О надежде.

      В Остине, если подумать, нет совсем ничего привлекательного. Он слишком высокий, болезненно худой и уже лысеющий, хотя возраст его только-только перевалил за тридцать. Кэтрин не слепая. Она прекрасно видит все внешние недостатки соседа, но это совершенно ей не мешает грустно вздыхать у открытого окна, туманно смотря в сторону соседского участка. Она безнадежно выискивает непутевого дворецкого глазами, тайно радуясь, что его родители все же решили не продавать фамильный особняк.       Между Остином и Кэтрин и так существует дистанция. Если бы огромный дом был продан, то овраг между ними и вовсе обратился в самую настоящую пропасть. Всякие узы, не важно, насколько они сильны, обязательно ослабнут на расстоянии. Хотя, если бы все действительно обернулось злосчастной продажей, то и Кэтрин однозначно бы не осталась в этом месте. Собрала бы самое необходимое и рванула бы в сторону горизонта, видя перед своим носом только номера одной совершенно конкретной машины.       Мать фырчит, презрительно кривит губы и говорит, что этот мужчина того не стоит. Кэтрин молода и ей впору присмотреться к пышущему здоровьем Джебу или перспективному Энди, а не к человеку-каланче, чья лысина отражает солнце не хуже старого вычищенного комода. Мать говорит это, но при этом как-то раздосадовано тупит взгляд, подсознательно понимая, что битва эта проиграна еще с самого начала.       Между Кэтрин и Остином действительно существует расстояние, но это не так уж и страшно. Во всяком случае так говорят новомодные глянцевые журналы, купленные в городе одним выходным днем. Глянец твердит, что мужчины сами по себе не самые дальновидные существа. Они слепы, как котята, поэтому зачастую женщины сами делают первые шаги. Кэтрин это знает и печально вздыхает, мусоля кончик рыжевато-каштановой косы. Остин не заметит перемены в парфюме, не обратит внимание на новое платье (если там не нарисуется ужасная складка или, не дай Бог, дыра), не сумеет приметить незнакомые украшения. Мимо его внимания проходят и адские усилия, что Кэтрин вкладывает в поиски очередного чудного-ну-совершенно-неизвестного растения. Ее синяки от недосыпания воспринимаются Остином скорее первым звоночком затяжной простуды, нежели следствием переутомления.       Впрочем, Кэтрин радуется и пачке жаропонижающих таблеток со смачным, истинно-дружеским «спасибо». Мама говорит, что Кэтрин больная и что за ее усилия награда полагается куда большая, нежели пачка каких-то дешевых таблеток. Кэтрин не отвечает, но и коробки не открывает. Ей страшно портить эту вещь.       Остин трещит о клумбах, говорит о планах на будущее и показывает на половину захламленный холл семейного поместья. Пыль щекочет нос, танцует в солнечных лучах и мало вяжется с новеньким интерьером первых комнат великолепного дома. Из пыльных окон смотреть на молодой, только-только зарождающийся сад больно хотя бы из-за фантомного страха слов столь ужасных, что и думать о них грешно.       Кэтрин боится, что они уедут, не оставив после себя и весточки. Заберут часть мебели, другую часть выбросят к чертям, выставят особняк на продажу и исчезнут туманом поутру. Да, Кэтрин страшно, но Остин упрямо стаскивает пологи со старых доспехов и с сияющей улыбкой заявляет, что начало положено. Кэтрин не отвечает, но стаскивает футляры со старых кресел и надеется, что запал дворецкого не иссякнет.       А если и иссякнет, то как раз в тот момент, когда девичьей решимости хватит на признание.