***
Дина ушла. Наверное, вернулась в Джексон. Я её не виню: одной справляться всегда тяжело. Мои вещи она оставила, и я за это даже благодарна. Кроме этого дома мне больше идти некуда. При взгляде на гитару мне не по себе. Я её достала, но сразу же поставила у стула. На руки даже смотреть не хочу. Притворяюсь, что просто устала. Отдохну — и можно посидеть поиграть. Ложусь на голый матрас в спальне как есть. Очень стараюсь отдохнуть. Даже получается закрыть глаза на какое-то время, но стоит только задремать, сразу вскакиваю. Сижу на краю кровати и смотрю в пол, пока не признаю, что стоит появиться в Джексоне. Сначала нахожу Томми. Он меня обнимает, а я долго молчу. Осознаю, что ему так же больно смотреть на меня, как мне на него. Очень хочется заплакать и закричать, но я не могу выдавить из себя ни звука, ни слезинки. Томми говорит, ему очень жаль. Я уже не понимаю, что это должно значить. Кое-как говорю, что убила её, дело сделано. Теперь он молчит. Мне плевать. Иду к врачу, чтобы больше с ним не разговаривать. Меня осматривает какая-то новенькая. Я впервые осознаю, что в Джексоне не была очень давно. Больше не понимаю, где была и для чего. Девчонка в ужасе, ей на вид лет, может, шестнадцать, а я к тому же выгляжу так, будто прошла войну. Дина приходит очень скоро. Где-то в глубине души я надеялась, что Томми ей скажет, и она придёт, мне это на самом деле было нужно. В её присутствии боюсь поднять глаза. Боюсь издать хоть звук. Не знаю, что вообще ей можно сказать; чтобы она ненавидела меня чуть меньше. Она отпускает бедную девчонку, которая понятия не имела, что со мной делать. Та перед уходом отчитывается, что вроде всё в порядке, кое-где только повязки сменить. Кажется, Дина долго неотрывно смотрит на меня. Потом она очень тихо говорит, что нашла комнату, где нам можно спокойно поговорить вдвоём. Я киваю вместо нормального ответа и иду за ней. В комнате точно так же сажусь на стул и молча чего-то жду. Дина, закрыв дверь, так же смотрит на меня. Я всё ещё не могу ответить тем же. Вдруг она говорит: — Ты нашла то, что искала? Это получается так громко и даже неожиданно, что я сначала морщусь как от удара. Машинально сжимаю кулак. Всего секунду кажется, что чувствую пальцы. Выдыхаю. Я знаю, что на самом деле искала, знаю, что я это нашла; но лучше бы не находила. Медленно киваю. Она тяжело вздыхает, садится напротив. Поднимаю взгляд, но в глаза ей посмотреть не могу. — Нужно поменять бинты, — спокойно говорит она. Наверное, не знает, что ещё сказать или сделать. Берёт мою левую руку, я вдруг понимаю, что успела забыть про кое-как перевязанную ладонь. Быстро её отдёргиваю и неожиданно для самой себя тихо говорю: — Не надо, это я и сама перевязать могу. Дина непонимающе смотрит на меня. Я уже жалею, что так сказала. — Что там? Пальцы ты не перевязала, значит… там что-то ещё? Очень сильно не хочу врать. Хмурится. У неё сейчас слишком много мыслей и вопросов, не знает, за что хвататься. Я это знаю, потому что чувствую почти то же самое. —Тебя покусали? — наконец спрашивает она. Ответ уже знает. — Как давно? — Я не знаю, — пожимаю плечами, — около месяца назад. Дина сначала закрывает лицо руками. Потирает глаза и снова смотрит на меня. — Это меньшая из твоих проблем, да? — спрашивает она. Голос у неё еле заметно дрожит.Выдерживает паузу, вздыхает и снова спокойно продолжает: — Извини, сложно привыкнуть, что для тебя это нормально. Давай разберёмся с тем, что ненормально… — Со мной сейчас всё ненормально, — вдруг говорю я. Договорить не получается. Хочется сказать очень много. Слишком много. Всё ещё не вижу, как она на меня смотрит. Что-то тихо говорит, я почти не слышу. Наконец помогает мне снять рубашку. Я стараюсь изобразить нормального человека и указываю на бок, будто бы он у меня сильнее всего болит и дольше всего заживает. То, что на самом деле сильнее всего болит и почти не заживает, она не вылечит. Очень долгое время мы проводим в молчании. В итоге перевязанными остаются только моё недавно пораненное плечо и укушенная ладонь. Мне легче не становится ни капли. Дина собирает аптечку, я неспешно надеваю рубашку и не могу решить, хочу, чтобы она осталась, или нет. Она коротко говорит: — Главное, что ты жива. Как и с утешительными словами Томми, я не знаю, что это должно значить. — Я не знаю, почему я жива, — признаюсь я, когда она уже собралась. — От одного только этого, — указываю на бок, — можно было помереть. — Неосознанно повышаю голос: — А я зашилась, порубила психов, захвативших город… после всего этого зашивалась ещё два раза, едва могла идти, а дошла аж сюда. Она останавливается и почти сразу отвечает: — Мы с тобой обе знаем, что ты сильная, ты… — Я не сильная, Дина, я хотела умереть! — Волну злости и разочарования я уже не в силах остановить: — К моменту, как я добралась до этой суки, я была уверена, что не вернусь обратно, а она мне ещё и подарок на память оставила! — Левую руку не показываю, а прячу. — Там не было тебя, не было Томми, не было Джесси или Джоэла, я шла обратно одна. Я врала себе, что, если я умру, всё потеряет смысл. Уговаривала себя не умирать. Только какой на самом деле смысл? Нет никакого смысла. Я везде видела, как душу её! Этими руками! — Поднимаю только одну. —Так же, как раньше везде видела, как она держит тебя или душит меня, как она... Я больше не понимаю, для чего всё это было. — Прикрываю глаза всего на секунду, когда открываю, уже стою на ногах. Действительно никак не могу остановить то, что происходит. — Вот для чего было решение Джоэла? Чтобы умерло дохренища людей, включая его? Чтобы он был счастлив год, прежде чем я узнаю правду? А для чего чёртова Эбби шла за ним всё это время? Ей было так же хреново, как мне? — Элли… — А почему она оставила нас жить? Потому что в ней этот чёртов пацан пробудил сострадание? Ха. Ха-ха-ха… Меня срывает на неконтролируемый смех. Дина хватает меня за плечи и что-то говорит. Я её не слышу. Я слышу себя. Слышу, как в своей голове кричу: «Для чего?! Почему?!» Слышу, как хрипну от смеха. Смеюсь до слёз. — А я её подружку беременную убила… Я всех её друзей убила… А потом убила её и её долбаного пацана-лучника, чтобы не пошёл за мной. — На какие-то мгновения у меня проясняется в голове и глазах. Успеваю сказать: — Всё это здесь, у меня под кожей, все они. У меня кроме крови на руках ничего нет больше. Для чего мне жить? Удаётся перевести дыхание, прежде чем накрывает новая волна смеха. Я смеюсь, пока не становится нечем дышать. Смеюсь, пока всё тело не отзывается нестерпимой болью. Смеюсь, пока не начинаю плакать. Всё это время Дина пытается до меня докричаться. Едва слышу, что она говорит. Будто она где-то далеко, а я… — …здесь одна. Я во всём этом одна… — Элли, послушай. Послушай меня. Я здесь, ты видишь? Я знаю, тебе больно, это сейчас пройдёт, просто дыши. Дыши, хорошо? Я очень стараюсь. Падаю обратно на стул. Дышать получается только когда в груди от рыданий становится больно до крика. Я дышу, правда дышу, и мне от этого становится лучше. А потом я срываюсь на крик. На беззвучный, но страшный крик. Внутри что-то обрывается. После этого я затихаю совсем и прячу лицо в ладонях. ЧТО Я НАДЕЛАЛА? Ставлю цветы в вазу. Отхожу на пару шагов, сесть рядом не решаюсь. Собираюсь с мыслями. Было бы глупо прийти в Джексон и не навестить его. Говорю, что убила её, дело сделано; так же, как говорила Томми. Представляю, как он обнимает меня так же, как обнимал меня Томми. Легче не становится. Об этом я ему тоже говорю — что должно же стать легче, но не становится. Притворяюсь, что он мне отвечает: однажды станет. Говорю ему: ладно, я тебе верю. Я всегда тебе верила. ТОЛЬКО НАХРЕНА ТЫ ВСЁ ЭТО СДЕЛАЛ? Я ВЕДЬ ТЕБЕ ВЕРИЛА. — Я очень стараюсь тебя простить, — признаюсь я тихо вслух. — Мне бы очень хотелось, ты знаешь. Только тоже не получается. — Хорошо, что ты стараешься, — отвечает мне Джоэл. — Для очень многого в жизни нужно просто найти силы и немного времени, чтобы получилось. Улыбаюсь. Смеюсь. Не истерически, как раньше. Мне, по крайней мере, так кажется. После этого тихо плачу. Знаю, что Дина где-то поблизости, боится, что я совсем сойду с ума, но всё равно стою на его могиле и тихонько плачу. У меня есть на это право. Мысль о том, что он умер ни за что, умер, чтобы другие просто так умерли, не могу никак заглушить. Он спас меня, чтобы умереть и умер ни за что. Сажусь перед могилой на колени и сижу так очень долго — до позднего вечера. Потом здравый смысл его голосом говорит мне, что пора домой. Где дом — я не знаю, поэтому остаётся только путь обратно на ферму, хоть она теперь больше ничья, чем моя. Соглашаюсь взять лошадь и от усталости вяло ссорюсь с Диной, чтобы она оставила меня в покое. Теперь я действительно хочу, чтобы меня оставили в покое. С чем это связано, даже думать не собираюсь. Не уверена, как удаётся уговорить её не ехать со мной; и в лучшем случае больше меня не вспоминать. Наверное, чувство, что между нами всё сломалось, было не ложным. Больше не знаю, что действительно имело смысл в моей жизни. Вдруг она меня обнимает, и мне становится ещё страшнее от всего, что я сделала и не сделала, от всего, что во мне болит. И от всего, что я потеряла. У меня нет сил обнять её в ответ сильнее, но я обнимаю насколько могу, потому что что-то внутри снова рвётся. Мы так стоим какое-то время. Я молчу и чувствую себя хуже некуда. Я молчу и хочу продолжать молчать, пока все раны не затянутся. Становится не по себе и начинает казаться, будто я сейчас проснусь посреди пустыни, уже при смерти; или я могла бы проснуться ещё висящей вниз головой на дереве в Санта-Барбаре. Не знаю, как тогда можно было бы всё исправить, может, повернуть назад? Вернуться ни с чем, попросить прощения… — Прости меня, я не должна была идти за ней. Я просто не могла справиться. А теперь… всё ещё хуже… — Главное, что ты жива, —отвечает она. И я вроде бы начинаю понимать, что это должно значить. И стараюсь поверить, что все раны когда-нибудь затянутся. И, кажется, что становится легче. Внутри просыпается наивная мысль, что пока я жива, всё ещё можно исправить. Но я её отталкиваю. Я отталкиваю и Дину, говорю, что мне нужно ехать и что ей не нужно ехать со мной. Мне от этого уже почти не больно, потому что внутри уже почти пусто. Она сдаётся, и я уезжаю. Я больше не знаю зачем. Дома сижу в темноте и слушаю ветер. Перезаряжаю снова и снова револьвер. Когда устаю это делать, смотрю на свои руки, думаю про Эбби. Уже ни про кого больше, только про неё. Сжимаю кулаки так сильно, как могу; разжимаю. Сжимаю их на её шее. Она захлёбывается, вода шумит у меня в ушах, мысли все рвутся белым шумом. Джоэл в моей голове раз за разом меня спасает и срывается за мной. Джоэл не хочет этого для меня; всего этого. Джоэл хочет для меня нормальной жизни. Он спасает меня, потому что одну дочь уже потерял. Я достаточно взрослая девочка, чтобы это понять, но недостаточно — чтобы это принять. Эбби вырывается. Я не позволяю ей вырваться. Всё болит. Хочу, чтобы она была сильнее и убила меня в этот раз. Но мы обе уже далеки от той силы, которая в каждой из нас была. Она наконец перестаёт двигаться. Я не разжимаю пальцы. Кричу. Кричу ей в лицо за всё то, что она сделала со мной. За всё то, что я сделала с собой. Изо всех сил леплю ей пощёчину. — Очнись! Борись, дерьма ты кусок! Убей меня! Эбби не открывает глаза. Кричу, пока не устаю от этого. Падаю на бок рядом. Она всё ещё не двигается. Я не верю: она притворяется. Быстро становится всё равно; пусть убьёт меня ударом в спину. Трачу время на то, чтобы найти нож. Нахожу. Она лежит всё так же. Я больше на неё не смотрю. Её друг в лодке вроде бы ещё не очнулся, но что-то пытается сказать. Меня это пугает. Я не хочу совершать тех же ошибок, что и Эбби. Если сейчас его оставлю, он вернётся. Потому что я за ней вернулась даже когда она дважды сохранила мне жизнь. Он умирает быстрее. Крови очень много. Моей тоже. Я зажимаю как следует раненный бок, в последний раз истошно кричу; и просыпаюсь. Просыпаюсь в холодном поту. Машинально ощупываю все тело и оглядываюсь по сторонам. Дома. За окнами та же ночь, та же темень. Только теперь очень тихо. Слышу лёгкий звон в ушах. Что я наделала? Сажусь на кровати и снова разглядываю свои руки. В этот раз очень долго. Сижу так, пока за окном не светает. Глаза снова начинают слезиться. Я вижу Эбби, никак не могу прогнать её из своей головы. Становится из-за чего-то очень страшно. Револьвер нахожу лежащим рядом на матрасе и прячу в рюкзак. Ухожу из спальни, чтобы рюкзак этот больше не видеть. Беспочвенный страх отступает. Мои вещи больше ничего у меня не вызывают, никаких чувств. Их я тоже не хочу видеть. Когда закрываю глаза, чтобы вообще ничего больше не видеть, вижу Эбби. Этот замкнутый круг причиняет мне настоящую физическую боль. На крик снова не срываюсь. Пытаюсь рисовать или писать; всё без толку. В голове мысли те же. Зачёркиваю строчку за строчкой. Через каждые две замечаю, сколько на самом деле ненависти во мне скопилось; к самой себе. Рисую то свои руки, то пейзажи Санта-Барбары. Лучше от этого тоже не становится. Я так мучаю себя около часа, а кажется, что целый день. Несколько раз пытаюсь выйти на улицу, но нахожу себя в тех же комнатах. В итоге снова сажусь на кровать. Смотрю на свой потрёпанный рюкзак. Вдруг мелькает мысль… Надо идти. Я сначала её игнорирую. Мне некуда идти. Но очень быстро всё во мне начинает кричать. НАДО ИДТИ. Эти слова перекрикивают Эбби, даже Джоэла в моей голове. Моё убитое тело порывается бежать. На вопрос, куда, отвечает: ПРОЧЬ. Начинаю тихонько смеяться. Я с собой никуда не пойду. У меня с собой много разногласий. Я себя уничтожила. И уничтожила всё вокруг себя. Я себя задушила, застрелила, забила. Смотрю на свои руки в крови. Что бы ни делала, кровь не стирается. Кровь моя и многих других. Швы разошлись. Где-то внутри. Дине я говорю, что ухожу, никому больше. Будто в первый раз. Она пытается меня остановить. Я могу её понять. Она меня — наверняка тоже, но не хочет. Пытается хватать за руки, но я их прячу и отхожу. Говорю, не стоит ей ко мне приближаться, не стоит меня трогать. Едва не плачет от безысходности, я совсем уже не знаю, что делать, хочу просто уйти. Жалею, что вообще решила кому-то сказать. Но что-то внутри к Дине рвалось так же сильно, как прочь от всего остального. Она не знает, что со мной делать. В глубине души наверняка давно понимает, что ей меня не спасти. Я пытаюсь её убедить, что сама себя спасу. В глубине души давно понимаю, что не так всё просто. Уже совсем не так. Как-то мы договариваемся до ночи. Сижу с ней какое-то время и не хочу ей врать, поэтому не обещаю, что останусь. Среди ночи сбегаю. Потому что мне надо идти. Эта мысль приносит мне больше утешения, чем все их слова. Иду куда-то на северо-восток. Без остановок, пока ноги не откажут. Бегу от чего-то, нависающего надо мной тенью, чего-то страшнее, чем Дина, если она действительно захочет меня остановить. Когда кончаются силы, сплю по паре-тройке часов. Ем какие-то крошки. Я не знаю, что дальше, мне и не нужно знать, мне нужно только идти.***
Через несколько очень долгих дней пути натыкаюсь на большое зеркало у одной из машин, навсегда застрявших на дороге. Инстинктивно отскакиваю от силуэта в отражении. Вздыхаю. Подхожу ближе и всматриваюсь. Что-то в зеркале вызывает во мне тот самый страх, от которого я столько бежала. Вглядываюсь в очертания. В мыслях снова возникает Эбби — какая она была худая и слабая. Опускаю взгляд на свои трясущиеся израненные руки. Вздыхаю снова, чтобы не закричать. Сжимаю изо всех сил кулаки. Протираю зеркало рукавом. Становится страшнее, гораздо страшнее. Замираю, положив руку на кобуру, будто стою перед очередным монстром. С огромными пустыми глазами. С бледной кожей, обтягивающей кости. Израненным монстром, полумёртвым. Он смотрит на меня, я не знаю, что делать, поэтому отступаю на пару шагов назад. Страх переходит в ужас. Из ужаса рождается отвращение. Я хочу закричать, но не могу. Это нужно убить, это нужно убить. Все мои ошибки смотрят на меня из отражения моих собственных глаз. Я направляю револьвер себе в лоб. Однажды, после всего этого, он должен был выстрелить. Я навсегда запомнила: у всего есть цена. А ещё у всего есть конец. Стрелять мне страшно, поэтому я считаю до пяти. Один. Я вернусь домой, всё будет хорошо. Два. Я исправлю все ошибки. Три. ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ? Четыре. Все наконец закончится. Вся эта боль закончится. Пять. — …Теперь тебе просто нужно простить себя. — Что?.. Кажется, я потеряла нить разговора, извини. — Ты не теряла. По крайней мере, нить разговора ты не теряла. Ты потеряла себя. Я с этого и начал. И теперь тебе нужно простить себя. Понимаешь? — Я не думаю, что… — Ты сможешь. Осталось совсем немного. Выстрел я ещё слышу, когда падаю… Стекло рассыпается у моих ног. Знакомые голоса меня откуда-то зовут… В барабане остаётся четыре патрона. Второй выстрел я в своей памяти отыскать не могу. Я просыпаюсь множество раз… …и эхо моих мыслей наконец замолкает. Весь мой бред отделяется от реальности. Кулаки разжимаются. Снова могу дышать. Я больше не должна убегать. Пора обратно. Домой. Искать дом.