих волосах. Потом, после его отъезда из Облачных Глубин, к смеху добавились поцелуи. Неловкие и застенчивые, а после - жаркие и бесстыдные. Лань Хуаню снилось, как он прижимает Вэй Усяня к дереву. Как сминает его губы страстным поцелуем в холодном источнике. Как укладывает его на стол в пустующей трапезной, наплевав, что туда в любой момент могут зайти. Первый раз Лань Хуань взял Вэй Усяня во сне, когда до него дошла весть о сожжении Пристани Лотоса, о сборе людей яростным и пылающим жаждой мести Цзян Ваньинем и о пропаже без вести первого ученика погибшего клана. И после этого стало только хуже. Сны были наполнены жаркими стонами и криками удовольствия, тогда как в реальности гибли воины и вздымались стяги союзных войск. Лань Хуань вел людей, живым знаменем проносясь по землям восставших кланов, его прославляли и восторгались добродетелью, а внутренне он сгорал от стыда каждое утро. После победы некоторое время ночами его ждало благословенное забвенье. А через три месяца он впервые во сне связал Вэй Усяня и брал, пока тот не охрип от мольбы о пощаде. Проснулся он тогда в слезах и с его именем на губах. И первое, что увидел - ошеломленные глаза Лань Чжаня, с кем они временно делили комнату. Брат, хвала небесам, расспрашивать не стал. После этого Лань Хуань начал делить свои сны на сравнительно невинные (в них они с Вэй Усянем занимались любовью нежно, словно в балладах для молодых дев), и чудовищно развратные (как сегодняшний, например, когда под бешеным напором страсти на коже расцветали синяки и укусы). Что с ними делать - он до сих пор не знал. Он со вздохом поднялся и решил отправиться усмирять тело в холодном источнике. Когда-нибудь, Лань Хуань надеялся, это все-таки поможет избавиться от безумного многолетнего наваждения. Ледяная вода приняла его тело в давно знакомые объятья, и Лань Хуань привычно начал медитацию. Пока еле слышный шорох одежд не привлек его внимание. Он повернулся - и потерял дар речи. - Доброе утро, Цзэу-цзюнь. Вэй Усянь закончил раздеваться и небрежно свалил одежду рядом с одеянием Лань Хуаня, ничуть не смущась своей наготы. - Меня Лань Чжань провел, - пояснил он, правильно прочитав немое изумление. - Ты так зовешь каждую ночь, Цзэу-цзюнь, что нам пора, наконец, поговорить наяву. Как считаешь, Лань-гэ-гэ?