Лишнее

Светлое время суток сходит на нет. Полковник поглаживает языком зашершавевшую слизистую – обжёг чаем губы. Ему приходится стряхнуть с себя извечное ощущение, что если темнеет – пора домой. Время движется беззвучно и тоскливо, на дворе зима, без солнца становится особенно холодно. Когда настанет время уходить из отделения, температура вовсе упадёт до нестерпимой. Нужно будет семенить торопливым шагом, от фонаря к фонарю, сжимая зубы и кулаки, проявляя терпение, при этом смотреть под ноги и обходить незасыпанный лёд. Распутица, судорога, мостовое мощение. Однако это после. Вокруг сосредоточилась желтоватая затхлость, главным образом в настольной лампе и на отчёте под ней. В эту охряную сердцевину Жилин вынужден уткнуться, не поднимая глаза. Отопление пашет, хочется снять китель вслед за фуражкой, но вместо этого он моргает несколько раз подряд и расслабляет плечи. По правую руку от него находится Игорь. Он за решёткой, и Жилин рад что за решёткой. Жаль, она не спасёт от липкого взгляда, беззвучно донимающего Полковника, который предпочтёт потеть, но не раздеваться, даже немного, потому что форма – единственное что его ещё защищает, и наделяет чем-то похожим на силу. Жилин трогает буквы пальцами, несильно возит бумагу по столу, скоблит желтизну, пытаясь приблизить её к себе, но – безнадёжно, он бесконечно далеко, иероглифические слоги русского языка не поддаются, возня с ними опостылевает. Он не в состоянии думать о слове «необходимость». Полковник моргает устало и долго, и вдруг оборачивается за плечо. Ничего толком не фиксирует, так, синюю полоску тени и торчащий из неё локоть, тем не менее краснеет изрядно, как будто что-то увидел. В щеках пульсирует, сердце с ужасным стыдом бьёт под ключицей. Жилин цепенеет в этом состоянии немного, и печально решает – ну его, пойду курить. Выходит в коридор и там открывает окно. Мокрая спина начинает леденеть. Жилину совершенно не хочется анализировать сегодняшнее задержание, во время которого Игорь позволил себе лишнее – горящий взгляд, грязные пальцы на воротнике и нагрянувшая внезапно улыбка. Неловкое замятие со стороны Жилина, и расписное удовольствие на скоро отвернувшемся лице. Всё произошло недостаточно явно, чтобы дать ему в морду, но достаточно чтобы насторожиться, и чтобы отнялась природная полковничья ласковость. Он запихнул его в камеру поспешнее обычного, и, изменяя привычке, действительно запер клетку. Вообще, как с частым гостем, Полковник любит побеседовать с Катамарановым. Тот больше молчит и икает невпопад, да шепелявит своё фамильярное «м-мент», а он разглагольствует и читает ему нотации, без особенного энтузиазма, просто со скуки. Но сегодня настроение поговорить было убито. Благодушный тон не лез, получалось только накручивать себя и изредка оборачиваться, в надежде что Игорь перестанет улыбаться с таким победившим выражением. И ждать чего-то. – Ты к-кокошник свой забыл, – На затылок криво опускается фуражка, из безвольных пальцев выпадает незажжёная сигарета. – Э, чего это? А… Я же дверь-то на ключ за… – Жилин не успевает обернуться, как вдруг к верхней половине туловища невыносимо приливает кровь, и его всего колотит от шока, потому что поперёк тела что-то перехватило и жестковато сжало. В ужасе глядя вниз, Полковник видит серые пальцы и замызганные рукава поверх своего несчастного кителя. – Х-холодно тебе тут? – Катамаранов спокоен и редкостно разговорчив. Кольцо рук сходится крепче, и между ними исчезает расстояние. Жилин до этого стоял согнувшись, собираясь выплёвывать дым на улицу, а теперь он не может выпрямится от тяжести и дрожи. – Так, хватит тут! – ноги до жути ватные, голос неуверенный, тихий, загнанный. Сопротивление получается несерьёзное, странное. Он такой слабый, такой уставший, и совсем ни в чем не виновный, почему он должен противиться какой-то неведомой, неприятной и безнаказанной Силе, сносящей запертые двери когда заблагорассудится? Жилин уныло перебирает в голове цифры, которые можно посулить: пятнадцать, двенадцать, семнадцать, пожалуйста хватит, пятнадцать, богом клянусь что пятнадцать, точно пятнадцать повешу. Сила перестаёт сжимать, поднимает его и отстраняет от подоконника. В ногах путается фуражка, Жилин пропустил момент когда она с него окончательно свалилась. У него уже перестало так взрываться сердце, он тяжело застыл в своём желании провалиться сквозь землю и никогда больше не ощущать это скручивающее сладострастие и зуд в паху. На щёки ложится порывистое тепло, от которого пахнет мазутом, и тихонько поглаживает. Полковник открывает глаза и видит то, чего не хочет – красноречивую улыбку, и пытливо-понимающее выражение глаз, дескать всё знающих, победивших.