***
Рис не думал, что ещё когда-нибудь здесь появится — но вот, снова стоит в кабинете Берна и наблюдает его немного виноватую улыбку. А возможно, налёт вины ему только кажется — в случае с Алексом нельзя утверждать наверняка. — Спасибо, что внёс залог, — бурчит Ченнинг, пожимая тому руку. — Куда бы я делся? — хмыкает Алекс. — Предупреди, если собираешься и дальше устраивать разборки с мордобоем в общественных местах, я, что ли, страховку какую оформлю, чтоб не так накладно было. В другое время Ченнинг оценил бы шутку, но сейчас не способен выдавить даже подобие улыбки. Берн ловит его настроение и понятливо кивает: — Я так понимаю, ты не благодарить пришёл. Присаживайся и выкладывай, — махает в направлении кресла. Во властных интонациях и выверенно скупых движениях Берна всё та же свойственная ему скрытая энергия и уверенность, но заострившиеся скулы, тёмные тени под глазами и проблески седины на висках достаточно красноречивы — события последнего месяца не прошли для Алекса бесследно. — Как ты? — запоздало вспоминает о вежливости Чен. Берн пожимает плечами: — В порядке. — Микаэль? На очередной вопрос тот просто кивает. Оба понимают, что спросить Рис хочет совсем не о том, но Алекс не торопит, смотрит с плохо скрываемым сочувствием. Или это жалость? Какая, в Бездну, разница, сейчас Ченнинг стерпит всё что угодно за возможность пробиться сквозь глухую стену неопределённости. — Ты знаешь, что с ним? Долбаные эскулапы не дали мне даже взглянуть на него, — давит он вопрос и не узнаёт собственный голос, настолько жалко тот звучит. Берн крутит в пальцах паркер и с минуту задумчиво рассматривает Ченнинга. — Я не был в клинике, но со слов адвокатов его состояние стабильно. Накачан парой пинт животворящей крови и с новым энтузиазмом плюётся ядом в медперсонал. Он бы с удовольствием ещё в кого плюнул, но пока к нему никого не пускают. Несложно догадаться, какие мысли вертятся у его босса в голове. В Рисе бунтует инстинкт защитника, но холодным умом он вынужден признать, что для теплого отношения к Бертрану у Алекса нет ни одной причины. — Не то чтобы я пытался учить тебя жизни, Чен, но всё же спрошу: ты хорошо понимаешь, во что ввязываешься? Парень — законченный психопат, он неадекватен, а временами попросту опасен. У меня была малоприятная возможность рассмотреть вблизи его глаза и, поверь мне на слово, там ни одной живой эмоции. Если бы не Эли, я бы и пальцем не двинул, чтобы спасти Бертрана от заключения. В других обстоятельствах я бы даже поспособствовал этому — ему определённо не помешало бы как следует промыть мозги. Но за всё время это первая и единственная просьба Микаэля, а я просто ни в чём не могу ему отказать. В общем, я подключил своих адвокатов, но Блейк не оценил. Скажу тебе больше, своим вызывающим поведением парень нарывается на максимально возможный в его положении срок. К тому же, за последние несколько дней он умудрился выбесить всех, начиная с патрульных и заканчивая защитниками. Последнее для Риса не новость: о том, что характер у омеги не сахар, он слышит не в первый раз. Но развивать тему, а тем более оправдываться, он не собирается. — Кто ведёт его дело? — Робинсон. — Бездна! Этот дотошный всю душу вытрясет. — Не в нашем случае, — весело хмыкает Алекс. — Можешь начинать гордиться, твой Бертран оказался ему не по зубам. Он подтвердил, что убил брата, но это единственное, что удалось из него вытащить: он игнорирует все вопросы следователя и, как ни странно, упорно не желает говорить с адвокатами. — На чём строят защиту? — Посттравматическое стрессовое расстройство. Попытка суицида как нельзя лучше вписывается в эту линию и увеличивает шансы… — Берн резко замолкает, замечая его сцепленные до занывших дёсен зубы, но почти сразу справляется с замешательством. — Бездна! Прости, Рис, всё ещё не могу свыкнуться с мыслью, что этот парень настолько серьёзно зацепил тебя. Ты и Бертран — кто бы мог подумать? У меня просто в голове не укладывается. Вокруг тебя всегда вился рой омег, но тебе вдруг захотелось выпендриться и выбрать самый проблемный и неподходящий во всех смыслах вариант. Хотя, если принять во внимание факты биографии Блейка-младшего, его проблемность меня как раз не удивляет: сказать, что отношения в этой семейке были непростыми — ничего не сказать. Это какой-то порочный круг извращений, насилия и убийств. Разговор снова сворачивает не туда. Рис чувствует, что закипает, и резко обрывает обличительную речь Берна: — Алекс, я не собираюсь обсуждать эту тему. И пришёл не за этим. — Я уже догадался, зачем ты пришёл, и готов помочь, но понятия не имею — как? Есть идеи? Идеи у Ченнинга есть. Последние несколько дней его голова только ими и занята. — Насколько я знаю, оружие было не только у Бертрана. У Гордона Блейка тоже был ствол. Наверняка он был в бешенстве, когда узнал, что брат сорвал его продуманный план побега — тот мог банально спровоцировать его. Я хочу сказать, Бертран мог выстрелить, защищаясь, а при таком раскладе вполне реально добиться для него условного срока. Такой вариант ты не допускаешь? — зондирует он почву. — Только в случае моей внезапной амнезии, — сразу отметает предположение Алекс. — Сцену я не видел, но был в сознании и прекрасно всё слышал. Чен, он спланировал убийство. Тщательно и продуманно до мелочей. Он жил идеей о мести больше десяти лет. И Гордон однозначно не собирался его убивать. Меня — да, но не своего брата, Бертран первым направил на него оружие. Неделю тому назад Берн в одиночку сорвался в Санлок освобождать Тэйна из лап Гордона Блейка и, по факту, слил тогда и Ченнинга, и всю свою команду СБ. Сказать, что Рис был в ярости — ничего не сказать. В тот момент он считал свой уход из AWBC делом окончательным и бесповоротным и был уверен — никто и ничто не сможет изменить его решение. Но одной непредвиденной встречи с Блейком-младшим в Санлок оказалось достаточно, чтобы планы пошли наперекосяк. Уйти, хлопнув дверью, сейчас — значило бы отказаться от верного способа спасти Бертрана от заключения. Один шанс из десяти, что Алекс согласится на предложение, но он должен попытаться. — Ты ведь ещё не давал показания? — решительно начинает Ченнинг. — Нет. К чему ты… Бездна! Чен, ты серьёзно?.. — тот сразу схватывает, что подразумевает вопрос, и предсказуемо возмущается. — Ты мог оставаться в бессознанке до конца. Никто не поставит под сомнение твои слова. — Ты слишком многого от меня хочешь. Назови мне хоть одну причину, по которой я должен буду соврать под присягой, — в голосе Берна отчётливо звучит металл. Сейчас Ченнинг видит перед собой не друга, которого знает уже без малого восемь лет, а хладнокровного, расчётливого дельца, железной рукой правящего успешной международной компанией; и во всём, что прямо или косвенно касается её репутации, щепетильного до паранойи. Всегда и при любом раскладе Алекс Берн действовал в рамках закона. До определённого момента. Жизнь порой непредсказуемо и круто меняет даже самые строгие и кажущиеся нам незыблемыми установки, и для Алекса такой переломной точкой стала встреча с Микаэлем Тэйном. — Не строй из себя законопослушного праведника, Берн. Не так давно ты готов был устроить побег преступника, который находился в федеральном розыске. — И сделал бы это, не сомневайся. Для этого у меня была более чем веская причина, — холодно кивает Алекс. — Может, назовёшь мне свою, Чен? — Он — мой омега, — спустя минутную паузу неохотно признаётся Рис. — Тёмная Бездна… — бормочет Берн, теряя весь апломб. — Ты уверен?.. Помоги нам Небо, но он же… — Знаю! — перебивает Ченнинг. — И для меня это ничего не меняет. Веришь? Ровным счётом ничего! Но если тебе одной причины мало, я дам ещё одну. Я заберу заявление об уходе. Помоги мне вытащить Бертрана из этого дерьма, и я останусь в СБ компании и забуду, что благодаря тебе Триггер и его шавки ещё долго будут трепать моё имя и скалить зубы у меня за спиной. Берн даже не пытается сдержать довольную ухмылку. Чёртов манипулятор при любом раскладе не упустит своего! — Причины более чем веские, — кивает он. И, посерьёзнев, добавляет: — Извини, но пока ничего обещать не могу, мне надо переговорить с адвокатами, которые ведут дело Блейка. Это будет непросто. Веришь, он им уже поперёк горла встал. У парня, похоже, встроенный ген саморазрушения. К тому же, он абсолютно не контактен. В случае с Робинсоном я бы ещё мог понять его бойкот, но отказываться говорить с адвокатами, которые призваны выстроить его защиту?.. Сам понимаешь, трудно защищать того, кто абсолютно и необъяснимо в этом не заинтересован. — Мы оба знаем, кто может повлиять на него, — озвучивает Ченнинг мысль, которую тоже прокручивал уже не раз. Нет необходимости пояснять. Тэйн — единственный, с кем Бертран на протяжении последних нескольких лет поддерживает мало-мальски нормальные отношения — если кто и способен достучаться сейчас к нему, то только он. Но у Берна по этому поводу другое мнение. — Нет! Забудь! Ноги его не будет рядом с Блейком. Категоричный отказ не становится неожиданностью, что-то подобное Рис и предполагал: в вопросах, касающихся комфорта и безопасности своей пары, Алекс порой доходит до абсурда. В другой раз Ченнинг на этом бы и остановился, но не сейчас, когда у него нет уверенности, что Бертран не повторит попытку суицида. — Не спеши решать за него. Если ты не передашь Микаэлю мою просьбу, я найду возможность попросить его сам, уверен, он не откажет, — с нажимом предупреждает Рис, понимая, что откровенно переходит черту и Берн может взбрыкнуть. — Не откажет?! Во имя всего святого, Чен! Конечно, он не откажет! Я готов ради твоего Бертрана нагородить тонну лжи в зале суда и, клянусь, сделаю это, но не впутывай в это Микаэля. Ты хоть представляешь, через какой ад он прошёл? Он всё ещё бьётся в кошмарах по ночам, и я бессилен ему помочь, потому что от профессиональной помощи он наотрез отказывается. А ты предлагаешь мне снова столкнуть его с тем, кто одним своим видом напомнит о пережитом. Неужели ты сам не понимаешь, о чём просишь?! — Берн редко повышает голос, но сейчас как раз тот самый случай. Рис понимает, возможно, даже больше, чем кто-либо другой. Окажись он сам в подобной ситуации, его реакция с большой долей вероятности была бы приблизительно такой же. Но кристально ясно осознаёт он и другое: как бы сложно сейчас ни приходилось Тэйну, для Бертрана расклад хуже, много хуже, и это знание придаёт решимости. — Ты кое-что упустил, Алекс. В этом аду они были вместе. И помощь нужна сейчас не только Микаэлю, — почти безразлично констатирует он. Одно Небо знает, чего стоит Рису это наигранное спокойствие — не сразу, но оно срабатывает. Сунув руки в карманы брюк, Берн пару раз стремительно пересекает кабинет и останавливается у панорамного окна вполоборота к Ченнингу. За напряжённой линией плеч и гуляющими по скулам желвакам читаются нешуточные раздражение и злость. Но и колебание тоже, и последнее обнадёживает. Минуту спустя тот резко разворачивается, подходит к столу и начинает рыться в его содержимом, один за другим выдёргивая ящики. Выудив, наконец, искомое, Берн сдёргивает с сигаретной пачки плёнку, и уже через пару секунд по кабинету плывёт крепкий запах табака. Алекс пытается бросить курить, но процесс идёт из рук вон плохо, и доказательство сейчас перед Ченнингом. — Что?.. Бросишь тут с вами, — ворчит тот, правильно расшифровав ухмылку Риса. И, сдавив пальцами переносицу, хмуро добавляет: — Мне нужно подумать. В любом случае, сейчас к Блейку никого не пускают. Дай мне два-три дня, чтобы всё обдумать… И вот ещё что, — требовательно смотрит в глаза. — Если всё выгорит и твой психопат окажется на свободе, ты должен пообещать мне, что впредь будешь держать его как можно дальше от моего дома и моей семьи. — С чего ты решил, что он горит желанием снова тебя увидеть… И не зови его так, — напрягается Рис. — Неисповедимы пути твои, Небо, — фыркает Берн, качая головой. — И тебе это знакомо, не так ли? — возвращает подачу Чен. Алекс не отвечает. Улыбается этой своей новой глуповатой улыбкой, и снова залипает взглядом на фотографии в подставке, с некоторых пор обосновавшейся у него на столе. Сейчас Ченнингу её не видно, но он и так помнит, кто на ней. Вполне себе обычный и по его собственным воспоминаниям не особо общительный парень, каким-то немыслимым образом сумевший приручить неуловимого Берна. Стоит один раз взглянуть на снимок, чтобы понять, что фотографировал сам Алекс — таким открытым и полным обожания взглядом Тэйн смотрит только на него.***
Блейк появляется на крыльце здания Суда в начале десятого. Ёжится от сырого пронизывающего ветра и, поддёрнув повыше ворот лёгкой камуфляжной куртки, легко сбегает вниз по блестящим от утренней росы ступеням. — Бертран! — зовёт Ченнинг, выходя из джипа. Тот резко притормаживает, словно в стену на ходу влетает. Поворачивается не сразу. Рис сокращает расстояние между ними до трёх шагов: ближе не подходит, опасаясь, что омега сбежит. — Садись, подвезу, — предлагает, заранее зная ответ. Блейк коротко дёргает головой: — Ни к чему. Оба долго и странно молчат. Минуты три, может, дольше. Бертран смотрит нахмуренно, с холодным, странно безразличным любопытством. Рис вглядывается пристально, жадно впитывает каждую черту, жест, взгляд, едва уловимый, но прочно запечатлённый на подкорке омежий запах. Как тот, кто только недавно узнал что-то важное и сейчас пытается сопоставить это знание с уже знакомым образом в поиске подтверждения, но и с опасением упустить что-то новое и значимое. Тем летом Бертрану Блейку исполнилось двадцать семь, но, если не всматриваться в затягивающий омут чёрных зрачков с едва различимой радужкой, выглядит он много моложе, едва ни подростком. В гибком худощавом теле, без сомнения знакомом с физическими нагрузками, нет ни малейших признаков той ленивой плавной томности жестов, что свойственна большинству омег. Трогательно короткий ёжик тёмных волос, беззащитно открытая сырому осеннему ветру шея, бледная до белизны, почти прозрачная в неярком свете пасмурного утра кожа, длинные ресницы, за которыми так удобно прятать выражение глаз — он такой же, каким Ченнинг запомнил его по их первой и единственной встрече в Санлок и в то же время другой. Больше нет мутного от недавнего обморока взгляда и плохо скрываемых за презрительно-кривой улыбкой страха и беспомощности. Стоящий перед Ченнингом малознакомый омега с натянутым струной позвоночником, острым прицелом глаз и тонкой кромкой поджатых губ и есть настоящий Бертран Блейк, вернувшийся в свой привычный панцирь отчуждённости и презрения к окружающему миру. И одиночества. Беспредельного, вымораживающего до мозга костей холода собственного одиночества. Кто бы винил его в этом добровольном остракизме? Только не Ченнинг, узнавший о нём за последний месяц больше, чем все детективы, следователи и адвокаты вместе взятые. Только не он. В направленном на Ченнинга взгляде нет открытой враждебности или страха, но нет в нём и того налёта сексуальной заинтересованности или легко читаемого голода, с которым омеги и беты часто смотрят на Риса. Кого тот видит перед собой сейчас? Альфу, которому хорошо за тридцать, под два метра ростом, с жёстким профессиональным рельефом мышц и с грубоватыми, не умеющими смягчаться чертами лица? Бывшего копа, молчаливого и не способного красиво строить фразы? Представителя сильного ненавистного ему пола, одного из тех, от кого он привык ждать только насилие, унижение, и против кого годами наращивал свою броню? Без сомнения, Ченнинг является для него олицетворением их всех. И это почти непреодолимо. Почти. Если бы не предназначенность, которую тот всё ещё не осознал. Если бы не тонкие нити их судеб, прочно переплетённые Вселенной без их ведома и согласия. Предсказать реакцию Блейка, когда тот поймёт, Рис не берётся, но в том, что непросто будет обоим, он не сомневается. — Берн послал своего верного пса взыскать долг? — обрывает Бертран затянувшееся молчание. Ну конечно, о чём ещё тот мог подумать, увидев его сразу после освобождения? — Ты никому ничего не должен, — разом отметает его подозрения Рис. — Вот так просто? Да ладно, — кривится Бертран. — Мы говорим о том самом Берне, что пальцем о палец не ударит без личной на то выгоды? О Берне, которого я держал на прицеле беретты в Санлок? О Берне, который ненавидит меня настолько, что запретил приближаться к нему и членам его семьи, угрожая уже не условным сроком? — За тебя просил Тэйн, — озвучивает только часть правды Чен. Вряд ли Бертран обрадуется, узнав о непосредственном участии Риса в его освобождении, и об этом он предпочитает не упоминать. — А-а-а, святоша Микаэль. Я мог бы и сам догадаться: по собственной инициативе Берн не стал бы натравливать на следствие свою прикормленную свору адвокатов, — хмыкает Бертран. Опустив голову и засунув руки глубоко в карманы, он поддевает носком армейского ботинка мелкие камешки и отбрасывает их к поребрику. Спустя минутную паузу задумчиво добавляет: — А Микки ведь был у меня в клинике, нёс какой-то бред о вере и милостях Неба. Всё так же по-детски наивен и непроходимо глуп со своей абсурдной идеей спасти весь мир. Но я был рад его видеть. Действительно рад. И он, пожалуй, единственный, чью помощь я мог бы принять, — дёргает уголком губ Бертран. Скорее, намёк на улыбку, чем она сама. Слабый проблеск света, заплутавший в грозовом облаке. У Ченнинга иррационально перехватывает дыхание. Он пытается представить, что улыбается тот с мыслью о нём, но картинка не складывается. Бертран словно наглухо закрытая изнутри дверь, за которой стылая, исполосованная шрамами темнота: в глазах-окнах, подёрнутых колким ледяным инеем, ни Бездны не разглядеть, а характерная складка у рта, как предупреждение — «чувствам выход воспрещён!» Невысказанная, почти болезненная потребность именно в этом невозможном омеге горчит очевидной несбыточностью, и пара шагов между ними растягивается вдруг в бесконечно долгие мили. Спустя считанные секунды от призрачной улыбки Бертрана не остаётся и следа, и это отрезвляет ещё раньше, чем Рис слышит последовавшую негромкую реплику. — Значит, дело не в Берне. И определённо не в Тэйне — тот не стал бы никого посылать, а пришёл бы сам… Так что нужно от меня тебе, Чен? — вскидывает Бертран разом похолодевший взгляд. — Ты? — вырывается прежде, чем Рис успевает остановить себя. — Ха! Немало. Бери по полной, а там уже походу избавишься от лишнего? — злой оскал походит на улыбку ещё меньше. — Ты не по адресу. У меня нет того, что тебе нужно, Ченнинг. Да и меня самого уже нет. Был да вышел. — Я могу доказать обратное. — Это что, квест такой: найди то, чего нет? С недавних пор я зарёкся ввязываться в игры с альфами. Заведомо неравная расстановка сил, — короткие рубленые фразы сочатся едва сдерживаемым раздражением. Но и чем-то ещё, что Рису удаётся распознать не сразу. Горечью — внезапно понимает он. Может ли быть, что после проведённого над ним обряда Бертран навсегда закрыл для себя эту сторону жизни? Что сознательно и продуманно он запретил себе отношения с альфами, считая себя… неполноценным? Следует остановиться — не место, да и не время для подобных разговоров, но Ченнинг не знает, когда у него снова появится такая возможность. Парень явно решил залечь на дно, и это имеет смысл. Совет общины видит сейчас в Блейке-младшем недвусмысленную угрозу собственной безопасности, Райтвэй готов был терпеть Бертрана в заключении, но не на свободе, а значит — снова побег. И что-то подсказывает, что при всём немалом розыскном опыте Риса найти беглеца будет непросто. — А если без игр? Если всё серьёзно? Да и откуда тебе знать, что мне нужно? Ченнинг готов поклясться, что в недоверчиво скользнувшем по его лицу взгляде мелькает растерянность — недолго, всего на один неровный вдох — но за эту пару секунд замешательства он успевает разглядеть совсем другого Бертрана — ранимого, неуверенного в себе подростка, вынужденного из года в год в одиночку выживать в мясорубке мэдлинской общины. Алекс ошибается, в этих глазах не пустота. Но то, что там есть, похоронено так глубоко, что Рис впервые допускает трусливую мысль, что сквозь эту старательно выстроенную стену отчуждения ему не пробиться. — Мне не надо этого знать, Ченнинг, — рассерженно шипит Бертран, поразительно быстро возвращаясь в свою непробиваемую личину. — Едва ли тебя интересует, что нужно мне, но всё же скажу: от тебя — ничего. Всё, чего я сейчас хочу — чтобы и ты, и весь сраный мир оставили меня в покое. Кто сказал, что найти истинного — всегда счастье для двоих? Вот оно — его, стоит перед ним колючее, холодное и неприступное, как ледяные торосы Северного предела. Снова накатывает уже знакомое ощущение бессилия. Рис тоскливо оглядывает угрюмое пасмурное небо над ними и, прислушиваясь к болезненно-острым толчкам в груди, слабо улыбается. — Я не могу, — откровенно сдаётся он. — И ты не ответил. — Ответил. Если мой ответ тебя не устраивает, найди себе свой. И прекрати меня преследовать, — бросает Бертран, уже не скрывая раздражения. Значит, всё же, догадался. А возможно, лишь предполагал, и только сейчас окончательно понял, кто весь последний месяц незримо был рядом, навязывая, как оказалось, ненужную заботу. Мимо, Чен. Снова мимо. С минуту Бертран молча буравит его недобрым настороженным взглядом в ожидании… чего? Объяснений? Признаний? Ченнинг мог бы многое ему рассказать. О том, как впервые увидел Его в Санлок — полуобморочного, ничего не соображающего и с характерным ожогом от шокера на шее. Как едва не рычал, никого не подпуская к Нему, беззащитно скорчившемуся на пыльном полу в старом полуразвалившемся доме. Как потом уже не дал федералам надеть наручники на тонкие и почему-то так правильно лежавшие в его широких ладонях запястья. Как, не обращая внимания на недоумённые переглядывания копов, сам отвёл Его в патрульную машину и всю дорогу сидел рядом, впитывая каждой клеткой их соприкасающейся через одежду кожей дрожь и страх своего омеги. Как сходил с ума от счастья, что нашёл, и от бессилия — что теряет так быстро. Как слетел с тормозов уже в Стоунвиле, когда не смог пробиться к Нему, запертому в камеру предварительного заключения… О том, как трудно, невыносимо трудно Ченнингу стоять так близко от Него сейчас и не иметь возможности дотронуться. Прижать к себе. Не отпускать. Он мог бы… Но не место. И определённо — не время. И вот тогда Бертран, не дождавшийся всех этих неуместных и несвоевременных признаний, резко разворачивается и, скрипнув подошвами ботинок по сырому асфальту, шагает в сторону метро. — Я ещё даже не начинал преследовать, — то ли обещает, то ли жалуется ему в спину Ченнинг — он и сам толком не понимает. Блейк на ходу, даже не подумав обернуться, высоко вскидывает руку с выставленным средним пальцем, откровенно посылая Ченнинга и весь мир с ним заодно. — Меня всегда заводила статуя Свободы… — кричит ему вслед Рис. Бертран суёт руки в карманы куртки, зябко вздёргивает плечи и ускоряет шаг, — …и стойкие оловянные солдатики, разучившиеся улыбаться, — тихо добавляет Ченнинг, провожая взглядом тонкую фигуру в камуфляже, стремительно исчезающую в безликом потоке мегаполиса. Небо с мрачной насмешкой взирает на теряющую краски землю, жалобно шелестит опадающая под ноги листва, пахнет осенними стылыми туманами и затяжными дождями. Ченнинг вдыхает полной грудью и смеётся — сумасшедшим коктейлем упрямой надежды и решимости бурлит в венах кровь, ритмом пульса отсчитывая мгновения до новой встречи.