Больше чем

Она приходит к нему в лавку, что-то говорит и вскоре сидит со стаканом в подсобке. Ей одиноко, он знает, что ей одиноко, но причина, по которой он наливает ей дорого виски, не собираясь пить сам, в том, что одинок и он. — Зачем ты отдала кинжал Белль? — А что, стоило оставить его себе? — кривит она губы. — Твоя Красавица не сможет тебе навредить, в чем проблема? — Я попросил ее отдать кинжал мне. Она не отдала. И воспользовалась им. Она невнятно хмыкает, допивая первый стакан. Она все ещё не видит проблемы. Истинно влюбленные не могут друг другу навредить, даже если один получит возможность управления над другим. — Очень неприятно, знаешь ли, быть под чьей-то властью, — размеренно продолжает он, наполняя её стакан виски. — Так это же Белль. Твоя любовь. Ты должен доверять ей. Ты можешь ей доверять, — отвечает она, устраиваясь так, чтобы была возможность опереться на стену. Королевам следует даже сидя на троне не касаться его спиной, держаться прямо, величественно. Но тёплая волна алкоголя накрывает с головой, тело требует расслабления, королева сутулится, ей хочется снять туфли и забраться на кушетку с ногами, но она ещё держится. Через пару бокалов она точно это сделает. Всё же виски Голд держал отменный. Даже странно, что он делится им с ней. Хотя он ведь не пьёт сам. Это она не может не. — А она мне не должна доверять? Не должна поверить, что со своей тьмой я справлюсь сам, без неё, висящей надо мной с кинжалом? — Логично, — кивает она, закрывая глаза. Тепло охватывало, успокаивало. Он долго молчит, глядя в окно, и она решает, что нужно ещё что-то сказать. — Так ты с ней поговори об этом. Я… Ммм… Не советчик. У меня не было настолько нормальных отношений, чтобы я знала, как это делается. Разговоры. Примирения. Он снова наполняет её стакан. — Я говорил. Она ушла. И я тоже не знаю, как решаются такие вопросы. Она очень быстро напилась сегодня, её уже ведёт, и она чувствует жалость и неловкое желание помочь, хотя бы тем, что слушает, но хорошо осознает, что это лишь действие алкоголя. Он обостряет чувства до безобразия, когда-то лишь усиляя злость и одержимость, а теперь лёгкое сочувствие к чужой проблеме превращается в сострадание, так давно ей не присущее. Ей так хочется его поддержать, что она снова злится. Долго молчит, она потом впивается ногтями в кожу бёдер, сильно царапая, и переворачивает в себе все наизнанку. — Я смотрю, мне не стоило её запирать, вы вполне способны портить себе жизнь сами, без моей помощи. Глядишь, поубивали бы друг друга за столько лет. Он резко оборачивается и смотрит ей в глаза. Она их не отводит, ждёт то ли ссоры, то ли такого же сочувствия, но он не желает давать ей ни того, ни другого. Ему хочется её ударить. И нашипеть. И оскорбить. Он молчит с минуту, а когда злость укладывается, он рад, что не сделал ничего из этого. Но не сдерживает я в последний момент. — Как и ты. Вполне способна испортить все себе сама. Он отворачивается и видит в тёмном окне размытое отражение того, как его ученица ставит стакан на стол, поднимается и уходит. Он не остановил Белль и её тоже не остановит.