а зимой я согрею тебя.

      Артем понимает, что Глебу в их классе будет непросто, как только Голубин к ним переводится.       С самого начала Шатохин подмечает, что этот новенький на вид очень слащавый, по цвету — ядовито-розовый, а на вкус явно приторный. У Артема уже привычка разделять новую кровь на подобные категории, и Глеб пока что самый отталкивающий, самый несуразный и нескладный.       По нему сразу видно, что он от местных детишек нехило отличается — шмотки от популярных брендов и явно не паль, на ногах мертвые найки, которые он не меняет не потому что денег нет, а потому что так более стильно, более гранж. Волосы всегда чистые, пахнет от него каким-то стандартным гелем для душа и взрослым, отцовским одеколоном, пока от других пацанов несет дешевыми сигаретами — «Тройка», спизженная у деда — да и потом от затасканных вещей. Нет, Глеб - мальчик других стандартов и из другого слоя общества, он абсолютно вылизан, и Артем понимает, что такому мальчику тут не место, но не понимает, что же блонди тут делает.       Единственное в нем хорошее, думает Артем, это игра в футбол, потому что на поле он будто бы становится своим на каких-то жалких сорок минут, но все же. Умело гоняет мяч, внимательно следит за игрой, вывозит все на себе и чувствует себя крайне уверенно, но даже, несмотря на это, в команду его выбирают одним из последних. И все ведь знают, что играет он пиздато, играет он лучше всех, но тут уж дело принципа, потому что если сразу не взлюбили, то это надолго, это до конца школы.       Это несправедливо, Артем это понимает, Глеб это понимает, но оба терпят. Голубин не особо из терпеливых, но когда на тебя с пассивной агрессией двадцать человек, двадцать пубертатных подростков с юношеским максимализмом и токсичностью в крови, то выступать против не особо хочется. И все, что ему остается — зашкериться на последней парте, сунуть наушники в уши и просидеть так всю перемену, надеясь, что не доебутся. Артем в классе свой пацан и, хоть Глеба ему жаль немного — совсем чуть-чуть — дружбу он с ним водить не собирается, потому что понимает, что если он с Голубиным, то становится таким же изгоем, как и сам блонди.       У них тут не просто старая, разъебаная школа с советским ремонтом, тут идет настоящая игра на выживание, в которой каждый сам за себя.       Артем сидит на школьном стадионе, на прогнивших досках, изображающих из себя подобие лавки, и шкрябает коротким ногтем и без того облупленную синюю краску. Девчонки сидят где-то недалеко, возле турников и насыщенно-сладко о чем-то смеются, а пацаны носятся по полю с мячом, да так резво, что Шатохин не особо успевает следить за счетом.       В небе сгущаются злобно-темные, почти черные тучи, где-то грохочет гром, а молоденькие березки сгибаются от сильного и колючего ветра, но одноклассникам Артема как-то плевать, и ему кажется, что только он один замечает эту слишком холодную для середины сентября погоду, кутаясь в спортивную кофту, накидывая капюшон. До конца урока еще минут пятнадцать, и парень послушно ждет, пока физрук скажет, что можно идти переодеваться, но этот старый хуй засел в своем кабинете еще минут двадцать назад, и никто его больше не видел.       Не занимается Шатохин, если быть честным, потому что ему впадлу, да и вообще на физру как-то глубоко похуй. Особенно сейчас, когда выпал шанс просто проебланить весь урок, парень умело пользуется этой возможностью. Думает, что было бы лучше, если физра стояла последней, он бы сразу свалил домой, но после нее еще физика и литра, а Темке прогуливать нельзя — он и так на учете стоит.       Взгляд блекло-серых глаз сам неосознанно цепляется за макушку белокурых волос, собранных в пучок, за Голубина, бегающего по полю в шортах и кофте. Не подумайте лишнего, Артему на него очень сильно похуй, но вот действительно есть кое-что одно единственное, что Шатохина интересует.       Что этот золотой ребенок забыл в их школе?       Говоря честно, Глеб прям очень обеспеченный. Говоря честно, Артем занимает последние деньги у матери на дешевые сигареты. И Шатохину через край сильно неприятен Голубин, потому что тот более состоятельный, более красивый, более воспитанный, он, блять, сам по себе одно большое «более». Только глаза мозолит и на нервы капает своим присутствием, своим существованием.       Артем слышит с поля громкие, смешанные друг с другом возгласы, а когда поднимает глаза, то успевает только заметить, как Глеб с трудом поднимается с сырой травы. На белой кофте появились следы от травы, которые вообще не отмоются, не отстираются — Шатохин по себе знает — и ее, кофту, теперь только выкинуть. Колени и локти у Голубина в мокрой, липучей грязи, как и правая половина лица, а из холодного носа багровым фонтаном льется кровь, которую парень не сразу замечает, а когда замечает — небрежно смахивает.       На это все дело из спортзала выбегает растерянный физрук, останавливается рядом с Темкой — потому что лавка рядом с дверью стоит — и позывает Глеба к себе, тот, как калека, медленно, похрамывая, ковыляет к учителю.       — На траве скользнул и упал, — без лишних слов объясняет блондин. Артем, находящийся от них метрах в трех, зачем-то прислушивается, попутно гуляя взглядом где-то в толпе. — Колено рассек, похоже, может, на стекло напоролся.       — Да где ж у нас тут стекло на поле? — недоумевающее спрашивает мужик, хотя сам понимает, что и стекло у них тут есть, и окурки, а если постараться, то можно и парочку шприцов в кустах найти и пустые зип-локи. — Шуруй, значит, в медпункт. Сам дошагаешь? Хотя, стой, нет. Тебя Шатохин проводит, а то мало ли, что случится. Эй, Артем, давай сюда.       Шатен выдыхает тяжело и тяжко, поднимается с места и медленно, будто лениво плетется к ним, засовывая кулаки в карманы толстовки. Переводит взгляд чуть прикрытых век на физрука, на Глеба не смотрит вовсе, но чувствует, как тот опаляет его, изучает, почти сжирает своими большущими зелеными глазами. Мужик объясняет, мол, так и так, веди к медсестре, а у Артема-то и выбора нет, и он просто кивает.       У Глеба нога больная, все ебало в грязи, а еще он тащится за Шатохиным крайне медленно, чем и бесит его, оттого Артем и хочет ему кулаком прям в ряд ровных зубов, да и еще куда-нибудь в солнечное сплетение, потому что он правда раздражает. А потом думает, что сильнее, чем блонди, на нервы капает вся ситуация. То, что он сейчас должен тащиться с этим ублюдком, тратить на него свое время, вроде как еще должен был помочь, но это уж точно нет, просто увольте. И Артем хочет высказаться, сказать, чтобы Глеб поактивнее двигал своими двоими, чтобы не отставал, сказать, что ему, самому Шато, возиться с Голубиным вообще не в кайф, но он молчит. Внутри накипает раздражение, но он молчит, потому что не хочет даже внимание на Глеба обращать. Даже не смотрит.       Шатохин выдыхает тихое, но злобное: «охуенно, блять», когда видит, что надпись на двери в медпункт гласит о перерыве на обед. Плюхается на скамейку рядом с кабинетом, демонстративно отодвигается, когда Глеб присаживается рядом.       — А ты чего не играл? — спрашивает блонди, пытаясь звучать дружелюбно, на что Артем только фыркает. Шатохин Глебу казался почему-то самым безобидным, может, дело было в маленьких габаритах, может, потому что шатен действительно вел себя тихо и никогда не проявлял неприязнь к новенькому в открытую.       — Чтобы не быть похожим на тебя под конец урока, — ядовито выплевывает Артем. У Глеба от этой фразы внутри как-то что-то сжимается в подобие обиды, но он вновь, как и десятки раз до этого, натягивает на грязное лицо мягкую улыбку, опуская взгляд куда-то в пол.       — Все настолько плохо? — спрашивает наивно, а вопрос, скорее, риторический, но Артема расспросы Голубина заебали, что он вновь грубит.       — Пиздецки ужасно, — вновь колется Шато.       Как только оба замечают медсестру, идущую из столовой, то шатен как-то резко поднимается на ноги, видимо, посчитав, что его задача выполнена, и скрывается за углом, выходя на улицу. Очень сильно надеется, что в компании с Голубиным его никто не видел.       Проходит еще несколько недель, на календаре уже октябрь, дожди становятся чаще и обыденнее, и у Артема от них настроение еще хуже, депрессия холоднее, а чувства и ощущения реальности притупляются, оставляя за собой апатию, флегматичность, ледяное безразличие.       Похуизм.       Артем отдаляется от кентов, уходит в себя, бледнеет и иссякает. На самочувствие давит все вокруг, но больше всего, конечно, ночные смены в дядином продуктовом магазине, который Шатохин берет в тайне от матери, чтобы заработать денег. Денег, чтобы их с мамкой и младшими сестрами не выперли из квартиры за неуплату. Ночью — работа, днем — учеба, но Артема такая двойная жизнь ебет во все щели, и он подыхает уже на вторую неделю, но терпит, терпит, терпит.       И он действительно думает, что не способен на какие-либо эмоции, прибывает в полной уверенности в том, что он не больше, чем живой труп, но когда видит Голубина рядом с каким-то старшеклассником в коридоре, то его потряхивает. Потому что так не должно быть, потому что Глеб должен быть один, потому что в этой школе он этого заслуживает. У него и так жизнь слишком сладкая, слишком идеальная, и Артем думает, что хоть что-то у Голубина должно быть не так. Внутри просыпается злость, а где-то глубже — обида, тупая и детская.       Следующая перемена, и Шато находит того самого пацана, с которым Глеб пиздел, зовет его в туалет покурить. Они курят, а между делом Артем говорит первое, что приходит в голове — «Глеб этот - пидор, поэтому с ним никто не водится, знаешь, это не мое как бы дело, но ты подумай над этим, чел».       Следующая перемена, и Артем наблюдает, как неумело тот самый старшеклассник сливается от Глеба, не забыв обвести блонди брезгливым взглядом. Голубин опять один, опять зашуганный, и все становится на свои места. Все, как и должно быть.       Еще с приходом холодов Шатохину, как бы ему не хотелось, приходится тратиться на маршрутку — двадцать два рубля туда, двадцать два обратно. Потому что от дома до школы идти добрых семь остановок, и если раньше это не пугало, то сейчас Артем боится даже заразиться банальной простудой, ведь тогда и работа медным тазом накроется, и денег не будет. Когда на улице сносно, то он и пешочком не прочь пройтись, но в последние дни это крайне редкое явление — на город опускался собачий холод.       Артем очень быстро замечает Глеба — после школы они в одном направлении идут к ближайшей остановке, затем садятся на маршрутку и едут, получается, почти вместе, но только вот Голубин выходит на две остановки раньше. Шатохин надеется, что Глеб его не заметит — так и происходит. Они рассаживаются по разным углам, блондин утыкается в телефон, а Артем тщетно пытается согреться, кутаясь глубже в свою летнюю олимпийку.       Времени где-то давно за полночь, в магазине, помимо Артема, только Паша — сторож, сидящий за камерами видеонаблюдения, но даже и он сейчас закимарил. Шатохин сидит на кассе, пялясь в одну точку, а голова сама невольно опускается, веки тяжелеют, и спать хочется с каждой секундой все больше и больше.       В себя приводит звук хлопка двери, оповещающий о новом посетителе. Артем поправляет на себе уродливый, но, тем не менее, теплый жилет-безрукавку с логотипом магазина на спине, трет кулаками глаза и встает за кассу, а самому даже становится интересно, кто же в столько позднее время шастает по магазинам. Посетитель теряется между рядов и стеллажей.       Какого же удивление Артема, когда перед ним возникает Глеб, вымученный и уставший, с четырьмя пачками жидкого кошачьего корма в руках. Впервые Шато видит его таким — волосы грязными, сальными прядями спадают на лицо, под глазами темные круги, в которых видны маленькие, синие венки, губы искусаны в кровь, образовывают на лице яркое пятно красного месива.       Выглядит он жутко, как труп, да еще и одет не по погоде, а если точнее, то вообще почти не одет. На ногах все те же найки, выше — обычные черные спортивки и грязно-серый худак прям на голое тело, который не греет совсем. Артема от этого вида передергивает, жутко становится, будто он перед собой не идеального Глеба видит, а самого себя, это вгоняет в какой-то ступор и болезненно давит где-то в районе солнечного сплетения, да так, что дышать становится сложно.       Голубин видит перед собой одноклассника, открывает рот, собирается что-то сказать, но Темка перебивает его фирменным:       — Здравствуйте, пакетик нужен? — еле шевеля губами, спрашивает, совсем не глядя на Глеба, делая вид, что даже не знакомы, что даже не знает его. Актер погорелого театра, ей богу. Блонди вместо ответа отрицательно мотает головой, и правильно, какой нахуй пакетик? В руках донесешь. — Девяносто четыре рубля.       Расплачивается картой и выходит. Артем сначала не двигается с места, прокручивая всю ситуацию в голове, а потом подходит к Паше, наклоняется ближе к экрану компьютера, на котором идет запись камер, и зачем-то ищет глазами Глеба. Сам себе даже не может объяснить зачем. Видит блонди чуть поодаль магазина, там, где камеры уже не достают, поэтому часть Голубина теряется из виду. Новенький садится на корточки, но чем занимается — не видно, моментально приковывает внимание и сторожа, и самого Артема.       — Закладки что ль раскидывает? — бурчит Паша, щурясь, пытаясь все же разглядеть, чем же там Глеб занимается. — Сейчас проверю.       — Я сам, — опережает его Шатохин. — Ты за кассой следи.       Артем выходит из магазина, и его сразу окутывает колкая прохлада. На улице не май месяц, почти октябрь к концу подходит, и как-то не лучшее время, чтобы полуголым по улицам бегать. В воздухе завис запах сырости, сгнивших листьев и свежего инея, а в груди образовывается странное чувство неизбежности от наступающей на пятки зимы.       Шатен осматривается по сторонам, видит Голубина в нескольких метрах, который сидит так же на корточках и что-то тихо говорит, почти шепчет. Он к Шатохину спиной, поэтому Артем не может ничего разглядеть.       — Тише, мои хорошие, тише, — ласково проговаривает Глеб. Шато тихо подходит, можно сказать, подкрадывается и выглядывает из-за спины блондина.       Возле ног Голубина, будто бы в разнобой, бегают несколько совсем крохотных комочков. Котята. Очень громко мяучат, а парень их успокаивает, поглаживая по хрупким спинам. Недалеко, в полуметре стоит насквозь сырая, самая обыкновенная коробка, в которой эти животные, видимо, и были. Артем смотрит на белокурую макушку, потом на котят, опять на Глеба. Внутри что-то щемит. Он прокашливается, так, для привлечения внимания, видит, как тело Голубина вздрагивает от неожиданности, и тот оборачивается, упираясь взглядом в кроссы Артема.       — Они умрут к утру от холода, — как-то резко говорит Шатохин привычно-ледяным, более холодным даже, чем погода, тоном. Глеб кивает будто бы послушно, покорно.       — Я их к себе заберу, — отвечает блонди, а шатен этой слепой благотворительной акции даже как-то улыбается одним уголком рта. Пересчитывает котов — четыре клубка. И что, он это всех четырех домой потащит? — И постараюсь раздать.       Артем даже немного впечатляется, совсем чуть-чуть, но продолжает смотреть на Глеба сверху вниз как-то странно, оценивающе будто бы. Новенького этот взгляд дискомфортит, но он старается его избегать, умело игнорирует, отводит глаза. В конце концов спрашивает:       — У вас, может, в магазине есть какой-нибудь ящик или коробка? — тихо и робко. — А то эта совсем вымокла.       — Купи, — ядовито фыркает Артем. Видит, как Глеб в карман лезет за картой, и демонстративно закатывает глаза. — Я, блять, пошутил.       Идет на склад и возвращается минуты через две с обычной, крафтовой коробкой в руках, в ней — Артемова олимпийка. Он складывает ее вдвое и кладет на дно коробки под внимательным, слишком уж пристальным взглядом Голубина. «Чтобы им теплее было» — поясняет. А блонди смазано, но мягко улыбается, глядя на Шатохина, потому что понимает, что еще не все с этим пацаном потеряно, потому что понимает, что в Артеме тоже есть что-то хорошее и светлое. Старший же советует убрать с лица эту улыбочку, а «иначе по ебалу дам», и Глеб слушается, хоть внутри становится чуть теплее.       Теперь они вдвоем сидят на корточках рядом с магазином, освещаемые неприятно-желтым светом тусклого, почти подохшего фонаря, и собирают в коробку маленьких котят.       — Этот совсем слепой, — Голубин берет в руки самого маленького, самого хилого котенка, который чуть больше половины его ладони. Сам на вид весь-весь угольно черный, без единого цветного пятнышка, а веки сомкнуты. От него мяуканье самое громкое, которое заставляет сердце обливаться кровью. Животное теплое, поддается мягким юношеским пальцам и мурлычет. — Самый больной, но зато самый ласковый.       — Самая, — неожиданно говорит Артем, до этого сидящий молча. Глеб переводит на него взгляд — Это девочка.       Глеб принимает информацию, аккуратно кивает и оставляет котенка в коробке, где в одну кучку, греясь друг о друга, лежали другие клубочки. Рядом кладет пачки с кормом.       — Можно спросить? — аккуратно произносит Голубин, нарушая повисшую между ними тишину. Артем смотри на него внимательно, изучающе, но ничего не отвечает, и Глеб воспринимает это как согласие. — Почему я тебе не нравлюсь?       — Ты никому не нравишься, — по правде отвечает Шатохин, усмехаясь надменно, так, что внутри как-то паршиво становится и холодно. Но новенький даже вида не показывает, что его слова Артема задевают, и сейчас не показывает, и в тот раз возле медпункта не показал. Может, шатен даже его за это чуть уважает, но точно никогда в этом не признается.       — Да, но почему я не нравлюсь тебе? — отчетливо выделяет последнее слово, чуть ли не по слогам произносит, а Шато только ежится, и то, не от Глеба, а от потока проносящегося ветра. На языке слишком много всего, слишком много причин, почему же Голубин кажется Артему таким плохим, таким раздражающим, таким отталкивающим, но произносит Шатохин лишь одну.       — Слишком идеальный, — шатен говорит, и впервые Глеб воспринимает слово «идеальный», как оскорбление, причем в свою же сторону. Пожимает плечами, мол, вот так то.       От Голубина — легкий кивок, будто он все понимает, будто этот ответ расставил все точки над «i». Но на самом деле одно сплошное нихуя. Он вновь присаживается на корточки, берет в руки коробку, поправляет трепетно Артемову олимпийку так, чтобы прикрыть котят от холода, а когда поднимается на ноги и оборачивается на Шатохина, то того уже нет. Быстро и ловко. Глеб разочарованно смотрит на дверь магазина пару секунд, а затем бредет в сторону остановки.       Артем почему-то тяжело дышит, а сердце по ненормальному бешено колотится, так, что парень слышит собственное сердцебиение. Он опирается руками о какой-то стеллаж, опускает голову и пытается прийти в себя. Пытается вбить себе в башку, что Голубин всего лишь очередной мажористый мальчик, но в мыслях мелькает слабая улыбка, в ушах эхом — голос. Глебов блядский голос.       Шатохин жмурится, пытаясь выкинуть из головы все ненужное, вспоминает — ему восемь, он отдыхает у бабушки в деревне летом. Вместе с ним там бабушкина кошка Муська, большая и красивая, правда, уже старая, но очень ласковая, белая с черными пятнами и глубокими, большими глазами, синими-синими. Вспоминает, как Муська окатившись, принесла в этот мир пятерых бело-черных котят, а дед их убил сразу же, скидав всех в один черный пакет и несколько раз сильно ударив о калитку. Сначала громкое мяуканье, а потом тишина.       Вечером трупики котят съедает соседский пес, громко чавкая. Как тогда Артем помнит, что после всю ночь проревел в своей комнате, а затем захоронил остатки трупов в огороде, среди картошки, в коробке из-под обуви. Положил туда найденные лапки, две котячьих головки, хвостики и уши.       Затем вспоминает, как Глеб бережно гладит замерзших животных, как аккуратно с ними обращается.       — Блять, — ругается себе под нос и неожиданно растягивается в широкой, почти убитой улыбке. — У меня теперь триггер на котят или что, блять? Сумасшествие.       Разговаривает сам с собой. Думает о том, как сильно охуевает Паша, следящий за ним через камеры, и улыбается еще шире. Минут семь, чтобы успокоится, а затем слышит, как хлопает входная дверь, пришел посетитель, а это значит, что нужно прекратить истерить и вернуться на кассу. Так Шатохин и поступает. Спать в эту смену ему уже почему-то не хочется.       Дни летят быстрее, становятся короче, а ночи наоборот удлиняются, отчего Артему его смены в магазине кажутся просто бесконечными. Если из хорошего, то он научился высыпаться за два часа, приспособился спать в маршрутках, на лавочках в раздевалке во время физры и на некоторых совсем уж скучных уроках, не говоря уже про двадцати минутные перемены, в которые тоже круто подремать. Денег вроде бы начало хватать на оплату квартиры, материнские заработки идут на еду, бытовые вещи и на младших сестер, и как бы мать не старалась, на Артема остается крайне мало.       На куртку он отложил со своих смен в магазине, на ботики ему дала мать, и вот уже обут, одет и сыт, правда, без шапки пиздецово, но капюшон спасает, в целом, Шатохин не жалуется.       Глеб как-то забывается, стирается, теряется на общем фоне где-то между Артемовым двухчасовым сном и попытками выжить. Шатен пропускает его мимо глаз, мимо ушей, ведь тот настолько блеклый, что сливается с другим шумом, проходящим мимо. А сам Голубин и не старается мозолить глаза, только сидит себе тихо в наушниках, листает новостную ленту в Твиттере.       Парни из школы становятся посмелее, Глеб — легкая добыча. Сначала страшно, потому что Голубин-то мальчик не простой, а из хорошей семьи, потому за него и получить можно нехило, мало ли кому и что он там расскажет.       А потом понимают, что нет. Что за Глеба никто не вступается, и он, по сути-то, совсем один, молчит, родителям не жалуется, а только терпит, не имея смелости дать отпора, и это, как зеленый свет перед глазами. А девятый класс — не подножки в коридорах, а более серьезные козни и шалости, после которых Глеб ходит как в воду опущенный. На физру не переодевается со всеми в общей раздевалке, потому что тело — одна большая, болезненная, неприятно-фиолетовая гематома.       Это становится понятно всем — и девчонкам, которые на него не сильно внимание обращают, и учителям, которым слишком похуй. Не замечает этого, кажется, только Шатохин, погрязнувший в своих делах. Или, вернее сказать, не замечал до определенных пор.       На большой перемене Тема залетает в туалет просто поссать. Букет неприятных до рвотных позывов запахов ударяет в нос, воняет сигаретами, мочой, потом и еще какой-то парашей, и Артем от этого лишь кривится.       Рядом с грязной, кафельной стеной стоят два пацана из параллели, прижимают к ней третьего, и, обогнув их, Шатохин замечает, что тот самый третий — Глеб. Мимолетом сталкивается с ним взглядом, буквально на полсекунды, а затем отворачивается и просто проходит мимо. В глазах у Голубина какое-то бессилие, парни его прессуют, выплевывая в лицо ядовитые фразы подобно болотным змеям, и Артем совсем на мгновенье видит в них самого себя.       Он старается не вслушиваться, подходит к унитазу — никаких кабинок, никаких перегородок, а просто ряд желтых, заплеванных и обоссанных унитазов — расстегивает ширинку, боковым зрением замечая, что Глеб на него как-то глазеет. То ли на хуй пялится, то ли помощь ищет в Шатохине.       Артем опускает глаза вниз, понимает, что поссать нормально не удается, по крайней мере, пока эти ублюдки — да, все трое — стоят в метре от него. Цокает, закатывает глаза, но ширинку все же застегивает и поворачивается к сомнительной компашке.       — Отпустите его, бля, — еле шевеля губами, в привычной манере хрипит Шато, а потом сразу ловит на себе два насмешливых взгляда. Один Вадим, с которым Артем знаком косвенно, и это, наверняка, огромная удача, потому что именно на него у шатена и есть компромат. Иначе не выкрутился бы. — А то я Данилевскому случайно проболтаюсь, кто на вписке его зип-лок спиздил.       Махинация срабатывает, потому что Данилевского все боятся, а Вадим, который и прибрал к рукам тот самый порошок, сейчас зыркает на Шато глазами-пятирублевками и боязливо пятится назад. «Давай, пошли», — говорит он своему дружку, и в следующую минуту дверь хлопает.       Глеб смотрит с удивлением, в глазах все еще сияют остатки опаски. Поднимает с пола рюкзак и выравнивается, вновь став выше Артема где-то на голову, и Шатохин искренне не понимает, почему такая шпала, как Глеб Голубин, который еще и спортсмен, не может дать отпор каким-то местным дырщавым нарикам. И этим он тоже, блять, бесит.       — Ты какого хуя даже не защищаешься? — грубо вспыхивает Артем, прожигая новенького раздраженным, злобным взглядом, тот лишь пожимает плечами.       — А в этом есть смысл? — вопросом на вопрос отвечает Глеб, причем, крайне непринужденно, настолько, что Шатохин сам сдерживается от желания дать ему неплохого леща до кровавого носа. — Все равно от всех не отобьешься.       — Смысл в том, чтобы не позволять каким-то мудакам пиздить тебя в школьном толчке, тупой, бля, — выпаливает шатен. — Ты ведь даже родителям не жалуешься, почему?       Артем знает, в принципе, что стукачество до добра не доведет, особенно, в их-то школе, но раз Глеб такой золотой мальчик, и раз родители у него такие из себя распиздатые, то может и переведут своего ребенка в другую школу, прекратив его мучения? Так, по крайней мере, мыслил Шатохин, совершенно не понимающий логику Глеба, если она вообще была.       — Да так, маму расстраивать не хочется, — Артем почти смеется от того, какой же это ебаный сюр. Вместо этого лишь кивает, будто бы понимающе, но на самом деле нет. Вновь подходит к унитазу, хочет закончить свои дела, да и надеется, что Голубин поймет этот тончайший намек на съеб. — Спасибо тебе, кстати.       — Съебись а, дай поссать спокойно, — сухо отвечает Шато, Глеб кивает и уходит.       Потом еще Артем вспоминает этот случай пару раз, думает о том, зачем вообще вступился, что на него накатило, но к ответу так и не приходит. По итогу все забывается, отходит на второй план, становится просто незаметной деталью дико быстрого ритма жизни.       Слухи по школе обвивают Шатохина подобно восьмиглазому пауку, немного там говорят, чуть-чуть там шепчутся, и вот ты уже перебинтован прочной паутиной, как мумия. А самое забавное, что Артем этого даже не замечает, даже не думает об этом, пока его напрямую не спрашивает Данилевский. «Ты что, с новеньким возишься?» — прокуренным голосом, а Шато, мол, нет, нахуй он нужен вообще. В любой другой период Артема бы это выбесило, но сейчас он абсолютно спокоен, потому что, ну, а кому не похуй? Поговорят и успокоятся.       Ноябрь кажется слишком медленным и тягучим, но ледяным до пронизывающей кости прохлады. Каждое утро — туман и иней на увядшей траве, в воздухе свежая колкость, холодящая органы внутри с каждым вздохом. На лужах тонкий и хрустящий слой льда, который Артем застает каждое утро, но почему-то не ломает, оставляя это развлечение детям помладше. Может, это и есть признак взросления? Дома включают отопление — это радует.       Так же Шатохин замечает, что он, как и все взрослые, живет буквально от зарплаты к зарплате, от выходного к выходному. Это не то чтобы пиздец радует, но и не сказать, что угнетает, просто заставляет чувствовать легкий дискомфорт, гоняя в башке тараканов. Думается о том, как живут люди, у которых все на блюдечки с голубой каемочкой, и мысли сразу возвращаются к Глебу, к ебаному золотому мальчику.       Шато понимает — что-то не так, что-то уже идет по наклонной, и не замечать новенького просто не получается. Не получается так же не думать о нем, делать вид, будто его нет. Потому что Глеб нервно мозолит глаза, остается в памяти и, безусловно, раздражает.       На улице темнеет, фонари льют на тротуар тусклый, неприятно-желтый свет, от которого хочется спать. Под ногами холодная слякоть — дождевые лужи начинают подмерзать, превращаясь в кашу с кристалликами льда. Где-то далеко слышится вой собак, где-то жалобно орут бездомные коты. Состояние погоды очень сильно напоминает март, но, может, только более спокойный и менее слякотный.       От холода из носа начинает подтекать, кончики пальцев на ногах почти не чувствуются, промокшие ботинки не особо греют, скорее, наоборот. Щеки становятся более алыми, изо рта выходит полупрозрачный пар, как при курении, уносящий с собой тепло продрогшего тела.       Артем дрожит, когда вновь ледяные потоки ветра забираются за пазуху и обволакивают молочную кожу, будто мелкими укусами. Шатен стоит на остановке, ждет свою маршрутку уже минут десять, если не больше, потому что тащиться до работы по такому холоду добрых семь остановок не хочется. Наконец, четыреста тринадцатый подъезжает, и Шатохин быстро заходит во внутрь, в тепло, падая на почти единственное свободное место — возле двери.       Сначала кидает взгляд на разбитый дисплей телефона, который показывает почти девять вечера, затем убирает его в карман, и бродит глазами по салону. Ощущает на себе пристальный взгляд яблочно-зеленых глаз, и начинает казаться, что Голубин просто, блять, его преследует. Сидит на сиденье напротив, заинтересованно прожигая Артема, и у обоих в глазах полное понимание, нет ничего типа «сделаю вид, что не заметил его», потому что взгляды встречаются, и они смотрят друг на друга уже слишком долго.       Мужчина лет тридцати, сидящий рядом с Шатохиным, поднимается с места и подходит к выходу, и это, будто бы знак вселенной, по крайне мере, так думает Глеб. Он быстро пересаживается к Артему, растягиваясь в небольшой полуулыбке и здороваясь, шатен отвечает кивком.       — Хочешь, кое-что покажу? — как-то уж слишком неожиданно спрашивает блонди после нескольких минут молчания. Артем ищет подвох, всматривается в лицо Голубина, будто бы пытаясь отыскать там уловку, но абсолютно ничего не находит. У Глеба в глаза только искорки и блеск, будто он дури перекурил, но Голубин мальчик хороший, поэтому этот вариант Тема быстро откидывает. Понимает, что медлит с ответом, но, в конце концов, все же кивает. Потому что ему действительно интересно, что Глеб хочет ему показать. — Хорошо, тогда на следующей выходим.       Не дав возможности ответить, Голубин встает и направляется к водительскому месту, чтобы расплатиться. Говорит, мол, за двоих, и Артем понимает, что за него Глеб платит тоже. Эмоции это вызывает какие-то смешанные — Шатохин не привык к такому, но все же не возражает. «Дают — бери…» — звучит в мыслях.       Все еще в душе не ебет, что же придумал этот ебучий новенький, думает, что ему на работе уже через час нужно быть, а не с Глебом под ручку гулять, но почему-то молчит, ничего не высказывает. Только из маршрутки выпрыгивает вслед за Голубиным на нужной остановке. Замечает, что пока они ехали, то на улице стемнело вовсе, теперь лишь фонари, блеклая луна, фары машин и грязный свет от вывесок магазинов.       Глеб тащит его куда-то, Артем ничего не понимает, но идет. Сначала они долго шагают вдоль оживленной дороги с ужасно быстрым и громким движением, свет фар слепит Шатохина, у которого и без того зрения крайне хуевое, а Голубину, кажется, нормально. Они переходят по светофору, двигаются к какой-то роще, и Артему это место кажется почему-то знакомым.       На входе — большая детская площадка, красивая и убранная, но сейчас совершенно одинокая. Шатохин вспоминает о том, что ходил сюда в детстве с отцом и матерью, когда родители еще не были в разводе, на душе грустно, но все же нахлынувшие воспоминания греют что-то изнутри. Далее — просто длинный тротуар, где-то стоят скамейки, а рядом с ними белые фонари. Все это окружают рядами вечнозеленые ели, которые в этом концепте выглядят донельзя красивыми и эстетичными, от них приятно пахнет свежестью и лесом.       Вдыхая этот чуть щекочущий аромат, Артем прикрывает от наслаждения глаза, пока в голове мелькают воспоминания, одно за другим. Когда открывает, то взглядом, уже по привычке ищет Глеба, тот стоит в нескольких метрах от него, под одним из фонарей и смотрит на Шатохина. Шатен понимает, что этот его момент ностальгии не остался незамеченным, поэтому как-то дискомфортится, смущается едва ли. Вновь смотрит на Глеба.       С неба начинает сыпать снег, самый первый в этом году. Он оседает где-то в волосах и на ресницах, моментально тая и исчезая, а потом так вновь и вновь. Под светом фонаря особенно сильно видно, как маленькие снежинки гурьбой валят с потоками холодного ветра, исчезая чуть ли не на лету. Завтра их уже не будет, их не будет уже через час, но сейчас это выглядит настолько завораживающе, что Артем не может насладиться. Просто волшебно.       — Идем, — одними губами шепчет Глеб.       Они идут по проложенной дороге, а потом Голубин резко сворачивает на какую-то тропинку, которую хуй разглядишь, и Шато искренне не понимает нахуя, а главное зачем. Идут по вялой траве, которую уже протоптали в определенном направлении, оставляя за собой импровизированный путь. Глеб идет так уверенно, довольно спешно, что Артем ему, кажется, даже начинает доверять, но на подкорке все еще мысль о том, что они просто напросто блуждают.       Выходят на открытую местность, даже поляну, на которой полупрозрачным слоем лег первый снег поверх увядшей, почти мертвой травы. Ели заканчиваются, и теперь можно спокойно разглядеть звездное небо и луну, почти полную. Артем как-то ненароком замечает, что этим видом любуется не только он, но и Глеб, на пару секунд замирает, поднимает голову к небу, ласкаясь лунным светом.       Где-то недалеко лежат старые сточные трубы, которые остались после ремонта города несколько лет назад. Они почти вросли в землю, покрылись мхом и слизью. Глеб зачем-то идет точно к ним, Артем его совсем не понимает, но шагает следом.       — Зачем мы здесь? — спрашивает он по-привычному медленно, лениво и тихо, но крайне отчетливо, разрезая тишину.       — Мне нравится тут, — говорит Глеб. Он обходит одну из труб, заглядывает внутрь, среди кучи мусора находит небольшой черный пакет, в нем — несколько пачек сиг. — Дома мать может найти, — поясняет блонди.       — Да, а ты ее расстраивать не хочешь, — вспоминая их последнюю стычку в туалете, буквально цитирует Глеба Артем. Голубин, кажется, даже улыбается этой фразе, но в полутьме не особо видно. Все же кивает.       — Знаешь, Артем, — блондин распечатывает пачку сигарет, протягивает одну Шатохину, тот принимает. Бонд с зеленой кнопкой, банально, вкусно и довольно дорого, и шатен ловит себя на мысли, что даже не удивлен. Из глубин того же пакета достает синюю зажигалку. Подкуриваются, после чего Глеб продолжает. — Ты мне нравишься.       — Ну, — и Артем не понимает, это сейчас было признание в симпатии или что-то меньшее, типа, Глеб просто хочет подмазаться, совершенно не понимает, что имеет ввиду Голубин. Поэтому кивает отрешено, уводя взгляд куда-то в сторону. — Ладно.       Труба Глебу по пояс, но он запрыгивает на нее, облокачиваясь руками о мокрый бетон, садится, пачкая джинсы склизкой грязью. Подает руку Артему — тот оценивающе смотрит на протянутую ладонь секунд так десять, а потом хватается мертвой хваткой и садится рядом. Вдалеке слышится механическое гудение станций, сбивающее тишину.       — Как там коты? — спрашивает Шато, может, чтобы разбавить момент, может, потому что ему действительно интересно.       Глеб улыбается. Улыбка у него странная, такая, знаете, немного грустная, мягкая, будто виноватая и измученная. Но красивая, Артем это может себе признать, но самому Голубину в жизни бы этого не сказал. Новенький выглядит слишком светло и чисто, имеет явный контраст с окружающей обстановкой, но все еще находится здесь и ему, кажется, нормально, не особо-то и брезгливо, отчего у Шатохина ощущение, что вся Глебова чистота — наебка для уебка, не более. Хочется расспросить, хочется узнать, узнать его чуть ближе, чтобы вскрыть непонятное нутро и определиться, за что конкретно можно его хуесосить, а за что по головке гладить. Но Артем спрашивает про котов, и это кажется самым оптимальным вариантом.       — Они в порядке, — отвечает Глеб с нескрываемой радостью в голосе. — Мы их по ветеринаркам повозили, вылечили, и я их раздал, — пауза. — В тот вечер я был с матерью в больнице. У нее опять случился приступ, и она попыталась вскрыть себе вены, но все обошлось. Я посидел с ней немного, а потом домой пошел, по пути заметил котят, решил купить им корма чуть-чуть, а там, и ты в магазине. Говорю это, потому что ты, наверное, хочешь знать, что случилось в тот вечер, и почему я так выглядел. Я просто видел, как ты на меня смотрел на кассе. Оценивающе.       Артем удивляется, но виду не подает. Подобные откровения ему как-то чужды, непривычны, да и человек он не особо эмпатичный, но сейчас Глеб рассказывает ему все это, и почему-то Шатохину его жаль. Искренне. Он не знает, что делать в этом случае, вроде, нужно что-то сказать, но слова неприятным комом застревают в горле, и выходит лишь затянутое молчание.       Шатохин признает сам себе, что Глеб угадал, оказался абсолютно прав, потому что ему, Артему, действительно не давали покоя мысли о том вечере, а в голову лезли вопросы. Сейчас Голубин ответил на них, но ответ Шато будто бы не устраивает. По крайней мере, печалит. Смотрит на Глеба, у того уголки губ внизу, а глаза светятся, блестят, отражая свет луны. Красивый.       — Почему у нее срывы? — единственное, что может выдавить из себя Тема.       — Из-за отца, — быстро отвечает блонди, будто бы заранее знал, что Шатохин спросит именно об этом. — Весной этого года, когда я только был в восьмом классе, мы жили в Питере с семьей. У отца бизнес, у меня — хорошая гимназия. Он погорел, потерял все до копейки из-за какой-то мелочи, из-за одного из своих рабочих партнеров и, не выдержав, повесился. Печально, да. У матери тогда крыша поехала. Схватила меня, минимум вещей, и мы сюда уехали, в эту глушь, не знаю, может, хотела типа новую жизнь начать.       Все у Артема в голове будто по полочкам расставляется. Глеб — жертва обстоятельств, мертвые найки и брендовая одежда — остатки былой роскоши. И даже если Голубин был тем самым ярким представителем золотой молодежи, то только в прошлом. В школу их залетел, потому что вынудили, потому что вариантов других не было и денег, видимо, тоже.       — Но это все хуйня, там от отца кое-что осталось, поэтому мы с мамой летом в столицу собираемся. Лицей мне уже подобрали. Я понимаю, что мне тут полгода учиться осталось, поэтому вывезу, в драки не лезу, чтобы к директору не попасть, чтобы мать не впутывать. Вот и все, в принципе.       — Пиздец, — кратко отвечает Шатохин.       — Да, я знаю, какое мнение у ребят обо мне сложилось. Что я мажор выебистый, поэтому и травят теперь, да? — Артем кивает, как соглашение. Глеб улыбается, потому что так и знал. — Не хочу им что-то доказывать и объясняться. Они, как ты уже сказал, просто мудаки, — пауза. — А ты другой будто бы. Как минимум, мне хочется в это верить. Поэтому я с тобой тут сижу.       Шатохин переводит взгляд на Голубина медленно и плавно, а потом улыбается. Не так, как всегда, более широко и по-настоящему, отчего у него очаровательные складочки на щеках. Глеб видит и улыбается в ответ, а внутри разливается какое-то тепло, приятно ласкающее низ живота.       — Удивлен, — тихо проговаривает Артем, не опуская взгляда, смотря глаза в глаза Глебу, потому что хочется.       — Рад, что смог удивить тебя, — у Голубина оголяется ряд ровных, белых зубов и учащается дыхание. Сердце, кажется, вот-вот остановится. — А теперь хочу у тебя спросить, Артем, ты будешь моим другом?       Декабрь приходит незаметно, приносит с собой много снега, сильный гололед и узоры на окнах. Город красится в белый, мерзнет сильнее обычного и, наверное, от злости, сокращает световой день. Просыпаешься, когда за окнам еще темно, идешь с работы, а темно не еще, а уже. Это приносит дискомфорт, но все справляются и терпят — по-другому никак.       У Артема внутри чувство, будто все по чуть-чуть налаживается и, несмотря на погоду и холод, он становится чуть счастливее. Глеб ему пишет часто и много, зовет гулять, и Шатохин иногда меняет свой двухчасовой сон на посиделки с Голубиным. Тот таскает его по торговым центрам, угощает согревающим кофе и вкусной пиццей, Артему поначалу неуютно, что Глеб за него платит, а потом становится плевать.       Они больше не ходят на те трубы, потому что там все засыпало снегом и нереально высокими сугробами, поэтому Шатохин берет на себя ответственность и хранит Глебовы сигареты в своем рюкзаке. Ему-то плевать если мать найдет, а Голубина подставлять не хочется почему-то. С ним Артему уютно, он не забирает много энергии, но много отдает. Отдает почти всего себя, и Шато это видит, и ценит то, как Глеб старается быть для него подходящим.       В школе все путается, смешивается в одно. Со старыми друзьями Артем почти не общается, потому что не хочет, потому что больше не тянет. Его так же не тянет на сомнительные вписки с дешевым алкоголем и таблетками, с кучей тупоголовых подростков, которые стараются быть крутыми, у него будто открываются глаза, и он смотрит на все это иным взглядом, не веря, что когда-то был таким же. Его тянет к Глебу. Сильно, очень сильно, и он этого боится, но не может противостоять. Когда Голубин в очередной раз зовет гулять, то соглашается.       Сначала неловко. Неловко находится рядом с Глебом в школе, поэтому, когда на одной из перемен Голубин подходит к Шатохину, улыбаясь, что-то спрашивает, то Артем лишь отходит, неумело сливается. Потом становится похуй. Они ловят на себя взгляды, но становится абсолютно плевать. Артем лишь фыркает в ответ, односложно отвечает на вопросы от одноклассников, замыкается от них и вновь уходит куда-то к Глебу. Это его успокаивает.       Со временем всем становится все равно, поэтому даже когда новенький пересаживается с камчатки на третью парту, падает на стул рядом с Шатохиным, то все итожится только несколькими взглядами от пацанов.       Вся эта новогодняя суета начинается еще в начале месяца, но особенно хорошо Артем чувствует ее только под конец. Они уходят на новогодние каникулы, и пусть Шатохин все еще работает в магазине, но времени у него становится больше, и это не может не радовать.       — С кем будешь Новый Год встречать? — как бы невзначай спрашивает Глеб.       Они сидят на заснеженной детской площадке, на качелях, которые над слоем снега кажутся уж слишком низкими. Хлопья летят с ветром, слепят глаза и холодят кожу. Артем опускает взгляд вниз, в поле зрения мелькают Глебовские оголенные лодыжки — все по моде. Шатохин не одобряет, но и против ничего не говорит.       Времени ближе к девяти, Артему скоро на работу, а Голубину домой, оба понимают, что нужно расходиться, но сидят.       — У меня смена в магазине с тридцать первого на первое, — отвечает Шатохин. Глеб незаметно для него расстраивается.       Артем не любит Новый Год, в принципе, как и все остальные семейные праздники, потому что семьи у него, в целом-то, и нет. Нет, конечно, есть мать, младшие сестры, но они уже настолько стали отдаленными друг от друга, будто чужими. Это можно списать на подростковый возраст, юношеский максимализм, но Шатохину правда кажется, что они вовсе не родня.       Но именно в Новый Год мать решает сделать вид, что все в порядке, что они самые близкие люди в мире и очень сильно любят друг друга. Сюр, блять, ебаный сюр.       У Глеба этот праздник всегда ассоциировался с семьей, но сейчас отца нет, а у матери течет чердак, и это не совсем похоже на то, что было. От светлого чувства внутри остается только леденящая душу пустота.       По итогу выходит так, что и Глебу, и Артему блядски грустно от наступающего праздника.       Вечером тридцать первого Шатохин едет на работу в подаренном матерью свитере под курткой. Он то и дело проверяет телефон, потому что Глеб ему сегодня так ничего и не написал, хотя вчера они договаривались встретиться. Не специально, но руки сами тянутся каждые минуты две к телефону, но на разбитом экране ни одного нового уведомления нет. От этого, и без того паршивое настроение Артема, портится.       Залетает в магазин, переодевается в форму, вяло желает предыдущему кассиру — женщине средних лет Марии — хорошо отпраздновать. Самому же в этот момент хочется застрелиться.       Вечером людей больше, чем обычно, у всех красные носы, щеки и заснеженные шапки. Кто-то спешит за алкоголем, кого-то жена послала за кукурузой для салата, кто-то докупает подарки в самый последний момент. Артем, конечно, нереально устает от такого потока посетителей, но в душе как-то радуется, наблюдая за ними, это все невероятно греет что-то внутри.       Ближе к двенадцати людей становится меньше и меньше. Все прячутся по домам и с замиранием ожидают полночь. Паша неловко просит Артема в эту ночь посидеть за камерам, потому что хочет встретить Новый Год с семьей, а Шатохин, видимо, слишком добреет, поэтому говорит, что все в порядке, и он его подменит. Самому становится как-то грустно. Остается он в магазине один, принимая, что встретит праздник в полном одиночестве.       Без пятнадцати полночь в магазин залетает Глеб — куртка нараспашку, дыхание тяжелое и учащенное, похоже, торопился, щеки красные, волосы растрепанные. В руках — празднично-новогодний пакет. Артем охуевает на секунду, а потом расплывается в мягкой улыбке. Не забыл.       — Привет, — все еще рвано дыша, здоровается Голубин. Подходит к Шатохину, заключает в объятия, что совсем непривычно, но пиздецки приятно. От Глеба веет наружностью, холодом, и Артем вдыхает этот запах, и становится спокойнее. — Блять, чуть не опоздал.       — Ты же хотел с матерью встретить, — напоминает шатен, Голубин лишь отмахивается.       — Перехотел и к тебе помчал, — отвечает Глеб. — Я тут принес еды из Мака, Колы. И тебе подарок.       Блондин протягивает Шатохину небольшую коробку в блестящей, красно-зеленой обертке, перевязанную белым бантом. Тот открывает аккуратно, трепетно стараясь не порвать упаковку, внутри — новый телефон. Такой же, как у Глеба.       — Блять, ну, не стоило, — выдыхает Артем. Он, кажется, даже покрывается румянцем, смущается, и Глеб это, конечно же, замечает, отчего на губы прокрадывается светлая улыбка.       Они проходят в специальную комнату для отдыха персонала — кухня, раздевалка, спальное место, все в одном флаконе. Шатохин разливает по чашкам согревающий чай, дает Глебу свой свитер, потому что его худи совсем промокло он снега. Оба поглядывают на часы, которые с минуты на минуту пробьют полночь.       — У меня ведь даже подарка для тебя нет, — чуть расстроено признается Артем.       — Поцелуй меня, — тихо говорит Глеб. И Шатохин либо действительно не расслышал, либо не поверил своим ушам, поэтому переспрашивает.       — Что?       — Знаешь, говорят, как Новый Год встретишь — так его и проведешь, — поясняет парень. — И если это правда, то единственное, чего я хочу в полночь — целовать тебя.       Артем смотрит на Глеба внимательно, изучает, прожигает глазами, потому что все это кажется фантазией и вымыслом. Они сидят друг напротив друга, расстояние между ними — вытянутая рука.       Глеб поддается вперед совсем неуверенно и медленно, пока Артем окончательно не сокращает расстояние между ними, накрывая губы Голубина своими. Шатохин чувствует, у блондина губы мягкие-мягкие, нежные, наверняка, девственные и от этого еще приятнее. По-хозяйски проникает языком в горячий Глебов рот, чувствует кислинку от чая с лимоном, который они пили. Чуть оттягивает нижнюю губу, покусывая ее.       У Глеба от подобного крышу сносит, крышу сносит так же от того, что это вообще происходит, что он сейчас действительно целуется с ебаным Артемом, который несколько месяцев назад ненавидел его. Который ему безумно нравится.       Непонятно, сколько проходит времени, прежде чем кто-то из них первым разрывает поцелуй.       — Круто сосешься, — улыбаясь уголком рта, говорит Шатохин.       — Ты тоже, — у Глеба улыбка странная, не такая, как всегда, будто лисья. — Еще раз?       И они повторяют. И повторяют потом много и много раз, в подсобке магазина, где нет камер, вечерами в темноте на детских площадках, в подъезде Глеба, когда Артем провожает его в очередной раз. Шатохин даже несколько раз прижимает Голубина в школьном туалете, вновь впиваясь в сладкие губы блондина.       Он, на самом деле, в душе не ебет, что происходит между ним с Глебом, они это не обсуждают, но одно ясно на сто процентов — им друг с другом комфортно. Круто проводить время вместе, гулять, сидеть рядом друг с другом в школе, ездить домой на одном автобусе, слушая музыку из наушников Глеба. Так же круто целоваться. Круто ощущать узел внизу живота, ловить «бабочек», физически чувствовать чужое, красивое тело на своих бедрах. Видеть стояк Глеба под узкими джинсами и осознавать, что у Шатохина ситуация идентичная, также охуеть как круто.       Нравится ли Голубин Артему? Пиздецки сильно. Влюблен ли он в него? Пока неясно. Хотел бы встречаться с ним? Вероятно, да.       Для него все это незнакомо, необычно, странно. Ведь Глеб - не глупая девчонка из параллели, Глеб не «просто так», он теперь для Артема значит больше, лезет прям в душу и остается в памяти. Можно сказать, что он единственный, кто у Шатохина вообще есть, кто его понимает и принимает.       Артем разговаривать не особо умеет. Не может он просто взять, сесть напротив и высказать все, что думает, потому что просто не привык. Его мать в детстве такому не учила. Он может доказывать поступками, выебываться и изворачиваться, но взять за руку и разложить все по полкам не может. Поэтому у них с Глебом хуй пойми что, и он не может это разрешить.       Зима понемногу исчезает, январь остается где-то за спиной, сменяясь февралем. На улице все то же, что и месяцем ранее — совершенно никаких различий, поэтому Артем ее и не любит.       Он шагает по скользкому асфальту, в ушах Глебовы наушники, которыми они пользуются на двоих — пару дней Шато с собой потаскает, потом Голубин их к себе закинет, и так всегда. На улице едва рассвет, на календаре красным отмечена суббота, и Артем хочет побыстрее добраться до дома и лечь спать после очередной ночной смены. Музыку в ушах прерывает уведомление.       «Я знаю, что ты идешь со смены, но, может, хочешь зайти ко мне? Мать уехала на выходные», — от Глеба.       Улыбка сама расползается по лицу, и парень отвечает, что, конечно же, он придет. Маршрут до дома Голубина уже в голове, Артем сворачивает и бредет где-то между дворами минут двадцать, пока не останавливается возле нужной многоэтажной новостройки. Квартира Глеба — а точнее квартира, которую снимает его мать — находится в спальном районе почти на окраине города, и Шатохину тут очень почему-то нравится.       Он поднимается на указанный в сообщении этаж, находит квартиру с нужным номером. И пусть они с Глебом изучили уже весь подъезд от и до, но в гостях у Голубина Артему еще не счастливилось бывать. Как-то не получалось. Наверное, поэтому сейчас, стоя напротив двери, Шатохин чуть волнуется.       Стучит, слышит по ту сторону неторопливые шаги, а затем на пороге появляется Глеб. Такой прекрасный, сонный, в пижамный штанах в красно-черную клетку, сверху — футболка оверсайз, оголяющая ключицы. Как только они проходят в прихожую, и дверь закрывается, Артем прижимает Глеба к стенке, втягивая в поцелуй. На вкус блонди как мятная зубная паста.       — Ну, привет, — сбито выдыхает Голубин, разрывая поцелуй.       Глеб показывает Артему свою комнату, она у него самая обычная, с большими окнами и белыми стенами, но Шатохину здесь почему-то очень спокойно. На рабочем столе старый Макбук, на стенах несколько плакатов различных исполнителей, а так же фотографии полароиды.       Оба не совсем замечают тот момент, когда Артем поваливает Глеба на кровать, садится на бедра парня сверху. Целуются до красных опухших губ, Голубин запускает холодные пальцы Теме под кофту, отчего он чуть шипит, а Глеб лишь улыбается этому сквозь поцелуй.       У Артема руки на плоском Глебовом животе, мельтешат рядом с завязочками домашних штанов, оттягивают резинку, играются. Шатохин чувствует чужой стояк даже сквозь одежду, понимает, что у него в джинсах такая же, блять, картина. Оба хотят зайти дальше, попробовать что-то большее, но не решаются.       — Ай, блять, — Артем чувствует, как в ногу впивается что-то острое.       Оборачивается, возле ноги — кот, черный-черный, пушистый, с бледно-синими глазами и еле заметными кисточками на ушах, очень красивый. Животное игриво нападает на носок Шатохина, цепляясь за него острыми коготками и зубами, неосознанно впиваясь в кожу. Артем хочет ругнуться, но слышит тихий, мягкий смех Глеба.       — Ты че смеешься? — спрашивает чисто риторически. Сам расплывается в небольшой улыбке. — Убери его уже, а.       — Ее. Это девочка, — говорит Глеб, и у Артема в голове воспоминаниями мелькают октябрьские картинки. — Не узнал ее? А она, похоже, тебя узнала.       — Бля, та самая? — сейчас кошечка выглядела совсем по-другому. Видимо, Голубин действительно очень хорошо выходил и позаботился о ней.       — Ага, — отвечает Глеб. — Тех быстро разобрали, а эту я решил себе оставить. Она тогда вообще неважно выглядела, а сейчас поправилась. Просто чудесная.       — И как зовут?       — Олимпийка, — так же быстро отвечает.       — У тебя во всем символизм? — спрашивает Артем, улыбаясь. — Ты, кстати, когда мне мою олимпийку вернешь?       Глеб вновь смеется, обнимая Шатохина за талию.       Весна приходит, приносит с собой проталины, слякотность и растаявшее собачье дерьмо. Несмотря на это, мягкость солнца и весеннее тепло не может не радовать. Все преображается, становится лучше, отчего кажется, что жизнь налаживается. Красивый пиздеж, миражи.       Артем влюбляется. Ведь это положено делать весной? Он понимает, что влюбляется в Глеба прочно, бесповоротно, по уши. Это не происходит, как во всех красивых фильмах, в один определенный момент, как по щелчку, совсем нет. Шатохин понимает, что на это действительно потребовалось время, что он понемногу привыкал к Глебу, принимал его, привязывался к нему и проникался этим чувством. Он определенно не тот человек, который влюбится за несколько секунд, он не настолько легкомыслен. Но сейчас он испытывает это по отношению к Глебу и ему пиздецки хорошо.       Они типа встречаются. Это выясняется одним ночным разговором, когда Артем возвращается из больницы домой. Младшая сестра чем-то отравилась.       — Почему ты мне раньше не написал? — звучит сонный голос Глеба на том конце. Артем грустно улыбается.       — Не хотел грузить тебя своими проблемами, — правдиво отвечает Шатохин.       — Тем, мы, блять, встречаемся, — выдает Голубин раньше, чем успевает подумать. — Теперь твои проблемы являются и моими проблемами.       Вспоминает и улыбается. Они с Глебом проговорили тогда до раннего утра и легли спать, когда солнце уже взошло. А Артем не мог поверить в то, что они теперь действительно вместе, типа встречаются, типа по-настоящему. Через какое-то время Голубин даже знакомит его со своей матерью. Он, конечно, не представляет Шатохина, как своего парня, а лишь как друга, но Артем согласен и на это.       Мать волнуется, что ее Темочка пропадает, ночами сбегает из дома, наверняка, связался с плохой компанией. Но на деле Темочка уходит к Глебу, пока мать Голубина вновь в столице.       Поначалу — какая-то животная тяга, хочется касаться, кусать, целовать, оставлять следы. Потом ей на замену приходит что-то другое. Интерес. Чувства. Желание проводить каждую свободную минуту рядом с Глебом, разговаривать с ним перед сном, держать за руку, и Артем не понимает, с чего это он стал таким сентиментальным, но ему это нравится.       Глеб лежит на Артемовых коленях, на его груди мирно сопит Олимпийка, сладко мурлыча. Шатохин нежно перебирает длинные, чуть спутанные волосы парня, плавно запуская в них пальцы, оттягивая прядка к прядке. Времени ближе к восьми вечера, солнце за окном уже опустилось, но Артему сегодня не на работу, поэтому он проводит время с Глебом. На календаре — последняя суббота марта.       — Почему твоя мать так часто ездит в столицу? — спрашивает Шатохин, прерывая тишину. Голубин пожимает плечами.       — Там всякие бумажные дела нужно уладить, чтобы квартиру оформить, — спокойно, чуть сонно объясняет Глеб.       — Купили уже? — в ответ лишь плавный кивок, и у Артема сердце уходит куда-то вниз.       Летом Глеб уедет, это планировалось еще задолго до их отношений. Этот город является чем-то временным, пятнадцатиминутной остановкой в длинном пути, черточкой на таймлайне. Дальше Глеба ждет престижный лицей, а потом Москва, государственный универ, хорошая работа где-то в будущем.       А Артем что? У Артема шарага и перспектива не сторчаться, не сдохнуть в какой-нибудь канаве от наркоты или обморожения, не вздернуться от депрессии. У Артема хроническая бессонница и никакого будущего. И раз этот город для Глеба является просто периодом, то может и Шатохин — нечто временное?       Дни несутся слишком быстро. В мае начинается суета с экзаменами, которые Артем вообще не представляет, как будет сдавать. Глеб учится, у Глеба много репетиторов и дополнительных занятий, Глеб молодец, а Шатохину, пинавшему хуи весь учебный год, сейчас не особо сладко. Голубин пытается его чему-то научить, показывает формулы и теоремы, и Тема вроде учит, вроде знает, но из-за ужаснейших пробелов за прошедшие года в голове пусто. И если языки он еще понимает — в большинстве своем английский и Глебов — то математика, геометрия и химия летят мимо. Просто тупик.       По итогу, что-то, да получается. Артем решает пробники довольно неплохо, делает несколько шпор и почему-то действительно волнуется из-за предстоящих экзаменов. Кое-как сдает пороги, и чувствует себя хорошо.       У Глеба ситуация лучше — высокие баллы и хороший аттестат, и Шатохин действительно гордится своим мальчиком.       Май проходит быстро, слишком романтично и весьма эмоционально, приносит за собой запах лета, горячие солнечные лучи и яркие, зеленые деревья. Все цветет, оживает, по городу гуляет запах черемухи и сладкой ваты. Велосипедистов становится больше, а тяжелые весенние куртки меняются на цветастые платья и футболки.       Артем подает документы в какую-то шарагу, которая ближе всего к дому, и даже не парится насчет ответа. Забивает. Глеб говорит, что они едут в Питер.       — Пиздец, какой Питер? — недоверчиво переспрашивает Шато.       Самый обычный Питер. У Голубина, оказывается, тетушка по маминой линии улетает на отдых в теплые страны, поэтому почти весь июль — недели три так точно — ее квартира будет пустовать. Артем теряется — денег особо нет.       — Не хочу быть транжирой.       — Ты не транжира, а мой парень. Не волнуйся о деньгах, пожалуйста.       Ехать недолго, часа три-четыре, и они уже на Питерском вокзале, Глеб вызывает такси, и они едут на квартиру уставшие, но счастливые.       Для Голубина возвращение в родной город что-то на подобие светлой, доброй грусти. Будь он один, возможно, вообще бы расклеился, но сейчас рядом с ним Артем, а значит нельзя. Все, чего хочет Глеб — показать Теме самые лучшие места в Питере, незабываемо провести эти несколько недель и навсегда оставить внутри воспоминания с этой поездки. Шатохин надеется, что с Голубиным все в порядке. Потому что Глеб выглядит уж слишком грустным, слишком уставшим, но уверяет, что все хорошо. Артем верит.       Днем они ходят по галереям, кафетериям, берут напрокат велики и катаются по городу до самого заката. Ночью пьют сидр на детских площадках, слушают музыку, разделяя наушники пополам, рисуют неумелые граффити на заброшках, едва ли не попадая в ментовку.       Принимают вместе очень пенные ванны, смотрят сериалы до глубокой ночи на Глебовом Макбуке, а потом нежатся в кровати до самого обеда, лениво целуясь под солнечными лучами, и каждый из них думает, что еще никогда не был так счастлив.       Вместе вспоминают Олимпийку, Голубин каждый вечер звонит матери по видеозвонку и обязательно просит показать кошку. «Она такая худенька» — каждый раз. Артем с женщиной чуть неловко здоровается, пытаясь скрыть алые отметины-засосы на шее с помощью свитеров с горлом. Мать Глеба интересуется, насколько у них там тепло.       Глеб говорит, что любит — впервые. Когда они сидят в ванне поздней ночью, почти по уши в пене, фоном играет спокойная музыка из динамика телефона, Артем под нее чуть ли не засыпает, потому что день был очень насыщенным, и он устал. Оживляется, когда слышит.       — Че, бля, сказал? — переспрашивает он, думая, что ему послышалось.       — Говорю, что, кажется, влюблен в тебя, — повторяет Голубин более робко, а Артем смотрит недоверчиво, с опаской. Глаза блестят.       — Ты же знаешь, что мы скоро разъедемся, так зачем сейчас больнее делать? — спрашивает Шатохин с холодом в голосе, Глеб мрачнеет, понурив голову.       — Прости.       Ложатся спать в полной тишине, не разговаривая друг с другом. Потому что не нужно. Единственное — Артем обнимает Глеба со спины, кладет ладонь куда-то в область сердца, чувствуя приглушенный ритм. Голубин накрывает руку парня своей. Последняя ночь, завтра нужно ехать домой.       Мать Глеба говорит, что купила билеты на первое августа, значит, у них остается меньше недели. От этого не то чтобы плохо, от этого хочется вскрыться, по крайней мере, Артему так точно. Думает о том, зачем все это вообще было нужно, если им обоим заведомо было известно, что Глеб уедет летом. Зачем нужно было целоваться, встречаться, влюбляться? Может, правда было бы легче тихо ненавидеть Голубина до конца школы? Определенно.       Глеб спрашивает, будет ли Артем скучать, и тот отвечает, что будет. Спрашивает, будет ли Шатохин звонить, и ответ такой же, хотя Артем заведомо знает, что не будет. Не звонить, не писать, он не будет как-либо напоминать о себе. Потому что не нужно, потому что все закончилось, потому что не нужно ставить запятую там, где лучше поставить точку. Это все равно, что лечить уже умершее тело. Бес-смы-слен-но.       Артем говорит, что любит, потому что это правда так. Он никогда и никого не любил так сильно, как Глеба. Может, когда-нибудь полюбит, конечно, но отчетливо осознает, что с Голубиным у них было по серьезному. Понимает, Глеб в памяти и в сердце надолго, навечно, от этого в жар бросает, на самом деле.       И, конечно, хочется предложить забить на самолет, на родителей — забить на все и сбежать куда-нибудь, поймать попутку и уехать туда, где теплее и воздух более чистый. Но Артем это не делает, потому что знает — там, куда уедет Глеб ему будет лучше. Пусть даже и без Шатохина. Сам Голубин это отрицает, но Артем понимает, что просто тянет Глеба на дно.       Рано утром Шатохин едет через весь город к Голубину, пока тот грузит вещи в такси. Самолет через пару часов, и оба не верят, что видятся в последний раз, хоть Глеб и точно уверен, что будет ездить к Артему на каникулах и в праздники. Особенно в Новый Год.       — Это моя олимпийка, — первое, что говорит Шато, когда видит сонного парня рядом с такси. Глеб улыбается, а внутри ураган сносит все органы, потому что больно. Уже тянет за рукав, чтобы снять вещь и отдать ее Артему, но тот останавливает. — Нет, забирай. Я серьезно, оставь, она тебе очень идет.       — Спасибо, — отвечает Голубин, а у самого глаза начинают блестеть от подступающих слез и в носу неприятно жжет. Он бессильно падает в объятья Артема, утыкается в приятно пахнущие волосы, хлюпая носом. Шатохин гладит по спине аккуратно и трепетно, будто Глеб — фигура из фарфора, шепчет что-то нежное, чтобы младший успокоился, но эффект абсолютно обратный. — Ты же понимаешь, что я не смогу без тебя?       — Все будет в порядке, — голос Артема звучит успокаивающе, и младший перестает дрожать. Мать Глеба загружает в салон переноску с Олимпийкой, откуда разносится жалобное мяуканье.       — Она тоже будет по тебе скучать, — тихо на выдохе говорит Голубин, опуская взгляд в асфальт. — Но не сильнее, чем я. Все ведь будет нормально?       — В каком смысле? — тревожится Артем. От вида расстроенного, растерянного Глеба у него сердце щемит и под ребрами что-то болезненно ноет, выкручивая органы наизнанку.       — Мы ведь не расстаемся, да? — с надеждой спрашивает младший. — Я буду приезжать к тебе, а ты ко мне. Будет созваниваться по видеозвонку и чатиться двадцать четыре на семь, да?       — Конечно, — Артем убирает выбившуюся из пучка прядку за ухо, у Глеба от этого движения мурашки и тысячи флэшбеков того, как Шатохин делал точно так же.       — Тогда, Тем, почему меня такое ощущение, что я тебя теряю? — со всхлипом вырывается из Глеба.       Время поджимает. Голубин садится в машину — не раньше пятой материнской просьбы — но так и не находит, не слышит ответа на свой вопрос. У Шатохина глаза пустые, Глеб видит это отчетливо хорошо и от этого становится страшно. От этого жутко.       Артем видит, как отъезжает такси, проводит его взглядом, пока оно не скрывается в потоке, и становится ясно, что пустота у него не только во взгляде.       Внутри, где-то в грудной клетке тоже ничего нет.

в сентябре я буду тебя ненавидеть, в ноябре ты замерзнешь, а зимой я согрею тебя своими губами. весной я сильно в тебя влюблюсь, а летом тебя потеряю.