лучшие друзья не целуются в саду

Ваня любит яблоки, запах свежескошенной травы и Мишу. Летняя поездка на дачу была идеей Бунина, вдохновлённой мишиными «как же хочется отдохнуть на природе» и «в квартире невозможно душно». Август действительно был жарким, а на верхних этажах многоэтажек и вовсе было так душно, что легче было сидеть рядом с ванной, постоянно ополаскиваясь прохладной водой из душа, чем находиться в любой из комнат. Ваня на самом деле был только рад приехать к родителям вместе с дорогим ему человеком и просто насладиться деревенским покоем и благоговейной тишиной в тени маминых синеющих слив, яблонь с наливающимися соком кисло-сладкими яблоками и невысокой вишни с кроваво-красными ягодами, окрашеной снизу по стволу белой краской, на которой были хорошо видны маленькие ползающие по коре муравьи. В саду всегда помимо этих деревьев ещё и пахло заботливо высаженными Людмилой Александровной ирисами и нарциссами, а иногда, если цветы приживались, то на самодельных клумбах цвели и другие яркие цветы. Сад был недалеко от дома, но прямо с газона, где обычно собиралась вся семья и приезжающие гости или родственники, не было видно ничего, что было за яблонями, а потому Бунин чаще всего уходил прямо вглубь сада, где отец специально для детей поставил небольшой деревянный, но плотный и крепкий стол, и такие же тёмные деревянные стулья. Дачный дом куплен ещё давно, когда Юлию было только три, так что Ваня, любящий проводить много времени на природе, с самого детства часто бывал здесь, рисуя на альбомных листах цветущие яблони, лес, что бы не так далеко от дома, и речку, на которую они с братом ходили купаться. Именно это место осталось для него самым приятным, пропитанным беззаботностью, из всех мест где он когда-либо бывал, и ностальгия захлёстывала каждый раз, когда он вспоминал о нём. И почему-то желание показать его Мише казалось таким правильным и почти необходимым, будто через дорогие Ване вещи Лермонтов мог всё больше понять Бунина, узнать лучше, увидеть собственными глазами всю захватывающую дух нежность и чуткость на какую Ян вообще способен — оба не любители рассказывать о своих чувствах словами, только если это не завуалированные масками лирических героев или персонажей произведений все их мысли. Здесь всегда можно было сказать всё что думаешь, переживаешь и ощущаешь, выдавая за кого-то и при лишних вопросах списывая на художественный вымысел. Миша и сам любил природу, любил горы и запах можжевельника, высокие стоги колющегося сена и высокие каштаны с быстро осыпающимися яркими цветами, напоминающими украшение заказных тортов. Оттого он прекрасно понимал, что чувствовал Ваня по отношению к природе, понимал его желание провести время вместе в значимых для него местах, укрепляя в памяти хорошие воспоминания. В пятницу вечером они приехали достаточно поздно, солнце уже ушло за горизонт, а во дворе их встретил старший брат Вани, приехавший раньше всех после работы вместе с женой на выходные к родителям. Не ирония ли — избранницу Юлия звали Сашей, над чем Ян постоянно по-доброму подшучивал, встречаясь с ними. Брата он любил и ценил, а потому был рад встрече с ещё одним близким ему человеком. Лермонтов волновался, боясь не понравиться ваниной семье, и Бунин это видел, а потому ещё перед тем как подойти к родительской машине, стоящей на парковке у дома, мягко целовал его и убеждал, что уж Миша-то, — как друг, — явно им понравится, если не будет закрываться и хоть немного улыбаться. И как минимум от этой непривычной нежности на лице расплывалась лёгкая приятная улыбка, а под рёбрами тянуло чем-то таким же, впору Яну, тёплым. Тёплым чувством взаимной влюблённости и крепкой обоюдной привязанности, выстроенной-выстраданной долгими спорами, враждой и ненавистью. Впрочем, едва ли это хоть когда-то по-настоящему была ненависть. Скорее защитная реакция и подспудный страх уязвлённости рядом друг с другом. И в машине, когда Людмила Александровна на переднем сидении расспрашивала Лермонтова о планах на будущее, об учёбе и в целом о его жизни, а Ваня, прикрывшись рюкзаком с вещами, держал Мишу за руку, переплетя пальцы и через жесты и взгляды поддерживая его. Ян видел как он опять кусал свои губы и слегка нервничал, смотря то в зеркало заднего вида, то по сторонам, и лишь незаметно улыбался этому. Дом был достаточно крупный, двухэтажный, снаружи выкрашенный в белую краску по кирпичам, с небольшой пристроенной террасой, на которой каждое утро отец пил заваренный матерью чай с листьями разных видов мяты, а если была хорошая погода, то когда уже все просыпались, то завтракали здесь. На первом этаже дома было две комнаты, одна из которых была гостиной, а также кухня, а на втором три небольших спальни. Ваня, естественно, ещё давно присвоил себе одну из комнат на втором этаже, вид из которой выходил прямо в сторону леса. Здесь хранилась небольшая часть его книг, привезённых из города и отданных соседями и родственниками, а на узком рабочем столе у окна лежали исписанные старыми мелкими работами тетради. Ночевать было решено в одной комнате, хоть и оставалась еще одна свободная спальня на втором этаже — на первом была комната родителей, а на втором Юлия, а так же гостевая. Другой вариант, собственно, даже не рассматривался, а главным аргументом было «мы же приехали провести время вместе и отдохнуть». По сути, конечно, всё так и было, без учёта того что под отдыхом будет подразумеваться не просто совместное обсуждение чего-либо и просмотр старенького телевизора. Ближе к ночи, часам к одиннадцати, когда все вещи были разложены, а стол для позднего ужина накрыт, все спустились вниз, шутя и посмеиваясь над чем-то. Алексей Николаевич подкидывал мелкие дощечки в маленькую печку, отапливающую весь первый этаж, Людмила Александровна всё вертелась то у плиты, то у стола, а Саша помогала ей, когда как Юлий на улице жарил мясо. Ваня и Миша разве что принесли дров в дом, а после ушли наверх. — Ну, как тебе? — лениво зевая и натягивая на себя легкий свитер, спрашивает Бунин, смотря как Миша, развалившись на диване, просто отдыхает, прикрыв глаза. Спускаться ко всем вниз не особо хотелось, но было нужно. — М? — Лермонтов приподнялся на локтях, склонив голову на бок и смотря на Ваню, — Что именно? — Ну явно же не потасканный жизнью растянутый свитер. — Не знаю-не знаю, даже этот свитер мог бы вполне составить конкуренцию всему тому что носит наша физичка, — усмехаясь и оглядывая Бунина в тусклом свете настенных бра. Будущий первокурсник, — Ваня только закончил школу, — закатывает глаза, поднимая со стула мишино выложенное ранее худи и кидая его в смеющегося Лермонтова. — Одевайся давай, там внизу пока ещё не очень тепло. Мише требуется слишком большое усилие воли чтобы подниматься со слишком мягкой постели, застеленной мягким темно-зеленым узорчатым пледом, когда хочется лишь завалить сюда Ваню и вместе уснуть, потому что весь день из-за раннего пробуждения клонило в сон, а под вечер, несмотря на волнения, и вовсе едва ли не вырубало сначала то в машине, то за полтора часа в ваниной комнате. — Можно сморозить какую-нибудь ванильную фигню вроде «с тобой мне всегда тепло» и не надевать это худи? — Какая же ты ленивая задница, сам же потом будешь просить мой свитер, потому что мерзнешь постоянно. Бунин как обычно закатывает глаза, а закончив говорить, притягивает Лермонтова ближе к краю кровати, заставляя того принять сидячее положение, и с деланым недовольством натягивая через голову на него худи, поправляя бесконечно мешающиеся волосы, выбившиеся из прически на лоб. Мишу от появившегося окутывающего тепла и ваниных рук размаривает ещё больше, но все равно помогает Яну, просовывая руки в рукава и в немую благодарность коротко касаясь губами кончика его носа, отчего Ваня тихо усмехается. Они не показывают что им нравятся все эти нежности, особенно поначалу было с этим трудно, но со временем что Мише что Ване стало гораздо легче проявлять свои эмоции и чувства открыто. Все ещё странно не душить в себе всё прекрасное и чувственное, не рубить все оттенки любви к человеку на корню под маской холодного пренебрежения, все ещё боязно — но легче. Бунин заметно смягчался рядом с Лермонтовым, а Миша становился спокойнее и его лицо приобретало чуть более счастливый вид. — Давай, пошли, а то все самые вкусные куски как обычно утащит Юля, — он выходит из комнаты, подходя к деревянной лестнице с раздельными небольшими, — что было совсем неудобно, — ступеньками. — Все еще не могу привыкнуть к тому что ты зовешь своего старшего брата женским именем. — Ну не Юликом же его звать. — Фу, нет конечно, — Лермонтов преодолевает крутую непривычную лестницу совсем медленно, опасаясь падения и придерживаясь за перила. Внизу Людмила Александровна все продолжала копошиться, выставляя на стол салаты и нарезки, и помогая старшему сыну снимать с шампуров кольца жареного лука и кусочки ароматного шашлыка, замаринованого ещё утром. Мясо вышло мягкое, что было даже без пробы понятно, и от запаха, расходящемуся по всей кухне, чуть ли не моментально разгуливался аппетит. Своеобразное празднование конца рабочей недели и в целом лета, что неудивительно, сопровождалось наличием выпивки на столе. И Ване и Мише тоже налили выпить свежего домашнего вина на вишне, оказавшегося приятным и сладким на вкус. Обсуждение всего возможного за столом сначала было похоже на простые разговоры, но затем, по вспыльчивости Алексея Николаевича, переросло в спор с Юлием на счёт политики в России и других странах, на счёт социальных проблем в мире и проблем с образованием в стране — Ваня еле-еле, даже имея довольно высокие баллы за экзамены по русскому, английскому и литературе, поступил на филологический факультет в СПБГУ. Людмила Александровна просит мужа поуспокоиться и не поднимать напрягающие темы хотя бы за столом, да и «мальчикам не интересно слушать эти ваши споры, спросите вон лучше что-нибудь у молодого поколения». Мише не то что не интересно, скорее он просто пытается слушать всех и не произвести дурного впечатления, — за это он отчего-то особо волновался, хотя обычно ему было совершенно плевать на это, — а Бунин наблюдает за всеми и за Лермонтовым в том числе. И, пока никто не обращал внимания, держал его за руку под столом, изредка перебрасываясь улыбающимися взглядами. — Ну, Миша, а ты куда собираешься после школы? — все-таки прерывая дискуссию, обращается к Лермонтову Юлий, заливая вино и, аккуратно перегибаясь через стол, ставя стаканы рядом с тарелками. — Думаю на счёт журфака или исторического, ну, или тоже на филфак. Подам документы на разные направления, а уже потом буду смотреть куда возьмут, — пожимает плечами, разрезая кусок шашлыка и накалывая его вилкой. — Сейчас же с каждым годом всё сложнее поступить куда-то. Бюджетных мест меньше, а приток в высшие учебные заведения больше, потому что образование всем нужно, тем более в таких городах как Питер и Москва. Да и ЕГЭ сложнее гораздо чем было раньше. Я недавно видел варианты две тысячи десятого года по истории, и это такие простые задания, что на сто баллов сдать на самом деле более чем реально было. И без репетиторов. А сейчас всех всё больше и подгоняют под систему и стараются уравнивать. Получить пятьдесят баллов относительно просто, а вот набрать семьдесят-восемьдесят и больше — задача сложная. Ну и всякие проблемы с проверяющими тоже. Ты можешь выполнить всё правильно, а могут просто-напросто не засчитать ответы, и приходится идти разбираться, но не факт что вообще выйдет. — Ты более чем хорошо знаешь те предметы которые сдаешь, так что не думаю что поступление на бюджет для тебя будет особой проблемой, — Ваня кидает взгляд на Мишу, делая глоток вина и облокачиваясь на спинку стула. Отец уже заметно захмелел, а остальные были просто расслаблены от действия алкоголя и приятной обстановки. — Надеюсь, что так и есть на самом деле, и что так и выйдет, — коротко улыбается. — Ну, а что у вас вне учебы? Есть у вас кто-то? Наверняка ж девушкам нравятся такие умные парни, м? — Саша, всё улыбчивая и лёгкая в общении, подняла взгляд на подростков. Она единственная из всей компании не пила вино, разве что сок, но это не мешало ей быть на одной волне со всеми. Её положение приносило ей немало радости и как минимум осознание того что вот-вот у неё, в их с Юлием семье появится ребёнок, любимый заранее, грело и способствовало счастью. Она была годом младше Юлия, но уже успела и отучиться и добиться небольших успехов в своей профессии, а семья была следующей ступенью. Ян едва ли не давится вином, но сдерживается, а Мише становится слегка тревожно от заданного вопроса, отчего мурашки пробегаются по спине. Позиция родителей Ване была не ясна на счёт нетрадиционных отношений, а потому рассказывать им напрямую о своих отношениях с Мишей было бы глупо и неосторожно. Бунин бы в любом случае не стал прерывать эти отношения, но и испытывать давление со стороны людей, которые должны принимать своего сына таким, какой он есть, совершенно не хотелось. Да и более того, наверняка начались бы песни «это всё подростковое, это пройдёт» и «вон, смотри на Юлия, у него и жена и ребёнок будет, а ты что?». А что Ваня? А Ваня не мог не любить Лермонтова, не мог не любить человека, подходящего ему, кажется, полностью, являющегося его родственной душой. Ни с кем Бунин не чувствовал себя так комфортно как с Мишей и никто не был так ему близок по натуре. Ваня не мог не чувствовать то, что чувствует, глядя на мишины растрепанные волосы, худую спину и в сверкающие темные, чуть ли не угольные из-за расширенных зрачков, глаза. Не мог не любить вспыльчивого, несносного и упрямого Лермонтова в обычной жизни и совершенно другого, громкого, неопытного и гораздо более податливого в постели. И этот контраст, как минимум как деятеля искусства, Яна восхищал своей сложностью и многогранностью. — Нет конечно, — дергано улыбнувшись уголком губ, отвечает Миша, а Ваня лишь кивает, выражая согласие. — Ну как-то всё у вас совсем тоскливо. Учёба да учёба, а молодость-то проходит. Где ж вы потом насладитесь всеми её прелестями? — Саша с напускным недовольством качает головой, как бы разочарованно, и протяжно зевает, прикрывая рот тонкой рукой. — А кто сказал, что не наслаждаемся? Вкушаем все дары этого золотого времени в виде мириадов долгов, бессонных ночей, возможных сколиозов-остеохондрозов, невыносимых учителей и стресса, — Ян зевает следом, заразившись, а затем допивает всё содержимое стакана залпом, утягивая со блюдца с зелёным виноградом пару виноградинок и отправляя их в рот. Все тихо смеются, продолжая семейный ужин, а Ваня понимает что сейчас вполне удачный момент чтобы уйти наверх — Миша уже доел, а остальные удовлетворены ужином и их вид выражает легкую усталость и сонливость, потому против совершенно не будут. — Мы пойдем, пожалуй. Поздно уже, и в любом случае ещё завтра соберемся за столом, так что… — поднимаясь из-за стола, проговаривает, дожидаясь пока вылезет сначала Миша, а затем уже и сам выходит, — спокойной ночи. — Давайте, долго не сидите, — заботливо отвечает Людмила Александровна, на что Бунин просто кивает и вместе с Лермонтовым, тоже бросившим что-то вроде «доброй ночи», поднимается наверх, запираясь в комнате. Долго они не сидят. Совершенно не до этого. Вместо обсуждений интересных им тем, шуток и обычного дружеского времяпрепровождения — долгие поцелуи лежа в мягкой кровати под двумя одеялами, оставленнная россыпь на мишиной груди и внутренней стороне бедра поцелуев, искусанные ванины опухшие и раскрасневшиеся губы, чувствительные лермонтовские тихие полувсхлипы в подушку и крепкие объятия. В комнате почти совсем темно, но свет ночника позволяет видеть всё в приятном полумраке, наслаждаться запахом волос и тела, уткнувшись в загривок Мише носом, прижимая его спиной к своей обнаженной груди и переплетая ноги. Кровать для двоих маловата, но это не проблема, а по сути даже наоборот. — Откуда в тебе столько нежности? — вполголоса, едва ли не шепотом. — Оттуда же, откуда и в тебе, Миш, — мягким поцелуем за ухом. — и тобою же приумноженная. Засыпают уставшие под тихие разговоры ближе к двум ночи, так и не выключив ночник, и прижимаясь друг к другу в поисках необходимого тепла, — душевного, физического.

***

Миша не любит просыпаться рано и всегда спит долго, а Ваня, привыкший вставать рано, не может спать долго. Бунину приходится настойчиво будить парня, всё больше зарывающегося в одеяло и недовольно бурчащего «Вань, дай поспать», «ну Ян, мне щекотно» — на порывисто-довольные зацеловывания плеча, шеи и мочки уха. Бунин притягивает к себе Мишу, упрямо не давая ему спать дальше, перетягивая его на себя и, поняв что это бесполезно, даёт ему ещё немного выспаться, когда как сам просто лежит рядом, приобняв Лермонтова и задумчиво водя по его спине кончиками пальцев. К двенадцати, пропустив завтрак, оба все-таки выбираются на террасу, где Алексей Николаевич нарезал арбуз, а на столе уже стоял как обычно завареный чай. Солнце сегодня пекло, а небо было чистое, что только радовало. В последние дни лета хотелось насладиться хорошей погодой, потому что уже в сентябре едва ли можно будет уловить погожие выходные деньки, ведь будто специально солнце выходило только тогда когда учебный день был в самом разгаре. Зимой и вовсе было хуже — просыпаешься, а на улице темно, идешь домой — уже темнеет. Ваня в растянутой темно-зеленой футболке и шортах ведёт Мишу, которому отдал одну из своих футболок, в сад, показывая ему деревья и доводя до кустов с поздним крыжовником. Лермонтов срывает прямо с дерева яблоки, протирая их руками и пробуя, усаживаясь по привычке на стол, а не на стулья, и уплетая фрукты. Всем видом вновь он источает беззаботность, прикрыв глаза наслаждается солнечными лучами и оттого не сразу замечает как Бунин оказывается рядом. — Я здесь постоянно в детстве проводил время. Как-то, помню, залез на яблоню вон ту, — кивнув в сторону самого высокого дерева из всех что росли здесь, — так и не смог слезть. Испугался. Юля за мной присматривал пока родители ходили в деревенский магазин за чем-то, и ему пришлось двигать этот стол, залезать на него и пытаться стащить меня. В итоге я на этот стол и упал, — Ваня становится напротив Лермонтова, легко обнимая его за талию и вдыхая полной грудью свежий воздух. Миша, прежде оглянувшись, чтобы их никто не увидел, обнимает его в ответ, настороженно спросив: — Не увидят ли? — Им не до этого сейчас. Мама с Сашей в огороде что-то делают, папа собирался дров наколоть для печки, а Юля сюда не ходит. Да и если что услышим. Это предусмотрительное волнение слегка поуспокаивает, пусть и не избавляет от него полностью. Миша продолжает есть небольшие яблоки, довольствуясь кисло-сладким вкусом и болтая свисающими ногами. — Я не хочу осень. — Я тоже. — Ты почти всё время будешь на парах, там нагрузки огромные. Мы сможем хоть как-то часто видеться? — склонив голову на бок и отстранившись, спрашивает, прикусив нижнюю губу. Мише, на самом деле, очень боязно. Боязно и за то, что они почти не будут видеться, и за то, что Ваню будет окружать куча красивых девушек, да и парней, боязно за то, что он может выбрать кого-то другого, потому что хорошо знает о бунинской непостоянности. Ян видит эту тревогу в мишиных глазах, а его заблаговременная ревность слегка тешила самолюбие и вызывала улыбку. Улыбку-понимание того что Миша уж точно неравнодушен, что понятно через эти неочевидные вещи, а прямо говорить Ваня и не требует. — Я постараюсь как можно чаще видеться с тобой, а то что мы будем учиться в разных учебных заведениях не значит что ты мне начнешь нравиться меньше, и что все что я к тебе чувствую куда-то резко пропадет. Не надейся. И вновь избегая простого «не перестану тебя любить». Мишины глаза загораются какой-то надеждой вместе с легкой улыбкой, он тянется к чужим губам, забвенно целуя и притягивая ближе к себе за шею. Ваня ощущает стойкий привкус яблок и что-то лёгко-мятное, видимо, от зубной пасты, слизывает яблочный сок с уголка губ, забираясь руками под футболку и чувствуя как Лермонтов приятно выгибается навстречу. Ощущая желание обхватить чужое смуглое лицо и целовать-целовать-целовать упоенно раскрытый податливо рот, сталкиваясь зубами, всё больше распаляя и себя и Мишу, Ян прижимается все ближе, устроившись между разведенных ног. — Ваня? — короткое, но резкое, неожиданное и удивлённое, заставляющее отскочить друг от друга. Саша, стоящая с широко раскрытыми глазами неподалёку, не нашедшая как ещё отвлечь их друг от друга. — Саш, — и не успевая продолжить, Бунина сразу перебивает девушка: — Лучшие друзья, значит? Нет, я, конечно, всё понимаю, но ты хоть можешь не так палиться? Ваня переглядываетеся с Мишей, а затем все еще с непониманием и волнением смотрит на жену брата, готовясь к объяснением и просьбам не рассказывать никому. — То-то вы смотрите так друг на друга, всё ясно с вами, — Саша качает головой и усмехается. — Да не ссы, я всё понимаю. Не скажу никому, — Бунин облегченно выдыхает, а Миша все ещё молчит, не зная как именно нужно вести себя в такой ситуации. — Тебя, кстати, Людмила Александровна звала, помочь там нужно. — В огород? — Саша кивает. — Сейчас приду. Девушка все ещё улыбается, будто довольна тем, что стала свидетельницей того, чего, по идее, не должна была, и с доброй усмешкой смотрит на обоих раскрасневшихся и смущенных парней. Она, в принципе, и сама немного догадывалась о происходящем между Ваней и Мишей, понаблюдав за ними за столом, а здесь и вовсе ее догадки подтвердились. Собираясь оставить их наедине, она разворачивается, но слышит ванино «спасибо», на что легко отвечает через плечо: — Да не за что. Вы аккуратнее только. Больше они, к счастью, не попадаются никому, а Саша, невольно узнавшая их тайну, иногда двусмысленно поглядывала на подростков, отчего Миша слегка краснел, а Ян закатывал глаза, понимая, что теперь это не закончится.