***
Школа неплохая, в четыре этажа и, что не может не радовать, а скорее даже удивляет, c душем рядом с раздевалками для уроков физкультуры. Одноклассники, вроде, тоже ничёшные, и шутки шутили, и за жизненные позиции спросили, и на общие фотки пустили. Первое сентября этого года должно было ознаменовать что-то новое, начало какого-то большого пути или важных знакомств, но по сути, просто дало понять, что всё-таки его выебут, и не кто-то, а само ЕГЭ. Ну, может быть, ещё физичка, ибо этот водоворот чухни, несомненно великой и необходимой для всей эволюции, Попов усвоить не в силах.***
Любимое место прогульщиков и двоечников, а именно последнюю парту, Арсений и занял, хотя далёк от этого слоя школьного общества как минимум на два, а то и три балла вперёд. На самом деле ему удобно в одиночестве, он и в прошлой школе чаще сидел один, хотя был одним из самых энергичных и громких. Ну и, разумеется, места больше, а свободной осталась только «камчатка». Учиться парень и любил, и нет, но умом обладал и понимал, что если приложит усилия — поймёт почти всё. Первый день не был особо сложным, несмотря на то что темы по некоторым предметам предстояло пройти просто ебейшие, но пока что это были введения. Зато третий день преподнёс неожиданный сюрприз, и тот был совсем не сюрпризный, как должно быть по определению. — Э-э-э… — Только дойдя до своего законного места на следующие девять месяцев, протянул Попов, замечая на коленях под столом скрученного парнишку, что-то упорно вырисовывающего на обратной поверхности деревянного изделия. Сей непонятный субъект видимо закончил свои не терпящие отложений работы и повернулся на раздавшееся мычание. Снизу вверх на новенького уставилось спокойное лицо, с немного растрёпанными волосами и слегка приоткрытыми (от стараний) розовыми, чем-то напоминающие кукольные, губами, что спустя пару-тройку секунд растянулись в свободной улыбке, и Арсению помахала окольцованная рука, с несчитываемым количеством звенящих браслетов. Парень, наконец, встал на ноги, показываясь во весь свой немаленький рост, и плюхнулся на стул второго варианта. — Здарова, — В отличие от одноклассника, догадался поздороваться незнакомец. — Меня Антон зовут. — Продолжил парень, не переставая приветливо улыбаться. — Арсений. — Хлопнул ресничками и сел рядом. — А ты… Чего вообще тут делаешь? — Попов смутно припоминает знакомый силуэт где-то в самом начале линейки, в которую всех поставили, и на общих фото где-то позади него самого. Сегодня уже третий день учёбы, а видит он пацана на своём месте впервые. Как и вообще в классе. — Ну, вообще учусь, как бы, — Похихикал с глупого вопроса незнакомый Антон. — Меня по семейным не было, ну, знаешь, огород надо было вскопать и бла-бла-бла. На третий день родители послали меня с моей помощью нахуй и пинками выгнали сюда, так что… — А-а-а… — Понимающе отозвался Арс, хотя совсем не понял, как такое возможно. Ладно бы прогуливать через неделю, но чтобы в первые же дни… — А я просто… Как-то уже рассчитывал, что займу всю парту. — Не удосужившись промолчать и скрыть небольшое разочарование, продолжил Попов, предполагая, что парень поймёт тонкий намёк. И не важно, что это как раз сам Арсений тут новичок, а не наоборот, чтобы устанавливать свои порядки. В школу надо ходить, а не на картошку. — Ну… — Выше чем требовалось, протянул Антон, уводя взгляд в потолок. — Как рассчитывал, так и пересчитаешь! — Со смешком договорил теперешний сосед по парте и хлопнул по плечу. Арсений вздохнул. Потому что заниматься с таким развесёлым уничтожителем одиночества будет не тихо, не спокойно и не сосредоточенно.***
Как позже выяснилось, рисовал Шастун под партой хуй. Попов просто пришёл на следующий день раньше и решил развеять непонятки. И не то чтобы Арсений пай-мальчик, зубрила или что там ещё, нет, просто… Как-то прямо с такими своевольными он ещё близко не общался. Он в меру воспитан, брезглив и активен, но Антон совсем не такой, и совсем не как другие друзья. Шастун не отставал весь урок химии, в их первый совместный день учёбы, всё тормошил, расспрашивал о чём-то, отвлекал подрисовками в учебнике, в общем ясно давал понять, что ему откровенно скучно, а развлекаться как-то надо. Были и моменты спокойствия, например, на математике, когда Наталья Петровна всё же подошла и стукнула неугомонное создание справочником по вертлявой головушке. Или на русском, но тут мальчик сам притих, вникая в тему. Когда позже Арсений сказал, что поражён таким его поведением, тот поведал, что хочет быть журналистом. Попов думает, в этой сфере ему будет самое место только в том случае, если его не посадят на стул перед камерой для телевизора — стул просто не выдержит и развалится. К середине дня было понятно, что Антон, как это называется? Заводила? Баламут? Затейщик? Определённо точно что-то из этого, а может и всё разом. Конечно, он не зацикливался на новичке, общался со всеми, но при каждой возможности втягивал в разговор, будь то тема про каникулы, поступление или нежелание идти завтра на физру, видимо, считая своим долгом ускорить процесс вливания в коллектив. Причём каждый раз переводил стрелки так, что невозможно было отмолчаться, поэтому впоследствии, чтобы не казаться букой, пришлось отложить телефон и самому принимать активное участие в разговорах о любимом пирожке из столовой и не только.***
Поначалу всё было как обычно, как у всех бывает, когда переводишься в другую школу, совсем ничего удивительного: ты налаживаешь отношения с одноклассниками, пытаешься не испортить первое впечатление учителей о себе, стараешься не пропускать занятий, записывать каждое предложение с формулой, слышать каждое слово и, по возможности, не отравиться в столовой. Или, например, учишься привыкать к вертлявому соседу по парте с шилом в одном месте. И Попов вроде как со всем справлялся на отлично. Но каждое утро буднего дня приносило с собой, словно подарочек, медленные шаги к укреплению шатких, только появившихся, дружеских отношений с этой версией клоуна для взрослых по правую руку; шаги, словно погружающие тебя с головой в пучину мира другого человека. И Арсений забирал эти шаги, соглашаясь вникать всем своим существом в нового незнакомого человека, послушно таскаясь с Антоном по школе, иногда в сопровождении друга длинной доски. Арсений бегал с ними курить, хотя сам не курил, просто стоя рядышком, ходил в столовую, хотя предпочитал есть дома, и просто мотался по этажам то просто так, то по каким-то поручениям. На самом деле парень и половины не помнил, что-зачем-и-почему, он просто… Был вместе с Шастом? Просто потому что... В классе уже все расформировались по группам и парам и, будем честны, не горели желанием тратить энергию на новые знакомства, потому что вся она уходила на подготовку к экзаменам и поступлениям, а быть всё время самому по себе не сказать, будто казалось Арсу обидным или грустным, или ещё чем-то, скорее не совсем «нормальным», ведь если ты выбираешь быть «отшельником», значит чё-то с тобой, скорее всего, не так. Ну и к тому же, глупо отвергать человека, если ты вполне себе общительный, а этот человек сам лезет с приколами в своей ленте. Так продолжалось весь сентябрь, ко второму месяцу осени незаметно для самого Арсения, он сблизился с Антоном до довольно хороших друзей — теперь они ходили гулять вместе, зависали у кого-нибудь дома за просмотром фильмов, но чаще — валянием на кровати в попытке прорешивания тестовых вариантов, да и вообще расставались максимум на два-три дня. Попов постепенно всё больше отвлекался от тем на уроках, всё больше смеялся с придуманных шуток светловолосого шатена, всё больше наслаждался и растворялся в заведённом характере мальчика, забывая об окружающем его мире.***
Антон забегает по-быстрому покурить перед третьим по расписанию, но первым для него, уроком и в итоге почти сбивает такую же спешащую девушку, только та направляется на выход. Шаст толкает дверь, ведущую к туалетам, и удивлённо вскидывает брови, замечая знакомую фигуру, привалившуюся к стене и закрывающую лицо ладонями. — А-а-арс? — Тянет он, не двигаясь с места. — Это чё щас было? — Обескураженный пребыванием прекрасного пола в мужской комнате, спрашивает логичное парень. А потом Попов отрывает руки от лица, и Антон ловит ещё большее ахуевание с происходящего. — Это пиздец был. — Брюнет подходит к раковине и поворачивает кран, но вместо звуков воды разносится мерзкое журчание. — Блять… — Он опирается бёдрами на раковину и прикладывает ладонь к кровавому носу и губам. Антон не спрашивает, он молча подходит ближе и убирает слегка дрожащие руки друга в стороны, сам же обхватывает пальцами чужой подбородок и приподнимает вверх, чтобы лучше осмотреть последствия нехилого удара. Или ударов. — Ты б хоть головой думал. За что она тебя так? — Да не она это, — Вздыхает побитый. — Я зашёл вообще тряпку промыть, и слышу всхлипы какие-то, хныканье. Открываю дверь, а там какой-то долбоёб девке этой рот закрывает, раздеть пытается… Ну и что я должен был? Стоять смотреть? Или лучше помочь? — Попов проводит пальцем по разбитой губе и морщится. — В общем, раскрасил я его не меньше, но и он постарался. — Хмыкает темноволосый и поднимет взгляд на друга. — Нда, так себе история. — Раздосадованно протянул Шаст и полез в рюкзак, доставая оттуда пачку сухих и влажных салфеток, лежащих там до сих пор закрытыми исключительно по инициативе предусмотрительной матери. Воды нет, а приводить мальчика в норму как-то надо. — Чё хоть за придурок был? — Антон обматывает указательный палец белым платочком с запахом клубники и проводит им под кровоточащим носом, пытаясь захватить как можно больше кровавого пространства, удерживая свободной рукой гладкий подбородок. Бумажный платок быстро становится красным, и приходится вытягивать новый. — Тох, я с кем учусь — и то не до конца запомнил, а ты про других учеников спрашиваешь. — Арс пытается улыбнуться, но тут же кривится. — Как выглядел, запомнил? — Продолжает допрос недо-медик, меняя уже третью салфетку. — У него чёлка осветлена. Причём херово. Да и не идёт ему совсем. — Вспоминает Арсений, до конца не понимая, зачем эта информация Антону. Ну, подрались и подрались, чё теперь копаться в этом. — А-а, — Понятливо тянет Шаст, начиная осторожно стирать уже запёкшуюся кровь влажной салфеткой. Приходится надавливать сильнее, и Попов морщится, но лицо не отдёргивает. — Это Влад, он в десятом учится. Буйный слишком, его ещё в том году на учёт поставили за какую-то драку. Он кому-то сотряс организовал или чё-то такое, не помню уже. — Шастун хмурится, пытаясь как можно аккуратнее оттереть участок у разбитого уголка губы. — Почему не выгнали? — Спрашивает Арсений, внимательно следя за сосредоточенными зелёными глазами друга. — Да хуй знает. Может, родители откупились. Но пидор он конченный, так что лучше не сталкивайся с ним снова. По возможности, конечно, герой-спаситель. — Усмехается Антон и отпускает, наконец, подбородок своего друга, осматривая теперь уже чистое лицо. — Да нет, он вроде девочку зажимал. — Попов пытается перевести всё в шутку, хотя подобные слова как-то сами собой повторно прокручиваются в голове. Арсению не нравятся подобные выражения, не нравится, когда так говорят, это грубо и противно. — Эх, Арсений, у нас в школе проблема не в геях, а в конкретных пидорах. — Брюнет резко поднимает взгляд на одноклассника, в непонятно откуда возникшей надежде приподнимая брови. Потому что уже успел расстроиться из-за очередного противника любви в своём окружении. — Так ты не гомофоб? — Арс тут же кусает щёку изнутри, почему-то начиная бояться получить по лицу второй раз. И что-то внутри нашёптывает о том, что это будет больнее, чем должно быть. — А ты что ли да? — Удивлённо спрашивает Шаст, потому что ему совсем так не казалось, и начинает собирать все раскиданные по раковине использованные платочки. — Нет. — Тихо выдыхает Попов и мотает для убедительности головой. Непонятная лёгкость заполняет его отяжелевшее и уставшее тело, и парню кажется, будто одна из нескольких невидимых стен рухнула между ними двумя. Это хорошо. Арс думает, ему стало хорошо. — Ну разумеется, — По-доброму усмехается Антон. — Как же такой, — Он берёт наиболее кровавую бумажную салфетку, прислоняет к ней одну влажную, подносит всю конструкцию к зеркалу и коряво выписывает «умный» и «смелый», после с широкой улыбкой снова смотрит на Арса. — Может быть гомофобом. — Тоха хихикает, окончательно комкая все свои «медицинские приспособления», и выкидывает в мусорное ведро под раковиной. Арсений качает головой и слабо пихает Шаста в плечо, всем видом показывая, будто написал парень несусветную чушь, но всё равно слабо улыбается, потому что кровью комплимент на зеркале Арсу никто ещё не писал.***
Антон нагоняет Арсения в коридоре, почти у самого кабинета математики. Уроки закончились, но Попову ещё нужно переписать контрольную работу, ибо к прошлой он так и не успел нормально подготовиться — Тоха дёрнул его на семейные шашлыки на даче, объясняя это тем, что мамочка от него в полном восторге, и подкрепил недоебательским аргументом, что тоже не подготовится. Проблема только в том, что Шасту похуй, двойкой меньше, двойкой больше, а вот Попову принципиально нужна минимум четверка. Но на самом деле парень не жалел, совсем не жалел, это был один из лучших вечеров в его жизни. И теперь у них есть общая фотка, на которой они сидят плечом к плечу под пледом и, почти соприкасаясь висками, радостно улыбаются, потому что шутки отец Антона знает такие, что просто описаться, а домашнее вино приятно окутывает изнутри. Арсений чувствовал себя дома, ведь именно так его приняли и уже, кажется, не были намерены отпускать из семейного круга никогда. Арсений в глубине души надеется, что он не просто наивный дурачок, перед которым разыгрывали спектакль. — Арс! — Шастун кладёт руку на плечо, и парень тут же поворачивается. — А я знаю, где можно сёдня затусить. — Интригующе тянет друг, чуть склоняя голову к плечу, не давая собеседнику и слова вставить. — Одни местные «селебы» играют классное музло. Пойдём? — И брови ставит домиком, и глаза большие-большие, как у Кота в сапогах, точь-в-точь зелёные, смотрят зазывающе, чуть ли не с мольбой. Арсений вздыхает, почти закатывая глаза. Он хочет проводить время со своим единственным близким человеком в новом месте, ему действительно с ним интересно, но сегодня хотелось полежать в кровати, закутавшись в одеяло, и заняться ничегонеделаньем. — И что же они исполняют? — Без особого интереса спрашивает он, просто чтобы не обрубать вот так всё на корню. — Каверы, — Жмёт тот плечами. — Рок. И панк. И поп-панк. Альтернативу. Старых культовых песен будет много. Пойдём, там круто! Я ходил летом, но щас все сказали отъебаться, сраное ЕГЭ, видите ли, на носу. — Антох, я не слушаю такое. — От чего-то виновато отвечает Попов. Он надеется, что разные предпочтения в чём-то, в данном случае в музыке, не будут как-то влиять на общение, потому что такое уже проходилось. Арс осознаёт абсолютно точно — Антон тот, кого он не хочет терять, тот, чьё исчезновение из жизни будет очень обидным. Даже несмотря на такое недолгое общение. — А кого ты слушаешь? — Антон — непробивной, он найдёт тысячу и двенадцать других вариантов; понадобится — от одного придёт к другому, противоположному, и свяжет это, если захочет кого-то куда-то затащить. — Мне нравятся Prodigy. Они ориентированы на электронную музыку. — И ничё страшного! — Шастун буквально начинает светиться, достаёт телефон и вводит пароль, запуская приложение для общения. — Они ж каверщики, забацают и твоих творческих личностей, — Возвращая взгляд на чужое лицо, продолжает светловолосый. — Так чё? Погнали? — Вопрос для галочки, потому что по ебалу Антона Арс уже видит, что тот знает ответ, потому укоризненно смотрит на приставучую пиявку и кивает с выражением лица, будто на пытки поведут. — Пойдём. Во сколько хоть? — Шаст улыбается шире, в радостных глазах словно самая настоящая победа сверкает. — В семь начало. Я зайду, покеда! — Он хлопает друга по плечу и летит к лестнице, утыкаясь в смартфон. — Удачи с переписыванием! — Бросает на ходу и сворачивает к ступеням. Уже в пустоту Попов произносит тихое «спасибо» и качает головой, слегка приподнимая уголки губ. Невозможный.***
Время близилось к полуночи, хотя концерт закончился в половину одиннадцатого. Как Арсений узнал позже, а именно уже проходя за кулисы, музыканты — хорошие знакомые Антона, потому неудивительно, что они беспрепятственно прошли в гримёрку, и что группа пригласила их затусить и после выступления. Попов рад, что Шастун всё-таки смог его вытащить на этот душевный балаган, на котором, разумеется по личной просьбе высокой швабры, действительно сыграли парочку его любимых песен. Это было, конечно, не совсем то, но слушать можно. Осень вовсю вступила в свои права, ноябрь становился всё холоднее, а день несправедливо короче. Они шли под тёмным беззвёздным небом, по пустым улицам, освещённым лишь слабыми фонарями, и редко встречали кого-то на своём пути, разве что машины проезжали с завидным постоянством, но ровно до того момента, пока молодые люди не свернули во дворы, постепенно приближаясь к нужному адресу. Голоса не умолкали ни на минуту, разговор перетекал из одной темы в другую, струился будто сам по себе, периодически разбавляясь звонким смехом. Полнейшая чушь мешалась с серьезными темами по типу религии или насилия, и Арсений постоянно отмечал про себя, что мнение Шаста во многом совпадает с его собственным, а если отличается, то незначительно и совсем не противоречит его сложившимся принципам и взглядам. Антон может и кажется на первый взгляд распиздяем, кем, вообще-то, и является, но и кроме этой черты обладает ещё множеством других, и совсем не видится Арсу заурядным и «ещё одним из однородной толпы». Арсению думается, что этот парень оригинальный. Простой, но оригинальный. Арсению думается, что такого он встречает впервые. Что-то неизвестное заставляет продолжать общение, шепчет тихо-тихо где-то в подсознании о том, что Антон не как все, во всех планах. Попов чувствует себя удивительно комфортно с Шастом, как будто они знакомы с детского сада и знают каждый личный секрет, брюнет уверен, что только благодаря новому другу он сегодня был «в своей тарелке» в абсолютно незнакомой компании, только из-за него расслаблялся и ни о чём не думал, и не потому что Тоха знал всех и был «своим» для музыкантов, в нём просто есть что-то, что успокаивает Арса, уверяет правильность нахождения в том или ином окружении. К ночи температура падает ниже, порывы ветра нагло лезут к спрятанным за слоями одежды телам, потому Арс сжимает кулаки в карманах куртки и притягивает руки вплотную к себе, однако делать это нужно было раньше, подъездная дверь уже в нескольких метрах — пытаться сохранять тепло не имеет смысла. — Ладно, признаю, это было не так уж и плохо. — Пытаясь сделать голос как можно менее довольным, протягивает Арс. — Не так уж и плохо? — Антон выгибает брови. — Ты весь концерт вместе с толпой пропрыгал! И я уверен, что ты, не раздумывая, точно пойдёшь на следующий. — Самодовольно продолжает парень, потому что… Ну, он же говорил, что будет круто, он оказался прав, а кто не гордится этим? — О боже, — Арсений закатывает глаза, всё же расплываясь в улыбке, когда слегка наклоняет голову вниз. — Хорошо, было неожиданно отлично. Талантливые ребята. Как ты с ними познакомился? — Попов не спрашивал, Антон не объяснял, как и ребята из группы тоже, поэтому логично задать такой вопрос сейчас, но брюнет знает, что сам просто не хочет расходиться и отпускать этот вечер навсегда. Впереди вся ночь, и Арс думает, что с радостью бы её прожёг, если бы Антон предложил. Но уже действительно поздно, а завтра в школу, так что… — Мама Макса хорошая знакомая моей мамы, так что я с ним общался ещё до образования группы. Мы не лучшие друзья, конечно, но довольно близкие приятели. Арсений кивает, вспоминая лицо барабанщика, и тянется за морозными ключами в карман джинсов, но пальцы так замёрзли, что связка с брелком маленькой собачки выскальзывает и падает к ногам. Шаст реагирует быстрее и, пока Попов наблюдает за падением, уже выпрямляется с поднятой вещью. — С остальными он меня потом познакомил сам. — Светловолосый протягивает крупное металлическое кольцо с четырьмя зацепленными ключами и дёргается, когда касается чужих рук. — Пиздец, Арс, ты хуже лягушки. — Укоризненно выдаёт Шаст и забрасывает чужие ключи в свой карман, в следующий момент хватая сначала одну ладонь друга, а затем вытаскивая и другую, всё ещё глубоко спрятанную в отделении осенней куртки. Сам-то Тоха поумнее будет в данной ситуации — давно уже ходит в зимней парке, в отличие от некоторых. Он соединяет побледневшие ладони парня вместе, закрывая с обеих сторон своими, что немного больше и гораздо теплее, и начинает растирать до колючек холодную кожу. Попов не успевает даже понять намерения друга и теперь стоит столбом, наблюдая за тем, как его пытаются согреть, а главное не понимая, как это всё-таки у длинной шпалы получается, потому что пальцам понемногу возвращаются чувствительность и подвижность. Арсений медленно хлопает глазами и глубоко вздыхает (между прочим тоже замёрзшим носом), когда Антон подносит их соединённые руки близко-близко к своему рту, почти касаясь открытыми губами, и жарко выдыхает тёплый пар, натирая кожу быстрее и сильнее, проделывая так ещё пару-тройку раз. — А кто тогда твой лучший друг? — Спрашивает вытекающее из ответа Арсений, с усилием переводя взгляд от их рук на лицо делящегося своим теплом парня, хотя он не уверен, что может сейчас думать вообще о чём-либо. Антон на секунду встречается с Поповым взглядом, а затем смотрит куда-то вверх, задумываясь. — Ммм, наверное, Димка. С первого класса общаемся, ближе друга у меня нет. Он в биохиме учится, я вроде знакомил вас, помнишь? — Шатен снова смотрит на Арса и выдыхает на руки, уже не прерывая зрительный контакт, от чего сам Арсений на секунду теряется — зелёный цвет глаз Антона под таким углом начал красиво переливаться из-за тёплого уличного света. Арсений в то же время чувствует, как внутри него что-то словно опечаливается, грустит из-за произнесённого имени и хочет услышать помимо него своё. Арсений бы не отказался тоже быть другом, пусть не лучшим, зато хотя бы близким, но кто ему разрешит… — Да, — С придыханием выдавливает Попов, даже не стараясь делать вид, что вспоминает, хотя вроде и так помнит, кто это, но дальше всё же берёт себя в руки. Ну, пытается, по крайней мере, в сложившейся ситуации со своими захваченными тёплым пленом ладонями. — Да, конечно помню. Он классный. — Ага, — По-доброму хмыкает Тоха, и брюнет видит мелькающую в глазах любовь, что пацан пытается скрыть. — Это так сначала кажется, а на самом деле это саркастичная зараза, которая обожает подъёбывать. И весьма недурно — явно талант от природы. — Он снова фыркает, теперь опуская взгляд и обхватывая только пальцы Арса, так же быстро растирая и дыша на них. — И правильно делает, — Брюнет приподнимает уголки губ. — Это его прямая обязанность. — Ну, а у тебя? — Он снова смотрит в глаза. — Есть лучший друг? — И Арсений теряется, потому что он давно перестал думать о себе. Где-то с начала этого волшебного вечера, когда Тоха пришёл за ним. Арсению не кажется, что он пропадает, он, блять, уверен в этом. — Эм… Да, Серёжа. Мы лет шесть уже дружим. Он в старой школе остался. — Скучаешь? — Понимающе и аккуратно тянет Тоша, потому что он правда понимает — парень сам очень искренен с близкими ему людьми, он действительно любит их и скучает, если из-за некоторых обстоятельств они долго не пересекаются. Вот одна из причин его (да и не только его, вероятно) редкой грусти по детству — чем старше ты становишься, тем больше у тебя забот, и уже невозможно гулять каждый день с утра до вечера, и встречаться, когда этого резко захочется, теперь нужно всё планировать. — Иногда. — Соглашается Попов, кивая. Но точно не сейчас. — Надо как-нибудь всем вместе собраться. — И это не вопрос и не предложение, Шастун правда хочет познакомиться с друзьями Арсения, а если он хочет — он получит. — Ага, будет круто. — Попов чувствует, что за него явно отвечает какая-то запрограммированная система в мозгу, вероятно, запрограммированная на игнорирование сверкающих в жёлто-оранжевых фонарях зелёных глаз, потому что сам он по большей части сконцентрирован только на Антоне и том, как руки мальчика обхватывают его собственные. Шаст делает крайний выдох, и, сжав в последний раз чужие ладони, выпускает их, уже не менее тёплые, чем у него, но более покрасневшие. Парень достаёт ключи и сам прикладывает один из связки к кругляшку домофона, открывая подъездную дверь, после вкладывая вещь в ладонь друга. — Спасибо. — Слишком неуверенно и вдруг зажато говорит Арсений, неловко растягивая бледные губы в полуулыбке. — Да не за что, — Жмёт плечами Шастун, придерживая дверь, потому что… Ну, обычное же дело, да? Чему удивляться. — Только сними уже эту тонкую хуйнюшку и носи нормальную куртку, — Недовольно произносит Антон, но не потому что ему пришлось заниматься такой работой как согревать чужие ладони, а потому что ему не нравится, что Арс мёрзнет, а перспектива заболеть в этом тонком безобразии возрастает с невероятной скоростью. И Арс понимает это, потому тихо смеётся. На самом деле, Антон хотел бы согреть чьи-то руки ещё раз. Например, Арсения. Они просто внезапно идеально оказались подходящими к его собственным. — Обязательно, — Отвечает Попов и уже сам касается двери, переступая порожек. — До завтра, Тох. — Пока-пока. — Он машет рукой, уходя вперёд. Дверь громко закрывается, и Арсений поднимается вверх, желая не заходить в квартиру ещё немного. В голове пусто и когда он поправляет упавшую на глаза чёлку, понимает, что шлейф горького дыма остался на его одежде тоже. Шастун скурил две сигареты, пока они шли, и запах почему-то не выветрился. Антон пахнет дымом, и его руки пахнут табаком соответственно тоже, но Арсению, на удивление, совсем не противно, потому что, кажется, лучше их ничто не согревает, даже самая тёплая куртка. Ладони Арса конечно же переняли аромат чужих, и парень совсем не хочет мыть руки мылом с ароматом ландыша.***
Казалось бы, только декабрь, прошло почти четыре месяца учёбы, но всем, и особенно учителям, почему-то кажется, что не меньше полугода. Задняя парта словно откололась от всего мира, превратившись в отдельный на двух персон, с непробиваемым защитным полем из глупого смеха и не менее глупых шуток и затей. На родительских собраниях это тоже обсуждалось и продолжает обсуждаться, потому что преподаватели имеют право хотя бы высказаться. Классная руководительница непрерывно удивлялась, ведь по документам новенький был почти отличник, а в рекомендациях прошлого руководителя мальчик был не проблемный, во всяком случае, не на столько сильно по сравнению с другими. Но идеальная картина рушилась с каждым новым днём, и реальность совсем отличалась от предоставленной родителями и прошлой школой. И многие сходились во мнении о причине подобных изменений, пытаясь делать всё возможное для исправления образовавшейся ситуации. Каждый учитель отметил для себя, что теперь устоявшиеся и редко нарушаемые спокойствие, порядок и дисциплина с треском разваливаются и неумолимо катятся в одно очень нежелательное место. Нет, конечно, все ученики во всех школах периодически нарушают вселенское равновесие, не без труда создающееся учителями, но не каждый же день, ей Богу. И всё было бы прекрасно, действуй привычные методы контроля над ситуацией, но только они не действуют. Наказания не помогают, плохие оценки не мотивируют, а процесс разведения по разным углам по своему собственному желанию и без чьих-либо указаний вприпрыжку отправляется нахуй, ему там нравится больше, всё равно ведь больше не годится. Умным они мешали учиться, ленивым — спать под мерное бормотание новой темы, учителям — вести уроки. На них шикали одноклассники, ругались учителя, и под пристальными раздражёнными взглядами они утихали на некоторое время и даже немного отодвигались, возвращая эти несколько сантиметров дистанции, что должна соблюдаться между стульями учеников, а затем снова сидели, словно приклеенные, соприкасаясь бёдрами, коленями, плечами и даже головой, когда смотрели очередную серию какого-то сериала или весёлое видео, весь смысл которого — неуклюжие люди с их падениями в лужи с батутов.***
На урок английского Арсений забегает в класс с двумя упаковками цветной бумаги, и либо Антон его родственная душа и знает все его мысли, либо созвездия их знаков зодиака настолько совместимы, что они понимают друг друга без слов, потому что Шастун широко улыбается и хватает свой телефон, чтобы найти видео с инструкцией по оригами. Так они остаются после уроков и убирают весь кабинет, не забывая помутузить друг друга мокрыми тряпками, сломать цветок и разлить ведро с моющим средством на пол.Попов опускает руку в ведро с еле тёплой водой, прополаскивая жёлтую тряпку от слоя пыли, и отжимает её, но вместо того чтобы стряхнуть влагу с ладони на пол, он брызгает каплями на спину Антона, протирающего учительский стол, заставляя того испуганно дёрнуться и обернуться. — Ты чё, придурок что ли? — Вопрошает недовольно Шаст, выгибая брови в немом «ну правда дурак». Но Арсу вдруг становится очень весело; брюнет напоминает долговязому пареньку маленького ребёнка, что пытается привлечь внимание всякими варварскими методами — так же хи́тро смотрит из-под ресниц и шаловливо улыбается, словно чертёнок готовит пакость. Парень окунает тряпку в воду ещё раз, на этот раз не отжимая, и вскидывает её в сторону Антона, от чего серая кофта мальчика моментально покрывается заметными пятнами теперь уже спереди. — Ах ты сука! — Выкрикивает Тоха и повторяет в точности за другом-придурком — кидается на того с мокрой тряпкой. Класс наполняется звонким смехом, переходящим в тонкие вскрики, потому что в ведре-то вода тёплая, а вот на тряпке почему-то нет. Они сбивают парты со стульями на них, что уже выровняли в самом начале своей отработки, но никому нет до этого дела. Сбивая по пути несчастное ведро своими длинными конечностями и почти распластываясь «звёздочкой» на скользком полу, Антон догоняет Арсения у доски, хватает свободной рукой за запястье, а другой, с тряпкой на изготове, начинает хлестать по тут же втянутому от холода животу и ногам, выслушивая высокое чистое хохотание, перемешанное с редким хныканьем. — Шаст! Шаст! — Парень вьётся, как пойманный на пруду ужик, пытаясь высвободиться из хватки. — Прекрати! — Антон раскатисто смеётся на манер злодея из новогодних сказок и прижимает неугомонного мальчика к стене. — Я понял, я всё понял! Антон! — Арсений чуствует, как их одежда и, соответственно, части тела под ней соприкасаются, и в голове пролетает секундная мысль о том, что его бедро сейчас точно между длинных ног Антона, но Арс моментально забывает об этом, смеётся от мокрой тряпки на волосах. — Фу, только не лицо! Всё, всё! Антон на последок шлёпает почти сухой тряпкой по ноге друга ещё раз и взъерошивает ему волосы немного замёрзшей рукой. — То-то же. — По-доброму усмехается Шастун, и они начинают уборку сначала.
***
На следующий день они без передышки обсуждают стенд-ап одного комика, вследствие чего прослушивают объяснение лабораторной по физике. — Че с этим делать-то? — Шепчет Антон, хмурясь, потому что его раздражают все эти Эйнштейны, загорающиеся лампочки и то, что ему с Арсом приходится отвлекаться от своих тем. — Так, ну, раз уж эти провода просто торчат, значит их надо куда-то вставить. — Арсений поправляет чёлку, опустившуюся на глаза и закусывает губу, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из предыдущих подобных работ в прошлой школе. — Пф, не, Арс, наука про «Торчащие и вставляющиеся» по-другому называется. — Тоха усмехается, получая толчок коленом под партой и плохо скрываемое хихиканье. — Дурак. — Качает головой Попов и берётся за перелистывание учебника. Антон принимает решение действовать более радикально. — Эй, Ковалёва, — Зовёт Тоша девушку на предпоследней парте третьего ряда. Та поворачивается с недовольным лицом, выгибая в знак вопроса брови, что сегодня накрашенные немного криво — подмечает парень. — Чё делать надо? — Лабораторную. — Раздражённо выплёвывает та, отворачиваясь обратно, на что парень лишь закатывает глаза. — Ой, подумаешь, цаца какая… — Попов тихо хмыкает, продолжая насиловать учебник в поисках ответов, в то время как Шастун вертит головой, пытаясь вычислить свою следующую жертву. — Лаврова! — Снова шёпотом кричит шатен. Ещё одна отличница поворачивается с точно таким же «чё-вам-блин-надо-придурки» лицом. — Шастун, опусти нос в свою тетрадь. — Строгий голос разрезает тишину, и парень виновато улыбается. — Скажи, чего тут сделать нужно? — Продолжает ученик, когда учительница отворачивается. — Прекратить с Поповым языками чесать и слушать учителя. — Огрызается та и резко разворачивается, махнув короткими волосами. — Сука… — Кряхтит Тоха. — Кого ещё спросить… — Он бегает взглядом от одной макушки к другой, но его прерывают. — Да погоди ты, я кажется понял… — В следующий момент Арсений дёргается от проходящего по пальцам тока и пугает тем самым Антона, который вообще в принципе любит не по делу махать своими худыми руками и который так же резко подпрыгивает на месте, смахивая стоящие у края парты маленькие гирьки и небольшие весы для следующего опыта. Половина класса уже даже не поворачивает головы в сторону шума, только зёбисто вздыхая и негодующе закатывая глаза, ибо всё давно понятно — кто, как и почему. — Шастун! Попов! — Выкрикивает учительница, хлопая по столу, и так парни перевоплощаются в лаборантов после этого урока, убирая оборудование с парт и очищая его чуть ли не до блеска, а после Арсений всё-таки догонит Антона, и того тоже бьёт током.***
Когда Антон краснющий, как помидор, почти задохнулся от беззвучного смеха, а Арсений почти сполз под парту, содрагаясь от всхлипов и боли в животе, Екатерина Васильевна всё-таки не выдерживает, опуская руку на стол с такой силой, что валяющиеся ручки с карандашами подпрыгивают, а ученики за первой партой испуганно дёргаются, проводя от неожиданности длинную синюю линию на половину тетрадного листа. — Немедленно расселись! — Вопит женщина, не жалея голосовых связок и уставшего за целый день горла. — Шастун на первую, — Она указывает пальцем на стол у двери кабинета. — Попов — последняя парта первого ряда. Немедленно! — В добавок выкрикивает она, готовая вот-вот вскочить с места и растащить парней собственноручно, потому что они слишком долго закатывают глаза и передвигают ногами. — Теперь вы сидите так и никуда не перемещаетесь, ясно? — Парни удручённо кивают, утыкаясь в свои каракули. На следующий день Екатерина Васильевна начинает гаркать, еле переступая порог кабинета. — Вы какого чёрта снова вместе уселись?! Я что вчера сказала?! — Я не могу сидеть у окна — мне дует! — Жалостливо протягивает Попов с грустыми глазами. Женщина в свою очередь стреляет недобрым взглядом в соседа по парте. — Я не могу сидеть с Третьяковой — я задыхаюсь от её духов! — Девушка разворачивается и открывает рот, уже собираясь сказать что-то очень недопустимое для кабинета русского языка, но пацан угрожающе шипит на неё, заставляя отвернуться. — Хоть один звук от вас услышу — с родителями в школу. — Она смотрит на них словно каннибал, связанный по рукам и ногам, желающий как можно скорее разрезать двоих на кусочки. Такое случалось стабильно раз в пару недель, но сколько не пытались разделить учителя — они всё сидели за одной партой, продолжая оставлять на её поверхности свои авторские мелкие художества, иногда разбавляя их чем-то нецензурным. Так в конце каждых двух недель их заставляли оттирать во всех кабинетах столы, на многих из которых теперь не только один Антон оставлял напоминания другим ученикам в виде пениса. И, Арсений знает, что это странно и ненормально, но внутри глупые бабочки щекочут рёбра, ударяя по ним своими бархатными крылышками, когда они рисуют вместе одновременно, сцепив пальцами излюбленный чёрный маркер по всему диаметру.***
Арсений знал, о чём говорят все учителя и ученики, к чему, а точнее — кому, сводились все их теории по поводу его стремительно ухудшавшейся успеваемости. Плохая компания, неправильное влияние и всё в таком духе — как стандартно и занудно, придумали бы хоть что-нибудь новенькое, аж сплюнуть хочется, потому что Антон для Арсения не является ни чем из того дурного, что в нём видят. Потому что эта длинная тощая шпала совсем не пугающая и вредоносная молния, а согревающее и жизненное солнце, без которого всегда одиноко и грустно, без которого окружающие вещи погружаются во тьму — страшную и до смерти пустую. Арс понимал, что, может быть, слегка зависим от Тохи, но ведь это только потому что Шастун такой необычный и непривычный, не как его другие друзья, особенный в своей манере непринуждённого поведения, лёгкости общения, доступности и открытости. Попов ещё не сближался с абсолютным незнакомцем так быстро, за какие-то несколько месяцев, он вообще по своей натуре скрытный, обделяющий окружающих своим доверием, но только почему-то на долговязого паренька это поведение распространяться перестало. Даже его мама говорила, что так нельзя, для неё они лишь друзья, чьи пути скоро разойдутся, а значит нужно браться за голову и думать о поступлении, и зацикливание на этом человеке не приведёт ни к чему хорошему, и уже, по факту, начало приводить. Но Арсу не было дела до мыслей других людей, даже если это кровные родственники; и пусть за спиной все твердили о том, что Антон так плохо, очень плохо на него влиял, Арсению, по правде говоря, было глубоко похуй, он продолжал хотеть быть с этим парнем.***
Два одиннадцатых класса в добровольно-принудительной форме отправляются на невообразимо интересную и важную для просвещения экскурсию по дому великого поэта, чьё творчество невероятным образом повлияло на всю историю русской литературы, конечно же. Отправление в шесть утра выдержит далеко не каждый, так что когда Шастун без зазрения совести опускает голову на плечо Попову, намереваясь продолжить прерванный сон, мальчик не возражает, укладывая уже свой тяжёлый котелок на макушку друга. Прижатые друг к другу тела согревают, заменяя тёплое одеяло, а тихое гудение транспорта усыпляет. Когда обход усадьбы Пастернака*, как позже выяснили парни, завершается, столпотворение зевающих выпускников экскурсоводы начинают водить по всей прилегающей территории, строго наказывая не отходить ни на шаг от основной группы. Конечно, мальчики благополучно посылают запрет нахуй и удаляются в другую сторону ото всех надоевших лиц, с каждым шагом, кажется, и вовсе пересекая территорию дома писателя. Им не нужны умные слова, старые истории и цитируемые наизусть произведения, им достаточно разговаривать друг с другом о своём, глупом и бессмысленном, рассматривая спящую и укатанную снегом природу. — Глупо устраивать подобные вылазки зимой. — Попов выдыхает, чуть задрав голову, наблюдая за клубами пара, и поёживается от пробирающего холода. — Экскурсии без желания вообще глупо. — Хмыкает Шастун, не переставая крутить головой во все стороны, хотя ничего особенно красивого не выделяется.***
Арсений смотрит сквозь окно, за которым качаются ветки деревьев, и пытается дать определение непривычной эмоции, сковавшей грудную клетку и превратившей некогда расслабленную площадь тела в одеревеневшую. Парень хмурится, перебирая уголок одеяла самыми кончиками пальцев, ища внутри себя хоть какой-нибудь путь, который сможет привести к причине, объяснению происходящего. Время не обращает внимания на душевные юношеские терзания и летит вперёд, к без пятнадцати трём ночи, не понимая, что кое-кому нужно побольше минут на формулирование вывода. Арс вспоминает любые моменты, происходящие с ним когда-либо, но не находит ничего похожего, даже минимально подходящего, прошлое не помогает, не повторяясь в настоящем, и приходится обратиться к логике. Если раньше такого не происходило, значит что-то новое оказывает влияние сейчас. И да, это очень логично, но как можно выделить что-то конкретное, если в данный момент в жизни новое практически всё? Даже родители немного изменились, в новом офисе больше работы, больше дел, требующих огромных затрат времени и сил, под вечер хочется полежать перед телевизором и пойти спать. И Попов не винит их, ведь они всё равно продолжают быть рядом, стараясь не упускать важных моментов, пусть и не так часто, как когда-то. Или причина в сократившемся общении с друзьями? Вроде и нет, парень переписывается с ними каждый день и стабильно гуляет пару раз в неделю. Тогда — новая школа? Но Арс не чувствует себя чужим, не видит в учителях придирающихся злодеев, не желает быстрее выпуститься. Но такого не может быть, должна же быть причина стягивающему горло ощущению, почти всё в мире объяснимо, с чего у него должно появляться исключение? Арсений чувствует себя тупым как никогда и думает, что ему не помешала бы чья-нибудь помощь, взгляд со стороны, только к кому обратиться, он не знает тоже, потому что как его хоть кто-то поймёт, если он сам объяснить словами ничего не сможет? Можно позвонить Серёже, но тот даже днём над подобным может затупить, чего уж пытаться в середине ночи. А больше друзей, которым можно доверить особенно личное, и нет. И Арсений обязательно бы пострадал на тему одиночества, если бы его не волновало сейчас кое-что похуже. Можно… Можно позвонить Антону? Если он не ответит чего-нибудь вразумительного, то хотя бы отвлечёт на время, потому что у него такое получается лучше всего, Арс успел убедиться. Свет экрана неприятно ударяет по глазам, но не уменьшает желания тыкнуть в нужный контакт. В половину экрана высвечивается ужасно уморительная фотка, где парень смешно выпучивает глаза, показывая язык, и чуть ниже написано «Тоха» с зелёным сердечком рядом, потому что он сам записал себя так в чужом телефоне и потому что: «Слизерин, Арс, я ж тебе говорил, идиотина». Попов смотрит несколько секунд на экран, не замечая, как привычная улыбка расплывается на сонном лице, и прикладывает телефон к уху. Через несколько долгих противных гудков устройство коротко вибрирует, а на том конце раздаётся шелест. — Тош? — В динамик громко вздыхают. — Ты спишь? — Арс звучит тихо и настолько невинно, что Антон даже думает не язвить, но секундное желание пропадает, как и сон. — Не, Арс, — Хрипит голос, и Попов ощущает, как мурашки пролезают на плечах. — Три ночи, конечно не сплю. — Извини. — Тянет виновато Арс, понимая, что Антон не злится, просто всегда так общается. И Попов совсем не возражает. — Ох, прекрати, — Всё ещё низким голосом отвечает парень, но заметно смягчается, полностью прогоняя дрёму. — Что-то случилось? Ты в порядке? — Арс представляет, как мальчик закрывает глаза и глубоко вздыхает, как обычно делает после сна. Потому что Антон уже засыпал при нём несколько раз. Его губы снова дёргаются в короткой необдуманной улыбке. — Да, — Он кивает и продолжает, немного погодя, уже тише, как когда под одеялами рассказываются бессмысленные секреты. — Но я не могу уснуть. — Иногда такое происходит, если посмотреть перед сном что-то очень смешное. Переизбыток эмоций, знаешь. — Об этом Попов и думал, он пытается отвлечь, выдавая первую мысль, появившуюся в не до конца проснувшемся мозге. — Нет, я ничего не смотрел. — Арсений понимает, что улыбается без причины снова, слышит, как отделы мозга отдают этот приказ, но не думает об этом, не сейчас, не когда между ними только небольшое расстояние и глухая ночь. — Тогда ты переел? И твой желудок шлёт сон нахуй? — Анто-о-он, — Мальчик растягивает имя, не удерживает хихиканье. У Шаста же перед глазами наморщенный носик и прикрытые глазки. — Я не наедаюсь на ночь. Это плохо. — Тебя что-то беспокоит? О чём-то думаешь? — Я не знаю, как объяснить. — Расстроенно произносит парень, и Антон на секунду теряется от такой быстрой смены настроения друга. — Просто не могу уснуть. — Я думаю, ты уснёшь ближе к четырём, проспишь часа три и всё отпустишь. У меня обычно так. — Да, наверное. Я попробую уснуть. — Можешь выпить мятный чай. Моя мама говорит, он должен действовать как снотворное. Не знаю, лично со мной такой фокус ни разу не сработал. — М-м, слишком лень вставать, — Теперь хихикает Шастун. — Спасибо, что поговорил со мной. — Пошёл ты, — Беззлобно говорит Шаст. — Ты же знаешь, что всегда можешь звонить мне, да? — Да. Да, спасибо. Спокойной ночи, Антош. — Спокойной ночи, Арс. Он жмёт на красный кружок и бросает телефон рядом с подушкой на чуть сбитую от постоянных ворочаний простынь. Не сказать, что стало легче, но чужой голос вытеснил из головы изводящие мысли, давая этим трёхминутную передышку. Арсений переворачивается на спину, смотря в потолок вновь пустым взглядом. Что такого в его жизни случилось, что не отпускает несколько часов? Особенно сильный порыв ветра заставляет ветку громко столкнуться с оконным стеклом, что вынуждает мальчика дёрнуться и вернуться в реальность. Ещё несколько долгих секунд тело под одеялом напрягается сильнее обычного, а после Арс гулко выдыхает, и в его голове, подобно перегоревшей лампочке, вспыхивает паническое осознание непоправимого факта. Единственное новое в его изменившейся жизни — Антон. Антон, благодаря которому Арс и не хочет быстрее получить аттестат, благодаря которому школьные будни не превращаются в ад, Антон, который рядом практически ежедневно, даже на тех самых прогулках с друзьями, они только если вместе не живут. И вот тут совсем не в тему по голове бьёт обида, потому что ночёвка вместе — одна из немногих вещей, ещё несовершённых их дружеским объединением. Дружеским. Друзья. Они же, блять, друзья, как Арсений мог проебаться? Он же не имеет на подобное никаких прав, он не может сделать вообще ничего, он для него не больше друга, и это нельзя изменить. Арс закрывает лицо руками с тихим хлопком, переворачивается на живот и топит отчаянный стон в подушке. Ну вот и почему мир не может быть справедливее и проще? А, да, так совсем не весело, точно. Арсений думает немного поплакать, чтобы быстрее уснуть, и даже начинает хныкать для разгона, но вдруг передумывает. Он снова оказывается лежащим на боку, только уже спиной к надоевшему окну, быстро трёт лицо руками и плотнее кутается в одеяло, думая таким образом отогнать вихрь мыслей после осознания. Нет, Попов не прекратит общение, нет, не сведёт его к минимуму, нет, не будет вестись на чушь «с глаз долой», не будет отпускать и отталкивать, не будет намекать и признаваться. Всё останется как раньше, как прямо сейчас было по телефону. Он справится, он переживёт свою влюблённость… Мамочки, как же пиздецки жалко это звучит в голове. Арсений будет продолжать быть другом, который нужен Шасту, а вздыхать втихаря никто ему запретить не может. Всё хорошо на следующее утро. И на следующий день. И на третий, и на пятый. Всё просто прекрасно, только Арсению иногда приходиться одёргивать самого себя, когда осознаёт, что залипает на мягкие щёки слишком долго, прослушивая болтовню парня о каком-то альбоме, сложной контрольной и, кажется, порванных кедах. И любой, вероятно, заметит и объяснит до деталей такое поведение, но Арсу снова плевать, он слишком занят чужой улыбкой, чтобы волноваться над тем, понимает Антон или нет.***
Середина марта не расщедрилась на долгожданную весну, по ночам температура всё так же уходила в минус, хотя солнце по утрам грело всё больше и переставало быть противным, как зимой. Грязный снег скрипел под ботинками, учителя не давали передохнуть, заваливая заданиями и почти ежедневно напоминая о наступающих на пятки экзаменах, количество материала, которое нужно повторять и запоминать, увеличивалось чуть ли не по часам, и, по идее, всё это должно было напрягать, вызывать стресс, отнимать колоссальные проценты сил и энергии, в конце концов, пугать и нервировать, но по-настоящему Арсения коробило только поступление. И нет, он не переживал за вступительные, просто оба парня собирались сдавать литературу, только Попов хотел быть актёром, а Шаст бредил журналистикой. Арс знал, что это ничего в дружбе не меняет, если люди хотят, они находят способ общения вне зависимости от километров между ними, — и у него был живой пример в виде родителей и их лучших друзей ещё со школьной парты — но знание не отменяло факта наличия страха, потому что… Потому что он мог бояться, и за это нельзя было судить, и потому что Антон был не просто друг. И Арсений бы рад сказать, что ничего особенного не чувствовал, а пережить возможное угаснувшее общение было бы легко, если бы всё было так же просто, как на словах, и если бы его мозг не отключался за секунду от чужого хихиканья или полноценного смеха. Арсений не знал, как справляться с подобными загонами, поэтому старался заморачиваться на них поменьше. Антон всё ещё ничего не замечал, и Арсений был рад этому. Рад, что они всё ещё свободно гуляли вместе, много и долго, если позволяла загруженность подготовкой. Рад, что они спустя несколько месяцев продолжали валяться вместе на кровати, просто так, слушая реплики из звучащего фоном сериала, потому что обоим ахуеть как впадлу делать что-то ещё. Рад, что они вместе учили стихи, пытаясь в двухсотый раз с матами и проклятьями помочь друг другу отличить ямб от хорея, найти главную проблему и в принципе сделать весь разбор стихотворений в общем. Но Арсений тоже ничего не замечал: ни как мерцали зелёные глаза, ни как Антон незаметно придвигался ближе на кровати, ни как он иногда уходил в себя. Арс помнил о дружеских отношениях, помнил, что они близкие приятели, принимал подобное как обычные дружеские жесты, ведь он так и считал, что для друзей подобное стандартно и «в норме». А ещё Арс был просто одержим им самим, любовью и восхищением к нему и его красоте, пиздец закручен на его коротко брошенных взглядах, без причин неожиданно тыкающих в щёки кончиках пальцев, помешан на звуке бряканья поправляемых тонкой рукой браслетов, на вытягивающихся и сгибающихся в коленях изящно-худых ногах под партой двадцать пять раз на дню, заманен вылезающей из-под капюшона светлой еле вьющейся чёлкой и спрятанными толстовкой бёдрами в чёрных тесных джинсах, увлечён до той степени, когда нет возможности думать больше ни о чём и ни о ком, так что Попов всего лишь до редких вдохов был занят испытыванием своих безразмерных чувств. Парни тупые, чтобы заметить, и они оба не являлись исключением.***
На уроке ОБЖ началась тема семьи и брака. Учитель — мужчина старой закалки, не умеющий принимать чужой взгляд на жизнь, рассказывает о том, как важно найти хорошую жену и хорошего мужа и продолжить человеческий род как можно скорее. После фразы о том, что Америка сходит с ума, разрешая однополые браки на законодательном уровне, Шастун громко фыркает, развязывая тем самым бессмысленный, но очень ожесточённый спор. Так Алексей Николаевич говорит Шасту собирать свои вещи, а на возмущённый вопрос Попова: «За что вы его выгоняте?», беззвучно приказывает отправляться за дверь и ему тоже. Арсений и Антон плюют на оставшиеся три урока и отправляются домой к последнему. Потратив час своей жизни на просмотр общих любимых шоу, парни разваливаются на кровати каждый со своим сборником заданий, ибо экзамены никто не отменял. Пока Антон грызёт ручку, углубляясь в условия задачки, Арсений читает текст про перемены и, не дойдя даже до середины, погружается в собственные мысли и рассуждения, отстранённо глядя сквозь толстый сборник заданий. Действительно забавно, как один незначительный шаг может перевернуть твою жизнь навсегда. Если бы не этот переезд, думает Попов, и, соответственно, переход в новую школу, он бы никогда не встретил Антона. Он, скорее всего, сидел бы сейчас на уроке, а после валялся один на своей кровати, не зная никакой кавер-группы, глупых видео и шуток, продолжал общаться с Серёгой и другими знакомыми, и, возможно, шёл бы на золотую медаль… Всего, что есть у него в данный момент, могло бы и не быть. Арсений на секунду осознаёт, что в данный момент у него нет ничего, кроме Антона. И ему до ужаса ничего кроме него и не хочется. Брюнет переводит взгляд со страницы на рядом лежащего Антона, подпирающего кулаком щёку и нахмуренного, видимо, в попытке просчитать верное решение уравнения в голове. Да… А ещё бы он не был сейчас безнадёжно и безответно влюблён. Арс перекатывается пару раз на кровати и оказывается рядом с Шастом, закрывая собой длинное навороченное уравнение на одной из раскрытых страниц. Заметная складка исчезает с юного лба, а глаза еле заметно дрогают, фокусируясь на прикатившемся теле, словно парня выдёргивают из транса. — Почему ты так среагировал? — Попов не начинает сбито дышать, а его пульс бьётся в том же ритме, потому что с влюблённостью, как и планировал парень, до сих пор ничего не меняется — они так же часто касаются друг друга, наваливаются друг на друга или хватают за руки-ноги во время вспышек дикого смеха, они всё ещё продолжают быть близко, просто теперь Арс чувствует не дружбу. Он ощущает себя в безопасности, весь его дышащий организм ощущает безопасность, абсолютную защиту и безоговорочное доверие; парню, как и с самого начала, спокойно и надёжно рядом с этим мальчиком. Просто теперь голубые глаза светятся ярче. А может быть так было и раньше, только он не придавал этому значения. — А? — Антон приподнимает уголки губ и его щечки сразу становятся заметнее. Попов любит, когда он улыбается, особенно когда из-за него или его бестолковых шуток. — Ну, то есть, я тоже не согласен с его словами, да и не только мы с тобой, я думаю, но другие продолжили молчать, а ты нет. — Меня просто бесят такие мудаки, как он. — Ты ничего от меня не скрываешь? — Спустя минуту вглядывания в глаза Шастуна, спрашивает он. Потому что такой ответ ему показывается неполным. Шестое чувство, как почему-то называют явную начальную стадию шизофрении, подсказывает — что-то не договаривают. — Я не охочусь на девственниц по ночам, если ты об этом. — Парень склоняет голову в бок, растягивая губы в издевающейся улыбке. Арс тащится с каждой увиденной. — Придурок. — Попов пинает тощие ноги. — С чего такой вопрос, Арсений? — На его лице всё ещё присутствует улыбка, только теперь спокойная и лёгкая. — Ну… Ты ни разу не говорил, что тебе кто-то нравится. — Попов не понимает, почему говорит именно это, но тот самый голос в голове радостно визжит. — А тебе кто-то нравится? — Он удивлённо поднимает брови, теперь опираясь на кровать обеими руками. — Я первый спросил. — А что, если я не хочу это говорить? — Немного погодя, отзывается Шастун, и его взгляд плавно сменяется с расслабленного на сосредоточенный и отдалённо-серьезный. Вообще-то Арсений думал, что их уровень дружбы вполне дотягивает до того, на котором люди спокойно делятся подобной информацией, но, по-ходу, он ошибся. Его лицо тут же тускнеет, и, кажется, Антон это замечает. — Нет. — Отвечает он, но прежний свет в глазах напротив всё равно не появляется, хотя, да, Попову становится немного легче, пусть он и понимает, что это глупо, потому что долго на полученное «нет» надеяться нельзя. — А тебе? — Спустя несколько секунд продолжает Тоха, неотрывно, но напущенно-безмятежно смотря на лицо друга. — Ну… Может быть. — Я её знаю? — На лице Антона не происходит изменений, а голос остаётся по-прежнему размеренным и чуть низким. — Это… — Парень делает маленький вдох и продолжает, не зная зачем вообще вываливает данную информацию. — Это не «она». — В принципе, он же не уточняет, да? Значит, узнать, кто именно этот человек, парень не сможет. Брови Шаста чуть тянутся вверх. Он не оскорблён или разочарован, или ещё что-то, нет. Он знает, что Арсений в своей жизни неровно дышал и к парням. Попов знает, что Шастун тоже. Они обсуждали это. — Хорошо. — Он коротко кивает. — Кто «он»? — Антон делает ударение на местоимении, но Арс отрицательно мотает головой. — Я не могу сказать. — Почему? — Потому что тогда всё изменится. Антон досадливо поднимает уголки губ и косит глаза в сторону, пока Арсений смотрит на него, и в этот раз внутри начинает болеть, потому что он подводит Шастуна как друг. И потому что он знает, что ни к чему радужному признание не приведёт. Но дальше происходит что-то, определённо грозящее взорвать Вселенную к чёртовой матери и уничтожить абсолютно каждый световой год, потому что Антон наклоняется вниз, к лицу Арса, нависая над ним. — А что если кто-то уже влюблён в тебя? — Тихо говорит Антон, не поднимая взгляд, устремлённый в нижнюю часть лица мальчика под ним, и глаза Арса широко распахиваются, а рот приоткрывается, что не остаётся незамеченным. Антон опускается ещё ниже, и Арсений еле успевает поймать этот недолгий момент — когда их дыхание смешивается, а следом губы смыкаются. Арс думал задержать дыхание, но весь воздух выбивает из лёгких, тело расслабляется, а ноги, наоборот, тяжелеют, и в районе затылка что-то сдавливает на целую долгую секунду. Арсений нетвёрдо отзывается, боясь, что происходящее прямо сейчас вспыхнет и испарится, повторяет за более уверенным, но не менее мягким в своих действиях Антоном, с каждым мгновением решительнее обхватывая чужие губы, поочерёдно перемещаясь с верхней на нижнюю. Когда тонкие пальцы невесомо ложатся самыми кончиками на линию подбородка, Арсений вспоминает про свои руки, до этого лежавшие скрещенными на животе, но теперь ладони, кровь в которых успела чуть ли не вскипеть, обхватывают лебединую шею, пуская по длинной спине мурашки. Антон на вкус — его первое сентября, охапка роз и большой портфель; его самое первое и самое последнее первое сентября, он — праздник, ни капли не грустный, с яркими разноцветными шариками, с солнечными бликами на окнах многоэтажек, с высокой температурой «бабьего лета» под школьной парадной формой, он — новое в его жизни, ни на что не похожее, свежее и не реально прекрасное, то новое-настоящее, которое невероятно сложно получить. Нельзя узнать человека за несколько месяцев общения, и не имеет значения, насколько серьёзные и разнообразные темы вы обсуждали, и для Арса с недавних пор это не имеет ровно никакого значения, он чувствует стопроцентный контакт, полное взаимопонимание, он настолько очарован мальчиком сверху, его голубые глаза настолько быстро загораются от блестящих зелёных напротив, почти неоновых, что каждая часть сознания, надоевше-регулярно твердящая о необходимости быть скрытным, перестаёт иметь смысл. — Я чувствую так много… — Шепчет Арсений, отрываясь и глубоко вдыхая — голова немного кружится. — Я так долго хотел поцеловать тебя… — Теперь ты можешь перестать хотеть и начать делать. — Так же тихо отвечает Антон, счастливо улыбаясь в нескольких сантиметрах от лица под ним. — Не перестану. — Отрицает он тихо, потому что действительно не может перестать хотеть, но однозначно может начать и никогда не заканчивать, потому Арс кладёт ладонь Антону на щёку и притягивает к себе, чтобы продолжить целоваться, пока губы не онемеют от усталости.***
Арсений понравился Антону сразу. Вообще, парень и не думал о любви в начале, если честно, он вообще перестал особо думать рядом с Арсом по-странному быстро, залипая в чистый, а в некоторые дни почти прозрачный, голубой цвет глаз, с аккуратным переливом от небесного до бледно-василькового, и погружаясь в ровный чистый обволакивающий со всех сторон голос. Как бы Антон не хотел признавать, что повёлся на внешность, это именно так, и он это знает. Но было нельзя по другому, не в случае с Арсом. Антон не виноват, что ресницы такие длинные и пушистые, а линия губ ровная и пигментированная, будто специально подведённая нежно-тёмным розоватым, слюни сами потекли, а Тоша совсем не виноват, он жертва обстоятельств. Парень не думал, что это плохо, совсем нет, потому что никто не стал бы начинать общение с неприятным внешне человеком, такова правда, не стоит заводить песни о внутреннем мире и душе, но позже он всё больше пропадал, только уже не в красивой обёртке, а в содержимом. Он не знал, чем заслужил такое везение, но Арс полная противоположность испорченным людям, так что никаких мучений и укоров себя за любовь к драгоценному кувшину с ядом внутри. Когда конкретно симпатия в его отношении к Арсу начала всё больше вытеснять дружбу, Антон не помнил, да так и не понял, просто принял как должное, потому что бороться с самим собой глупо, а ещё его пиздец как влекло и манило, так почему он должен был бежать от этого? Разумеется, Шастун ни на что не рассчитывал, несомненно, понимал, что лишится всего, если Попов узнает о ни разу не дружеском отношении, но он всего лишь хотел быть рядом до тех пор, пока возможно. Он запретил себе даже мечтать о том, как могло бы было быть с ним, присутствуй взаимность, потому что тогда бы Тоха долго не удержал в секрете свою влюблённость. Но разве он мог позволить себе поверить, что Арсений ответит взаимностью? Если бы он только, блять, мог узнать, что красивый мальчик поцелует в ответ, он сделал бы это раньше.***
Для окружающих не менялось ничего, никто не замечал, как пылко горели глаза, для всех всё оставалось по-прежнему, кроме самих Антона и Арса, потому что теперь они не отлипали друг от друга, потому что теперь касания были не дружеские, теперь у них другой смысл, да, они были идентичные ранним, но только отличались неприкрытым отчётливым пробирающим теплом и взаимностью и только для них двоих. Они скучали друг без друга ненормально, чудовищно сильно, им было холодно, чрезмерно холодно по одиночке, кожу покалывало от убийственного желания постоянного контакта, так что они ничего не могли поделать с тем, что колени соединялись в тот же момент, когда оказывались спрятанными под партой от посторонних глаз, а ладони опускались на плечи или бока, или бёдра при не всегда нужных условиях, когда, например, можно было просто позвать по имени, а не хватать за запястье, но они были не в силах изменить или ослабить безумствующую и искрящуюся, словно короткое замыкание, связь между друг другом. И, вероятно, подобной мощности притяжение должно было пройти уже примерно через месяц, потому что, если внимательнее присмотреться, у многого количества пар оно проходило слишком быстро, но ни одному из парней до сих пор не надоедало почти непрерывное присутствие рядом, а условный срок уже был позади. Они не могли отцепиться, не могли уйти после занятий раздельно, потому всегда дожидались — в любую погоду, в любом состоянии, в любое время, и многие назвали бы такое сумасшествием, если бы знали о происходящем в их отношениях, но никто не знал. А ещё не испытывал на себе, из-за чего и не в силах понять, каково это возвышенное, исключительное и затмевающее состояние. Каждый раз, когда Арсений замечал его приближение, в голове тут же прокручивались мысли, как их бессовестно будут разнимать и избивать, а потом Антон выбивал собой оставшееся расстояние, они целовались, и звуки тут же выключались, освещение гасло, и песчинки в часах застывали, потому что… Вот так они испытывали любовь, такая она на самом деле была и есть, и поэтому им не казалось сверхъестественным беспрерывно скучать и переживать, если были не вместе, это становилось тем, без чего в один момент всё могло оказаться пустым. И дело было не в возрасте, гормонах, опытности или ее отсутствии, а в человеке. Вернее, в двух людях, от макушки и до кончиков ногтей на ногах наполненных взрывными чувствами. И да, может, они обычно острее в самом начале, но ведь молодость так всегда и ощущалась — этой не иссякающей влюбленностью. Шаст не боялся, налетал на Попова в любой подходящий (иногда не только) момент, плевал он с самой высокой ёлки, кому там чё не нравилось, но он знал, что сам Арс переживал, знал, потому что тот объяснял, а ещё до сих пор вздрагивал каждый раз, поэтому Антон всегда проверял наличие любопытных глаз. Потому что он тоже не будет рад, если его личному миру сделают больно.***
Философия Антона всегда была проста: тянет к человеку — будь с ним, и в данное время ничего не изменилось. Тоха вообще не считал, что чувства могли быть «не к тому человеку», что любовь могла быть неправильной, что она появляется, если терпеть и мириться с неприемлемыми действиями, мыслями или взглядами другого человека, что такая огромная сила зависела от возраста, внешности, статуса или любых других аспектов, которыми так рьяно родители тычут в лица детям, потому что хотят себе красивых внуков и более высокого уровня жизни в будущем. Разумеется, это не про всех и каждого, но такое в мире было и есть, и вряд ли когда-нибудь просто исчезнет. Тоша понимал, что, возможно, наивен, и, безусловно, живёт не мало людей, которых ничто, никто и никогда не исправит, но он был безгранично убеждён — реальная любовь способна заставить меняться. А ещё Антону слишком часто похуй на слишком большое количество вещей, и он мог бы задуматься о том, как это плохо, но… Ох, ему же похуй. И всё-таки присутствовало то единственное, о чем Антон задумывался серьёзно некоторое время назад, о том, что такого ещё не было. И это тот неоспоримый факт, в котором он был надёжно уверен, даже не нужно вспоминать прошлые опыты, просто потому что такое невообразимое состояние нельзя взять и забыть. Конечно, он влюблялся и раньше и, конечно, расставания зачастую были далеки от приятных событий, но он натурально и в душе не ебал, как смог бы пережить и отпустить данное сейчас, если бы вдруг всё прервалось. Потому что происходившее между ними казалось неземным, хотя такого испытываемого ими неиссякаемого притяжения явно не существовало за границами планеты. Но Антон не хотел анализировать это, не хотел даже загружать свой мозг воображением о том, какой может произойти конец, мальчик просто хотел жить в кружащих сознание днях и наслаждаться тем, что получил, потому что по ощущениям — было всё, что вообще возможно в их реальности. И в параллельных тоже.***
Пока крепкие неприступные альфа-самцы обсуждают, кому вдуть из девчат, Антон припирает Арсения за тонкой разделяющей два мира стенкой шкафчиков к ней же и наслаждается неторопливым скольжением их губ друг о друга, смешанным нагретым воздухом между ртами и опасливыми прерывистыми выдохами, потому что скалы, накаченные, словно надутые воздушные шары, сильно разозлятся, если увидят эту любовь, наэлектризованную желанием и страхом оказаться пойманными.Антон быстро идёт по ведущему к раздевалкам коридору, и Арсений не видит смысла идти навстречу, потому что уже знает, что парень собирается делать, учитывая их разлуку длинною в день. Ничтожно мало, но не когда ты с головой в другом человеке. Шаст резко останавливается, оказываясь у цели, подходит почти вплотную, хотя для многих близких друзей такое положение нормально. Только они совсем не друзья. Высокий парень опирается рукой о стену, рядом с шеей Попова, и скомкано выдыхает, потому что спешил. — Привет. — Тихо начинает светловолосый, чтобы никто не услышал, и неважно, что никого вокруг нет. — Тош, я знаю, зачем ты здесь, и я тоже очень скучал, но, пожалуйста, давай не в этих стенах? — Вместо ответного приветствия излагает Попов, нервно поправляя лямку рюкзака. — Правда? — Стараясь звучать максимально искренне, спрашивает Антон, наклоняясь чуть вперёд, но, услышав хлопнувшую дверь на другом конце, возвращается в прежнее положение так и не убрав руку. Отставший ученик проходит мимо них, не обращая никакого внимания, но Шастун чувствует, как Арсений на мгновение напрягается ещё больше. — Мне кажется, твоё сердце не согласно с разумом. — Тянет ехидно парень, сгибая руку, на которую опирается, в локте, и делает шаг вперёд, почти придавливая собой стройное тело напротив. — Это не разум, — Попов готов завыть. Да, всё настолько плохо-ахрененно. Он прикрывает веки с дрожащими ресницами и закусывает губу изнутри, потому что Антон везде, охватил его словно окружность геометрическую фигуру. — Это чувство самосохранения. — С чем действительно был проёб в новой школе, так это с высоким процентом гомофобов в ней. Но даже это обстоятельство не могло унять и половины силы влечения к Антону, и именно поэтому брюнет так волнуется сейчас — он просто не сможет остановиться или отказаться. Парень открывает глаза, стараясь смотреть на стену за юношей перед ним, а не на его губы. — Знаешь, Арс, — Антон кладёт свободную ладонь на талию парня и, сделав несколько мягких круговых движений большим пальцем, ведёт её мучительно-медленно вверх, в сторону горла. — Я хочу на колени перед тобой так же сильно, как поцеловать тебя, — Арсений не видит со стороны, но точно знает, что его зрачки сильно расширяются от услышанного, а воздух не проглатываемым комом застревает в горле, но всё равно не смотрит на лицо говорящего, да это и не нужно, потому что ему шепчут почти в ухо, специально не задевая даже мягкой щекой. — Но первое ты ни за что мне не позволишь здесь, так что… — Антон впивается в его раскрытые и безмолвно просящие губы, заглушая стремящийся вылететь стон, крепко удерживая за шею. У Арса ощущение такое непередаваемо-приятное, будто острые раскалённые иголки из неизвестных внешних источников прокручиваются в самой глубине органов, словно кто-то воздействует на него через куклу Вуду, и Попов даже знает, у кого над ним сейчас вся власть.
***
Ближе к двадцатым числам апреля месяца температура подскакивает до плюс двух, и одну из их прогулок в парке смывает противным ливнем. Когда парни доходят до первого нужного дома, Арс собирается чмокнуть Антона и уже побыстрее побежать к своему месту жительства, потому что, кажется, непромокаемые ботинки всё-таки промокли, а куртка совсем не спасла воротник кофты от слёз неба. Когда они забегают под крышу подъезда, чтобы нормально попрощаться, Арс стряхивает крупные капли с рук и тянется вперёд, поднимаясь на носочки, но их действительно мокрые нежности прерывает звук телефона Антона. В начале Шаст выслушивает, как по-идиотски ходить-бродить по городу, не узнав прогноза погоды, а затем, как быстро ему и Арсу нужно подняться домой и согреться, потому что мать видела их в окно и они хуже мокрых псов. Так, Арсений оказывается в чужой тёплой ванной, в которой раньше максимум мыл руки, с огромным полотенцем, чужой футболкой и штанами. Между прочим, не менее огромными — видимо мама Антона выделила комплект, собранный явно для сына. Или мужа. В целом, не важно, потому что пальцы на ногах посинели, а тело всё больше захватывали мурашки, так что Арс сбрасывает свои мокрые шмотки в стиральную машину, как ему и велела гостеприимная хозяйка, и залезает в ванную. Позже он сидит на кухне вместе с Антоном, и они смотрят какой-то сериал на «Первом», стараясь не вникать в сюжетную линию, — ибо все знают, что это затягивает хуже болота — больше занятые поеданием картошки с мясом. На самом деле, только Попов занят этим по-настоящему, потому что Шастун лезет в его тарелку своей вилкой, пытаясь украсть кусочки особенно сильно поджаренного мяса, и внимание от этого старается отвлечь ногами под столом: то слабо пихает, то обхватывает по очереди за щиколотки и тянет на себя, то залезает пальцами под штанины, свободно болтающиеся на ногах его парня, ибо комплекции их тел довольно схожи. Арсений хихикает с плотно сомкнутыми губами, не оставляя попыток прожевать кучу сладковатой картошки во рту, иногда пихает ногами в ответ, получая ехидную улыбку, и тускло краснеет, опуская голову ниже. Ещё позже — после мытья посуды, зажиманий у раковины и быстрых скрытных клевков губ — они готовятся засыпать на одной кровати, и неважно, что ночёвка предполагает наличие спальных мешков и отсутствие сна, по крайней мере, до трёх утра. Особенно, если это первая ночёвка. Тётя Оксана — и никак иначе, Арсюш, — предлагала надувной матрас и две подушки с пуховым одеялом, но Антон был типо: «Прекрати, ма, чё мы, не поместимся на моей что ли», так что дверь быстро закрылась с обратной стороны, а шторка поймала свет уличного фонаря, погружая комнату в темноту, но даже так они видели глаза друг друга. — Она не знает? — Спрашивает Арс тихо, сплетая под тёплым одеялом уставшие ноги и пальцы рук. — Ты бы хотел, чтобы я сказал? — Не превышая заданный уровень шума, отвечает Антон вопросом. Они не обсуждали данный аспект отношений, как-то вот вообще не до того было, но сегодня это напомнило о себе, так что логично поговорить сейчас. Потому что потом голова снова будет занята другими вещами. — Не знаю, — Он едва заметно жмёт плечами. — Нет, наверное. Просто… Если кто-то из твоих родителей зайдёт? — Будем импровизировать. — Легко отзывается Тоша, потому что если подумать, то ничего ужасного не случится. А значит можно, наконец, открыто и не настораживаясь поймать чужой рот своим, крепко притесняясь губами, и Антон так и делает, не упуская шанса близости именно в кровати. Веки мгновенно опускаются, и Арс отвечает, закидывает ногу выше, ближе придвигается, следуя за тянущими обвитыми вокруг торса руками, касается грудью и закидывает руки за шею парня. Ничего быстрого и ничего страстного, неторопливые податливые смещения плотно сцепленных губ, тихие столкновения влажных языков и неуловимый хлипы смешиваемой слюны, блестящей на покрасневшей постоянно сминаемой мягкой плоти. Так они целуются пять минут, десять и пятнадцать, и это становится чем-то больным и неудобным, но никто не останавливается ещё какое-то время. И нет возбуждения и желания чего-то большего, нет ничего животного и плотоядного, несмотря на близкий контакт. И не то чтобы никто из них не хотел, и не то чтобы Антон не дрочил на бледные губы и розово-красные щеки с мороза, но сейчас так правильно и достаточно просто целовать и ластиться телом к телу, и так приятно тонуть в запахе не своего геля для душа, шампуня и белья, постиранного другой фирмой порошка, так бесподобно всего лишь засыпать вместе на всю ночь, не думая ни о чём, кроме него рядом, и оставляя последним в голове только цепкие поцелуи.***
Такого не было уже года два, если не дольше. Май дарил непривычно много солнца и тепла, молодая трава рябила в глазах сочным зелёным, аккуратные листочки на берёзах переливались и отсвечивали, заставляя щуриться, но не давая возможности прекратить смотреть и восхищаться творениями природы, крохотные почки, а позже — бутончики, на ветках вишни, черёмухи, сирени, акации продолжали расти и раскрываться с каждым днём, напитываясь энергией, и уже скоро улицы должны были затопить головокружительные перебивающие друг друга ароматы, такие скоротечные, по которым продолжаешь скучать ещё месяц после исчезновения, которые хочется спрятать в доме и достать только бело-серой зимой, возвращаясь в тепло, как возвращаются в определённые дни, только посмотрев на фотографию, запечатлевшую нужный момент. Эта весна вообще казалась Арсению самой лучшей, он никогда раньше не думал, что витающая повсюду какая-то космическая сила, ранее не осязаемая, может пролезать под кожу, заряжая чем-то непонятным, что, в свою очередь, превращает тебя в сверхчувствительного и восприимчивого ко всему вокруг человека. Арсению нравился окружающий его мир, нравилось всё в нём — от разбегавшихся в стороны солдатиков и мельтешащих бабочек, до пчёл и ос, потому что кто, блять, вообще любит этих созданий? Но конкретно в этом году они все почему-то завладели вниманием и любовью, Арс даже не убегал от них в припадке страха. Он наслаждался каждым утром и последующими периодами дня, старался осмотреть всё вокруг, запомнить умирающие секунды происходящих метаморфоз. Арс ощущал гармонию всеми клеточками и тканями несмотря на вернувшуюся пыль, вылетающую из-под колёс автомобилей. И, может быть, дело было в руке, в которой лежала его ладонь, чуть меньше, и всё равно идеально подходящая. Да в этом и было, потому что весна оставалась собой и нисколько не менялась. Просто напросто он с ним были идеально подходящие, с небольшой разницей в росте и, довольно ощутимой, в профессиональном стремлении, разным цветом глаз, может и не совместимым, как кажется сначала, но, если подумать, создающим потрясающую бирюзу, великолепно сочетающуюся с их тоже разными волосами. Никакой магии вне Хогвартса, ничего феноменального, очередная смена времени года, следующая цифра месяца на полях в тетради, ежегодно-перерождающаяся природа, и, в конце концов, среднестатистическая весна, а Арсений всего лишь влюбился по самые ушки. Вот и всё, криминала, как у красотки Бритни, не будет. И это совсем не огорчает, если честно. Вообще, коты сходят с ума в марте, но люди, хоть они и хуже животных, могут обезуметь в любое время. Антон не обезумел, конечно, но сойти с ума как коты мог в ближайшее время, он понимал чётко. И, да, у него в душе и в голове тоже пели птички и цвели цветочки, но не одни они занимали мысли. Просто Арсений был очень близко в последнее время. Последний месяц почти. И это ни в коем случае не было проблемой, но Тоха думал, что скоро сойдёт с ума. Потому что, например, ещё вчера они провели весь остаток дня в кровати, и Арс валялся прямо на нём, так афигенно придавливая весом, и не мог остановиться целовать, играть с гнездом из волос и говорить что-то настолько слащавое и тягучее, как карамель, что любой бы диабетик сдох на первых минутах, но Антон, пусть и не диабетик, сдохнуть мог тоже, потому что сердчечко дрожало, а рот открывался, выливая ответные признания. И это было чудесно, всегда было так, но… Его тело было пиздец как близко, он дышал в шею и грудь ахуеть как много и колюче-жарко, он почти сидел на нём, когда они смотрели фильмы на диване в гостиной. Шастун не понимал, как работает такой механизм, но всегда, всегда, блять, когда глаза закрывались, в воображении был не чёрный экран или воспоминания за день, а радикально другие картинки, заставляющие в ужасе распахивать глаза и судорожно думать о чём-то милом и невинном, пытаясь переключиться, но ни через пять, ни через десять минут состояние не улучшалось, слишком живое слайд-шоу продолжалось, а собственный внутренний голос превращался в чужой, разнося по самым дальним уголкам подсознания все возможные непристойные звуки, которые, в теории, мог бы издавать только один человек. И не известно, почему подобное не происходило раньше, да и не имеет это значения, главное — это заёбывало, и Антон должен был что-то сделать, потому что стоять в душе дольше, чем обычно, в принципе, приемлемо, но долго выдержать он этого не сможет. Уже не мог.***
Четверг считается наиболее лёгким днём среди всей учебной недели, по крайней мере для класса Антона. Подобранные предметы не были столь уж важные и сложные, кроме, естественно, математики и русского языка, так что можно спокойно прогуливать или уходить раньше — незнание какой-то новой темы жизнь не испортит. Шастун так, вообще-то, и планировал — отсидеть урока три и свалить вместе с Арсом к себе домой, потому что у родителей в самом разгаре рабочий день, но его парень на сие предложение отрицательно и даже капельку строго покачал головой, объясняясь тем, что они и так пропустили весьма много за весь прошлый месяц, по той же географии у них обоих только две четвёрки и тройка за недавний тест, поэтому нужно остаться и исправить ситуацию. Если по-честному, то Попов редко когда был инициатором учиться, предпочитая валяться в кровати и периодически лизаться не только со сборником заданий, но сегодня, видимо, фаза луны не на стороне Антона. Сам он, по-сути, не знал точного количества оценок и уж тем более не задумывался об исправлениях и посещаемости. Его мозг был до отказа перегружен несуществующим ни на одном известном сайте порнофильмом, какая, блять, успеваемость? И Шаст рассматривал другие варианты, в основном один — устроить всё на выходных, потому что это удобно и «по-человечески», потому что он мог бы сделать какой-то сюрприз (да, заказная пицца и любимые фильмы — это хороший сюрприз), но Арсений припёрся сегодня в самых узких на свете чёрных джинсах, ещё и коротких, так что бледные худощавые лодыжки остались открыты, того же цвета кофте и, блять, красных кроссовках. На вопрос: «Чё за модный приговор?», ответ прост: «Кэжуал. Это удобно и стильно». Тоха передразнивает, закатывая глаза, и утыкается в учебник, потому что даже живущая в Арсении модная фифа не могла отвлечь от красочных видений этих щиколоток, закинутых на плечи. И именно это навязывает очень долбанутую идею, а также напоминает о маленьком дубликате ключика от спортивного зала. Как удалось его сделать — остаётся загадкой, проще говоря, одноклассники коллективно решили, что на выпускном все желают в обязательном порядке выпить в зале. Решение о приглашении физрука на дешёвенькое пиршество ещё не принято, но староста и приближённые в процессе. А пока что Шастун пялится в текст, не видя букв, и ждёт окончания пятого урока.***
— У меня есть идея. Со мной? — Антон продолжает говорить, пока звонок звенит, а учитель додиктовывает предложение, которое очень важно записать и запомнить, но парню уже не терпится свалить из кабинета. — Антош, мы не будем больше сбрасывать учебники с тетрадями, чтобы проверить, что быстрее долетит до земли. — Отвечает Арсений, пока собирает рюкзак, а его парень закатывает глаза. — Я не об этом и… Я надеялся, что количество листов повлияет на скорость! — Попов улыбается и встаёт со стула. — Хорошо. Но быстро, ладно? Я хотел почитать заданный параграф. — Конечно. — Шаст возвращает улыбку и вскакивает с места, уносясь прочь, и брюнету ничего не остаётся, кроме как вздохнуть и пойти следом.***
Ещё перед третьим уроком Тоха забежал в раздевалку и забрал их верхнюю одежду, которую почти все учащиеся носили только на случай внезапного дождя, и кое-как запихал в рюкзак, благо тот вместительный. На расспросы, куда же они идут, и непрерывное ворчание Шастун усмехается и просит подождать. Единственное, что нравится Антону в спорте — это смотреть его по телевизору с чипсами и пивом. Он сам особо не спортивный и предпочитает нарезанию кругов перекур за каким-нибудь деревом, чтобы никто не видел, но сейчас он как никогда благодарен очередным весенним соревнованиям, на которые так удачно уехал физрук с очередными пловцами, бегунами и прочими недоатлетами, сдающими нормы ГТО ради нескольких баллов к аттестату. Возможно, некоторые небесные тела всё же решают быть благосклонны. Когда они заходят в спортивный зал, и Антон закрывает дверь с внутренней стороны на ключ, Арсений немножечко ахреневает, боясь даже предположить, какая очередная глупость пришла в любимую светловолосую голову и как скоро им придётся огребать по полной программе. — И что мы тут… — Но Арсений не успевает договорить вопрос, потому что Антон взволнованно и крепко обхватывает его шею ладонями, стремительно соединяя их губы в исступленном поцелуе. Антон старается контролировать отчаянный порыв, не пугать своими действиями, но мозг моментально перестаёт функционировать и следить за накаляющейся ситуацией, а губы сами по себе безостановочно сминают чужие, одержимо втягивая и ядовито-дико закусывая всё больше краснеющую кожу. Тоша перемещает одну руку ближе к загривку, пока ведёт кончиком языка по нижней красной кайме, после искусно обводя арку купидона, и Арсений не понимает, что происходит, но всё равно мгновенно отвечает, закидывая руки за шею, открывает рот шире и вздрагивает в руках парня, когда нёбо от мимолётного прикосновения слегка щекочет, а языки сплетаются, пытаясь подчинить друг друга. Антон чуть позже отрывается и перемещается на шею, оставляет короткие поцелуи до места за ушком и возвращается к дёргающемуся кадыку, проводя широкую мокрую дорожку, и самым лучшим ответом служат появившиеся крохотные многочисленные светлые точки. Парень улыбается и вновь встречается с губами Арсения, одну руку опуская с шеи, чтобы пробраться под тёмную кофту, успевшую стать противной и очень мешающей, но Арс слишком занят вылизыванием чужого рта, чтобы думать о том, как избавиться от ненужной вещи. Антон настойчиво пытается увести Попова к стене, не прерывая ненасытных поцелуев, и именно это заставляет мальчика отстраниться и вспомнить, где они находятся. — Ты чего, Тош… — Арсений сбито выдыхает без вопроса в предложении, но не отходит ни на шаг, они всё ещё касаются грудью. — Мы можем остаться здесь, если ты так сильно не хочешь уходить. — Антон тихо говорит, и тёплое дыхание оседает на щеках. Арс неодобрительно мотает головой, но Антону не интересно, какие аргументы могут быть приведены, потому он нахально прижимается к зацелованной плоти. Арсений хмурится сначала, но когда парень нагло и чрезмерно пошло облизывает верхнюю губу, поддаётся и жалобно постанывает от безболезненных и волнующих пощипываний на боках. Арсений позволяет себе забыться, оправдываясь закрытой дверью и еще не оконченной десятиминутной переменой, растворяется в большой ладони, ласково оглаживающей под кофтой его живот и лопатки, иногда проходясь ногтями. И это вполне привычно, они и раньше ощущали кожу друг друга под пальцами, но так же через одежду, никто из них не спешил раздеваться, всего-то хотелось больше контакта, исключая равномерные безмятежные соединения губ. И то ли это весна виновата, то ли Антон со своим заведённым состоянием и остервенелыми распаляющими поцелуями, но воздух всё хуже начал насыщать лёгкие, ноги слабели, а недавние планы стирались из головы губами, как карандаш с листа ластиком, и Арсений пьянел, отвлекался на близость и открытое обожание, не мог, не успевал осознать, почему его тело вдруг реагирует иначе, чем раньше, терялся в нежданной страсти, не сразу замечая, как знакомые руки ложатся на ягодицы и сжимают, притягивая вплотную. Арс разрывает поцелуй, тяжело выдыхая с приоткрытым в немом стоне ртом, и прогибается навстречу, глаза остаются закрытыми, пару-тройку секунд кажется будто они в невесомости, но он возвращается на землю, когда чувствует, как мочку уха посасывают и кусают. И ладно, Антону ни капли не нравилось делать что-либо, не спрашивая разрешения, но он так хочет его, и Арс такой ахуенный, когда старается сдерживать себя, такой доверчивый, он не мог по-другому, ему жизненно важно убедиться, что не одному ему тесно в штанах. — Ты нарочно… — Загнанно пытается сказать Арсений, пока сам жмётся сильнее, притягивая к себе за шею. — Нарочно провоцируешь. — Он жмурится, облизывает пересохшие губы и изгибается чуть больше, трётся абсолютно недостаточно для обоих, просто всего уже неимоверно много для него. — Ага, — Шастун усмехается, оставляя поцелуй у виска. — Как будто у тебя не стоит на меня. — Антон придавливает ногой его пах, деликатно, но значительно для подавления появляющегося вновь внимания. И Арсений беспомощно хнычет, потому что стоит, ещё как стоит, прямо сейчас больно упирается в ширинку. Он сам начинает новый поцелуй и стонет в него, потому что Антон крепче сжимает пальцы и притирается между ног, проходясь точно по стеснённому тканями члену, стараясь унять этим и свою эрекцию, только становится ещё хуже, потому что оторваться невозможно, а возбуждение усиливается до дискомфортного, и они необдуманно толкаются друг в друга, надеясь уменьшить нарастающее давление. Арсений понимает, что Антон силится подвести его к последней деревянной лавочке у стены, к которой привалено несколько спортивных матов, но его разум всё ещё мечется в выборе, гонится за верным решением, нужно всё это или нет, борется в смятении, неуловимо откладывая продолжение. — Ты серьёзно хочешь… — Он замолкает, чтобы вдохнуть и придумать красочный эпитет к месту, которое ненавидит, но Антон смотрит ему прямо в глаза так проницательно и простодушно, слова не находятся. — Здесь? — Арс морщит прикрытый чёлкой лоб, пренебрежительно-ожидающе вскидывая брови. — Я не заставляю, хорошо? — Тихо, но уже более спокойно говорит Антон, добавляя в голос убедительности. — Если ты… — Он около секунды глядит куда-то в сторону в поиске нужного описания. — Не готов, — Парень снова пересекает их взгляды и поднимает руки на талию, обнимая крепче. — Я… Могу я просто отсосать? Блять, Арс, ты же чувствуешь, — Антон ведёт бёдрами в стороны, притираясь всё отчаяннее и ближе, хотя некуда, и теперь уже его голос звучит жалобно и умоляюще. — Ты просто, блять, такой… Пиздец, ты так необходим мне. Арсений понимает его, понимает это выражение пытки на лице, страдания, когда что-то мешает получить желаемое, потому что, он уверен, выглядит сейчас так же. Мальчик всё ещё хмурится, отчего на переносице образуются две морщинки, но Антон удерживает руки на талии, чтобы не отвлекать парня от раздумий. Арс переводит глаза с Антона на пол, снова на него, а потом на дальнюю стену, осматривается вокруг, толком ничего не видя, не осознавая даже в какой части зала они именно стоят, слишком быстро моргает, рассудок чересчур помутнён возбуждением. И нет, он не боится полноценного секса, просто он… До сих пор брезглив. Но Арс хочет, очень сильно хочет. Хочет так, что уже похуй, в какой омут прыгать и насколько тот грязный или пыльный. Арсений сердито фыркает, окончательно отталкивая приставучий голос в голове, и тянется за очередным поцелуем, изолирующим их двоих от всего в огромном пузыре, получает блаженный стон, вибрирующий на губах, и удивлённый выдох. — Арс, ты… — Антон отстраняется, чтобы убедиться, что понял без ошибок, но его перебивают. — Ну да, блять, да. — Тараторит Попов между поцелуев. — С тобой же нельзя по-другому. И Антон бы улыбнулся, но так случилось, что он забывает о чём угодно, если его мальчик так близко, так что он набрасывается на приглашающе открытые губы яростными кусачими поцелуями. Позабытые и не мешающие из-за разрастающихся чувств рюкзаки безжалостно стаскивают с плеч торопливые и уставшие ждать руки, что после начинают бездумно блуждать по всему телу, вжимая в себя сколько хватает силы. Антон не хочет отпускать Арсения, поэтому тянется ногой к трём матам рядом, со второй попытки опрокидывая один из них на пол с оглушающим хлопком, но его почти не слышно сквозь их смешанное быстрое дыхание и лёгкие постанывания. Арс откидывает голову, открывая Антону больше места для мокрых касаний к шее, пока сам вслепую расстёгивает пуговки на серой рубашке и трепещет от пальцев, переминающих кожу на боках. — Боже, поверить не могу… — Шепчет Арс, когда стягивает первую вещь с Антона и не успевает опомниться, как так же оказывается обнажённым по пояс. И поверить он не может лишь в то, что согласился на подобное, потому что к тому, что Антон — его, он давно привык. Сразу, вообще-то. Шаст кидает снятую одежду сверху на мат, только ради минимального удобства для Попова. Когда Тоша собирается подняться с корточек, его уверенно толкают в плечи обратно, усаживаясь на колени. Арс закидывает руки за шею и бесцеремонно врывается языком в рот, запрещая как-либо отвечать, вольно проходясь по рядам зубов и задевая верхнюю уздечку. Антон терпит до минуты, после, подхватывая одной рукой под ягодицами, укладывает Арсения на спину, но тот никак не реагирует, мёртво удерживая за шею, и отстраняется с звучным похабным хлюпом, разрывая ниточку слюны прикусыванием в очередной раз губы. Шастун хватает зубами тонкий ушной хрящик, заставляя Арсения дёрнуться и тихо заскулить, но затем зализывает, извиняясь, и переходит на шею, тем временем расстёгивая ремень и пуговицу с молнией на его джинсах. Антон втягивает чистую кожу и бережно посасывает, всё равно зная, что метки будут потом болеть. Арс закрывает глаза, пропадая в руках, что, кажется трогают везде, и губах, опускающихся ниже и ниже. Антон целует хрупкие ключицы, безбожно оттягивая кожу на них зубами, и та начинает пестреть тёмным лиловым, но Арсению, бесспорно, нравится, потому что с губ срывается «ещё», а ногти впиваются в плечи. Тоша отпускает измученную шею и уходит к груди, накрывая ртом небольшой светло-розовый правый сосок, а левый в это же время пощипывает рукой. Арсений выгибается, одновременно стараясь потереться о ногу Антона, но он припечатывает свободной рукой его бёдра и, царапнув затвердевшую кожу ещё разок, касается кончиком языка ближайшей родинки, начиная вести от неё сверкающую линию к другим тёмным пятнышкам, вырисовывая бессмысленные иногда пересекающиеся прямые, чем-то похожие на созвездия, но только загадочнее и значимее. Парень пытается сосчитать, но сбивается, не доходя и до десяти, обещая как-нибудь исправиться. Попробовав на вкус все точечки-звёзды, Антон добирается до едва заметных, но таких манящих губы, косых мышщ живота и прикусывает кожу у края резинки белья, чуть виднеющегося из-за одежды, ощущая, как Арс отчаянно пытается толкнуться бёдрами вверх, но у него не получается. Он оставляет небольшой бледный засос, который пройдёт примерно через несколько часов, и опускает руки на слегка жёсткий материал. Арсений, поражённый ласками и оставленным без внимания возбуждением, не сразу догоняет, что Антон негодующе дёргает джинсы за шлёвки, вероятно, раз в третий, намекая на помощь. Попов приподнимается, и Шаст облегчённо выдыхает, опуская брюки с бельём до колен, но прежде, чем полностью снять узкую ткань, наскоро расправляется с кроссовками и еле закрывающими пятки носками, решительно не поднимая взгляд выше. Вещи падают где-то рядом с ними, и Антон спешно раздевается до конца сам. Он опускается коленями на мат и столбенеет, наблюдая за двигающейся ладонью вокруг члена, пока другая хватается за мат. И… Ладно, это неплохо. Очень неплохо. Антон моргает, словно пьяный, и не понимает как, но уже через секунду лежит на Арсении, переплетая пальцы левой руки и путаясь в волосах правой, целуя невозможно глубоко и бесконечно чувственно. Антон мог бы оставаться так, наверное, вечность, изредка двигая бёдрами, сплетаясь языками, оттягивая тёмные волосы и сминая ягодицы в потных ладонях, но Арсений хнычет, прося больше. У них будет ещё много времени и возможности, как думает Антон. Он обязательно постарается, чтобы так и было. Шастун отстраняется на несколько ужасно долгих секунд, заставляя тело под ним содрогнуться от окутавшего вмиг холода, но затем он возвращается в прежнее положение и снова целует Попова, смягчая холодное прикосновение между ног. Парень проталкивает указательный палец до первой фаланги, сразу же слыша тихий невнятный звук. Арс весь сжимается, цепенеет, так что Антон припадает губами чуть выше коленной чашечки и спускается поцелуями по внутренней стороне бедра, продолжая аккуратно вводить палец дальше. Сверху шумно сглатывает Попов, опуская одну ладонь на голову своего парня, что целовал и втягивал кожу уже слишком близко к наиболее чувствительному месту. Тоша пробует двигать пальцем, но мальчика всё ещё разъедают неприятные ощущения, потому парень решает отвлечь его лёгким скольжением еле касающегося к плоти горячего языка. Арс раскрывает рот и боится пошевелиться, плотно закрывает глаза и изо всех сил сдерживает порыв приподнять бёдра, чтобы самому потереться о рот, щёку или вообще всё лицо. Антон направляет язык вверх, по всей длине члена, опаляя его прохладными выдохами, и когда добирается до головки, обхватывает её губами, размазывая появившуюся блестящую капельку. Теперь Арсений не выдерживает, резко запрокидывает голову и выгибается, никак не перекрывая громкий стон. Чем дальше Шастун заглатывает, тем больше тело расщепляет отвлекающий приятный эффект. Он неторопливо опускается ниже, по миллиметрам, периодически останавливается для вдоха и продолжает двигать пальцем, только уже гораздо свободнее. Так он несколько раз давится, снова стремится заглотить глубже, и блаженно хрипит, когда его мальчик тянет за волосы, не рассчитывая силы. Антон не выпускает член несколько секунд, привыкая к давлению на горло, затем возвращает губы почти до середины и быстро вбирает, какие может, открытые участки снова, двигая головой вверх и вниз. Арсений, до цветных помех потерянный, не соображающий ни одной минуты после того, как согласился и его положили на мат, просто толкается в принимающий рот своего парня и дёргает гладкие волосы на затылке, то отстраняя, то возвращая голову Шаста назад. Когда Арс привыкает к двум пальцам, Антон облизывает головку по кругу в последний раз и поднимается обратно к таким же розовым щекам и бешеным глазам, как у себя. Антон медленно подготавливает Арса, не выпуская его губ из своих, тем самым ловя каждый стон и всхлип от непривычных и ещё не каждый раз терпимых ощущений. У Арсения это впервые, и он не хочет думать так же ли всё у Шаста, но он слишком доверяет парню, чтобы отстраняться или отталкивать, и да, ему всё равно. Особенно сейчас, когда он более-менее привык к трём пальцам и сам смело двигается навстречу. Антон прерывает поцелуй, склоняя голову к уху. — Хочу трахнуть тебя без резинки… — Низко шепчет, и слух разрывает прежде заглушённый голос — распухшие губы распахиваются сами собой, не удерживая стон, и Попов вновь чуть закидывает голову назад, потому что короткое, но пронзительное удовольствие прошибает всё тело, спутываясь с прозвучавшими словами. — Арс? — Но… Разве могут… — Пытается выдавить он и после глухо стонет, разводя ноги шире, ища больше контакта. — Быть исключения? — Внутри Попова живёт заучка-всезнайка, и иногда она вылезает из своих обжитых уголков совсем не вовремя. Но Шасту нравится, похоже, практически всё в нём, так что он только робко тянет уголки губ в подобии улыбки. — Мы парни, Арс, — Его голос грубеет на имени, приходится прочистить горло. — А ты сам по себе — уже исключение, — Голубые глаза жмурятся, и парень сдерживает довольный писк, потому что, да, он любит такие слова, и его парень знает об этом. Антон опускается ниже, невесомо прикасаясь губами к мочке уха. — Так что, мой член в тебе, и ты чувствуешь полностью каждый изгиб без отвлекающей хуйни? — Чёрт, — Он сдавленно вдыхает, ускоряя движения таза. Арсений мальчик умный, не распущенный (ну, почти), правильный, ответственный, но… — Да, пожалуйста, да. Шастун задевает комочек нервов на прощание и осторожно отодвигает руку, с короткой ухмылкой наблюдая, как Попов пытается ещё раз насадиться на ускользающие пальцы. Арс знает, что, будь он против, Тоха бы не стал спорить или упрашивать, но только он был всецело «за». Парень решил не задумываться об этом, но тем не менее внутри что-то потеплело от осознания, что его спрашивают, а не просто ставят перед фактом. Шаст тянется куда-то, но Арсений не замечает, концентрируясь на успокоении самого себя. Антон снова оказывается сверху и осторожно проводит указательным и средним пальцами по покусанным губам, смотря прямо в глаза. Попов не очень понимает, но покорно размыкает губы. — Кусай, мне не будет больно. — Шастун выдыхает, прижимаясь губами к гладкой щеке. Арсений хочет запротестовать, но в следующий момент уже смыкает зубы, ощущая как Антон проникает в него ровно на половину и замирает, потому что опасно узко для обоих. Он боится двинуться, сорваться и сделать ещё больнее, глубоко дышит через нос, заставляя колени перестать дрожать и подводить его, потому что ну совсем не кстати. Шаст наклоняет голову и впивается в открытую шею, отвлекая и себя, и Арсения, уже привычным, но не надоедающим втягиванием плоти между губ. Кожу покалывает, она наливается светло-красным цветом с небольшими, более тёмными вкраплениями, и переходит в винные оттенки после нескольких укусов подряд. Когда дыхание более или менее приходит в норму, Антон качает бёдрами ещё раз, входя почти до конца, и снова останавливается, пытаясь дотянуться до нетронутых мест, потому что шесть пятен на шее и четыре на ключицах кажутся ему недостаточным, зато перед глазами ярко мелькает палитра перемешанных ежевичных и пуншевых оттенков. Мальчик давно зажмурил глаза, сосредотачиваясь на обтянутых кожей костях пальцев между своих плотно сведённых зубов, и думал о том, что лучше бы их заменяло плечо или ключица его парня, просто потому что тогда бы остался большой и болезненный синяк, ещё долго напоминающий о произошедшем. И что-то подсказывало, парень сверху ничуть бы не жалел получить жалящую от любого прикосновения метку. Арс чувствует каждый миллиметр, каждую венку, всю длину прямо внутри себя, отчётливо ощущает, как Антон, заполняя собой, растягивает его, а собственное тело подстраивается под чужие размеры, туго захватывая по всему диаметру неимоверным жаром, и это крайне прекрасно для того, чтобы мешать думать связно. И Антон правда старается не отпускать трезвое сознание, но ему так неописуемо-фантастично, конечности так необыкновенно тяжелеют, а в голове с каждой секундой становится всё более пусто, подчиняясь бесконтрольному обожанию только одного единственного существа в данном помещении и вообще во всём гнилом мире, кажущемся сейчас не меньше чем раем, что пространство плывёт перед глазами, словно также окутывается туманной неразборчивой пеленой, так что Шастун совсем немного отдаляется и после нерешительно толкается вперёд, для короткого, но почему-то беспричинно-упоительного трения, такого необходимого, потому что невозможно терпеть эту всеобъемлющую головокружащую тесноту без единого движения, чтобы не оказаться на краю, желание спрыгнуть с которого увеличивается с каждым чужим вдохом. Тоша отрывает липкую ладонь от бедра и ведёт к колену, оставляя лёгкий влажный след, что сразу заявляет о себе благодаря циркулирующему воздуху, ощущаясь как кубик льда по нагретой солнцем коже, оглаживает подколенную ямку в успокаивающем жесте, и Арс жмётся ближе, ласково потирается о ногу парня своей, незаметно для себя тем самым подаваясь навстречу, увеличивая возможность более глубокого проникновения, и хрипло выдыхает через все ещё занятый — и оттого приоткрытый — пальцами рот. Антон заботливо целует лоб, подбородок, за ушком, плечи, ключицы, иногда не сдерживаясь и проводя по последним языком, не больно прикусывает шею и покрытую солоноватой испариной впадинку, и продолжает двигаться правда осторожно, не спешит насколько позволяет собственная выдержка, и его мальчик привыкает, по-настоящему привыкает, плавные изгибы ягодиц под до сих пор поддерживающей ладонью расслабляются, талия не напрягается в трудных вдохах, живот не втягивается под истощающим напряжением, и тело чуть ли не плавится, словно только-только подтаявшее ванильное мороженое, ещё не доведённое до безвозвратной сахарной лужи. Шастун, слишком занятый контролем неспешного ритма, не сразу замечает, как его пальцы больше не кусают, и они вдруг покалывают на кончиках, будто через шприц вводят лекарство. Антон поднимает уложенную в шейный изгиб голову и тут же, ошарашенный увиденным, отпускает закушенную от усердия не сделать лишнего губу, когда чужие, с крохотной ранкой, старательно охватывают лежащие на языке во рту расслабленные пальцы, потерявшие на какое-то время чувствительность из-за долгого сдавливания. Арс, дождавшись, когда же на него наконец посмотрят, вяло выпускает покрытые слюной пальцы, стирая излишки влаги немного сухими губами, но в самом конце прикусывает ногтевую пластину на среднем и вновь затягивает оба в рот, втягивая щёки и прикрывая веки с дрожащими в неподдельном удовольствии ресницами. У Антона не получается закрыть распахнутый от безмерного ахуевания со своего парня рот или просто отвести взгляд, поэтому он очень сильно просит все существующие силы запретить ему кончить вот прямо сейчас, пока он наблюдает, как якобы невинность совершенно по-шлюшьи сосёт его, блять, пальцы. Помогите, кто-нибудь, о Господи. Мальчик лениво открывает глаза, словно просыпаясь, и чистые драгоценные кристаллы с самого дна озера блестят обольстительной доступностью и распространяющейся из самой сущности похотью, и он скользит ртом чуть быстрее, заставляет голосовые связки работать едва слышно, покусывает клыками фаланги, а затем снова выпускает наружу и посасывает только подушечки, уверенно качает бёдрами, напоминая об их основном занятии. И, ох, Антон действительно забыл, что нужно двигаться. Парень буквально остановился в нём и залип словно на ебучее чудо света. И когда Попов снова попытался двинуться, Шаст на секунду зажмурился, пытаясь тупо не упасть, после резко вышел почти до середины и грубо вновь проник внутрь, вынуждая тело под собой выгнуться и застонать сильнее, но мальчик так и не выпустил кончики плоти, всё так же цепляя их зубами. И тогда Антон больше не думает о темпе, отпуская себя, он давит на нижнюю челюсть парня, заставляя опустить задранный подбородок, и сам вводит пальцы в рот, чувствуя лёгкую шершавость и близость к корню, но кое-чей рвотный рефлекс работать почему-то отказывается. Арс же принимает подобное, подчиняется, позволяя использовать свой рот именно так. Тоша низко стонет, продолжает вынимать и вновь запускать блестящие пальцы всё глубже, не соблюдая какой-либо последовательности, иногда надавливая на горячий язык, опускает голову и вгрызается в уже отмеченные ключицы, оставляя новые синяки поверх полученных недавно. Его бёдра двигаются, уходят и возвращаются, стараясь задеть внутри всё доступное, присваивая себе, он ускоряется, когда грудь его мальчика вибрирует от бегущих на волю стонов. Шастун поднимается по шее выше, сминает кожу между зубами и целует, прижимается к линии челюсти губами, ощущая как рот не перестает работать. Он приподнимается и кусает мочку, посасывая, Попов сильнее втягивает щёки и кусает больнее, привлекая к себе внимание, и на него сразу смотрят, понимая без слов. Арс последний раз облизывает пальцы, а затем выпускает их, раздвигает кончиком в виде английской «v» и затяжно проводит языком между ними, чуть дёргая уголки рта в недоулыбке и вызывающе выгибая одну бровь. На несколько секунд Антон снова выпадает из реальности, безотрывно глядя на язык между пальцев, намекающий весьма не на те вещи, и после хватает его подбородок сухими пальцами, чтобы повернуть в сторону, и жарко дышит в ухо. — Ты блядский, Арсений. — Он хрипит и не даёт ответить, жадно целуя в губы и по-собственнически врываясь языком максимально глубоко, чтобы сплестись, втянуть в себя и облизать, как он его пальцы. Антон двигается резче, оттягивает губы и отпускает острый подбородок, ведёт руку вниз и обхватывает основание чуть покрасневшего члена, но не успевает даже приблизиться к головке, как его запястье хватают и откидывают в сторону, а после слышится прерывистый выдох. — Не… А-а-ах… Не трогай… — Антон еле разбирает слова, потому что ломанные всхлипы куда отчётливее, но понимает и просто пытается вытащить ещё больше непристойных звуков, пока губы непроизвольно кривятся в неровной улыбке, а его собственный член дёргается во всё ещё томительно-жгучих узких стенках. — Ты понятия не имеешь, — Антон порывисто ведёт носом по скуле, а после слегка закусывает щёку. — Каково иметь такое совершенство. — Арсений не понимает, шипит его парень или хрипит, голос стал как никогда низким и глухим, будто чужой, но на самом деле Антон просто звучит так впервые для него. И это то, что стоит запомнить на всю оставшуюся жизнь. В ответ Шаст получает только вскрик и подстраивающиеся движения навстречу. Антон заглушает его стоны между их ртами несдержанными своими, когда полностью покидает раскрытое для него тело и неожиданно входит на всю длину, встречаясь с подтянутым животиком и истекающим членом на нём, отчего мальчик соблазнительно выгибается, бессознательно водя ладонями по напряжённой спине и царапая в эйфории перекатывающиеся мышцы. Антон не может найти лучший ритм, ему слишком ахуенно. Арс скулит и хнычет, опускает ладони на его упругие ягодицы, сдавливает их, прижимая ближе к себе, вынуждая почти не отстраняться и входить сильнее, уже не целует, а просто трётся о его язык своим, кажется, забывая реальность и своё имя. И эти звуки между ног заставляют смущаться, но проигрывают искушающему пленяющему желанию, оставаясь лишь румянцем на щеках. Антон, приподнявшись, зависает на несколько мгновений, смотря вниз, потому что, когда твоя любовь сама погружает тебя в себя, это по-настоящему завораживает, как искусствоведа какая-нибудь до опиздения всратая картина неизвестного художника. И он срывается на еще несколько сильных проникновений в его тело, нетерпеливо запуская горячий влажный язык в чужой рот, по-новой обводя нёбо и дёсна, и Арсений отвечает, не сопротивляется, потому что банально не может иначе. Но Шастун думает о другом, потому замедляется, меняет столь пошлый поцелуй на неторопливый и воздушный, пытаясь хотя бы немного успокоиться, прийти в себя и собрать разлетевшиеся мысли в связанные предложения. Но Арс особо не воспринимает, — успел привыкнуть к порывистым переходам от медленного к быстрому, и наоборот, — он близок к самозабвению, потере в упоении получаемых ощущений, его сердце продолжает колотиться бешено, когда он чувствует, как Антон всего лишь слабо толкается в него. Отвечает на невинные поцелуи, не вяжущиеся с теми жадными, что были минуты назад. Антон спонтанно выходит, и Арс, не ожидавший подобного, впивается зубами в нижнюю губу парня, а после, почти сразу, его рот распахивается, и горло отпускает утробный, но шумный стон, что тут же попадает в ловушку губ рядом, потому что Тоша опускается на мальчика, зажимая оба органа между стройными по-юношески худыми животами. Арсений не успевает прикусить язык и снова протяжно стонет в рот своего парня, выдыхая остаточный объём воздуха, когда Антон двигается, и одна головка трётся об очертания другой, пачкая животы и бархатную кожу естественной и искусственной смазками. — Милый, — Отрывисто шепчет Тоша, проводя носом по подбородку мальчика. — Сладкий, попробуешь быть сверху? — М-м? — Арсений открывает зажмуренные в неге глаза, пытаясь осмыслить вопрос, но слова звучат для мозга будто иностранные. — Посмотрим, как ты скачешь на мне. Арс глубоко вдыхает, закидывая голову назад, и, сгибая одну ногу в коленке, ведёт ей до основания талии Антона, поднимает бёдра, изменяет трение на требовательное и яростное, и сам же стонет на чистых и тонких нотах, пытаясь успокоить мечущихся в животе бабочек. Он не считает нужным отвечать, он не в том состоянии. Антон усаживается на колени, чтобы провести ногтями еле выраженные полосы по боковой стороне бёдер парня, и после, обхватывая запястье Арсения, тянет за собой, тоже заставляя принять сидячее положение. Что, к слову, не так просто, когда комната вертится вокруг головы, и тело, тающее в наслаждении, ведёт в разные стороны. Шаст сдвигается чуть вперёд на мате, придерживая своего мальчика за талию, и падает на спину, сразу же направляя парня на своё тело. Арс неловко забирается на него, перекидывает ногу через туловище и садится на живот, упираясь ладонями в грудную клетку. Он глубоко вдыхает два раза и сдвигается назад, потираясь округлой задницей о одурманивающую плоть. Антон гулко сглатывает, не прекращая водить ладонями по талии и ногам, обещая этим помощь и уверенность. Арсений приподнимается и почти невидимо для глаз, но очень чувственно физически, качает тазом вперёд и назад, заставляя прикоснувшуюся к покрасневшему колечку мышц набухшую головку провести несколько мокрых дорожек смазки, периодически чуть надавливая, но не пуская внутрь, и пока Тоша приходит в себя от ошеломляюще-распутных действий парня, тот двигает бёдрами снова вперёд, и член легко скользит между ягодиц. Антон шипит, вдыхая через сжатые зубы, позволяя себе откинуть голову назад, а Попову повторить это издевательство ещё раз. Ещё пару-тройку раз. Но не больше, поэтому Арсения шлёпают, и ему приходится замереть, но убрать появившуюся ухмылку не получается. И да, блять, он выглядит самодовольно, наконец-то рассматривая, как влияет на Антона и до чего его доводит, ведь прежде он не мог видеть искажённое в усладе лицо, пока в беспамятстве извивался под парнем, но теперь у него есть отличный обзор. — Ты специально дразнишь? — Сбито выдаёт Шастун, удерживая его за выступающие тазовые косточки на месте, размеренно водя большим пальцем по доступным границам. — Имею право. — В той же манере отвечает парень, и, возможно, Тоша хотел сказать что-то ещё, но Арсений дёргается и опускается на твёрдый член чуть меньше, чем на половину, затыкая Антона лучшим способом и вынуждая простонать, вновь закидывая голову и несильно приподнимая спину с мата. Арс рвано дышит, так и не закрыв распахнувшийся в боли и новом экстазе рот, и не двигается какое-то время, привыкая к пронизывающему каждый нерв насыщению в новом положении. Антон проводит ладонью по вспотевшей спине, надавливая подушечками пальцев на иногда исчезающие позвонки, чувствуя, как сильно парень на нём выгибается в пояснице, вытягиваясь вверх, словно хочет уйти, при этом пытаясь насадиться на член сильнее, что получается замечательно — мальчик почти справился. Шаст прикладывает все усилия, чтобы не вскидывать бёдра и не мешать своему парню искать нужный угол и удерживать себя от падения в пропасть блаженства. Арс плавно наклоняет корпус тела вперёд, выпуская из себя удавшуюся взять длину, кроме головки, затем неспешно двигается назад и почти у самого основания резко подаёт таз вперёд, создавая этим недопустимо-пошлый для спортивного помещения шлепок, эхом отскакивающий от стен. Он застывает с запрокинутой головой и открытым ртом, сидя на бёдрах парня, впитывая в себя исключительную заполненность, такую незнакомую, но несмотря на это внезапно-впечатляющую и захватывающую ту последнюю часть сознания, которая уже не может мыслить. Арс пробует подняться и снова опуститься, задерживает дыхание, боясь упустить мельчайшее изменение, и повторяет одно и то же, с каждой новой попыткой увеличивая размах движений, вылавливая среди затруднённого дыхания и зыбких стонов прерывистое хлюпанье каждый раз, когда полностью вбирает в себя член. Антон не может устоять больше, ему становится плохо от бездействия в тесных, похожих на шёлк, стеночках. Он толкается внутрь, поражаясь теплу и пульсирующей ограниченности, моментально вытягивая из Арсения одурманивающие стоны, прелестные вскрики и короткие визги, похожие на вспышки, когда головка попадает по чуткому комочку. Они пытаются подстроиться друг под друга, сбиваются и ни разу не жалеют об этом, потому что желание не останавливаться именно сейчас очень огромное, только замедляются, чтобы немного отдышаться и снова чётко ощутить их первое единение, запомнить первую близость, убедиться в идеальной совместимости, замереть на секунду, закрыв глаза, и осознать, как всё это неповторимо, прочувствовать каждые точки соприкосновений, в частности те, что внутри. С каждой секундой лучше, Арс легко выпускает твёрдый, словно глянцевый из-за смазки, член и принимает обратно до самого основания, создавая всё более развратные, бесстыжие звуки. Они находят нужный ритм, и теперь, когда Арсений начинает склоняться вниз, подворачивая таз, Антон толкается навстречу, проникая всё глубже, звонко ударяется бёдрами о ягодицы, усыпанные красно-оранжевыми крапинками, словно пыльцой какого-то дикого цветка, и по помещению разносятся неприлично-интимные и беззастенчиво-порочные шлепки, провоцирующие продолжать и отдалять подкрадывающееся освобождение от мучительно-сладостного узла, разрастающегося внизу живота. Антон наблюдает, как Арс развязно двигается, а его тело вздрагивает после каждого проникновения, и он действительно скачет на нём, такой красивый и пленительный. Тоша исследует глазами каждый уголок принадлежащего ему тела, задерживаясь на безупречных худых бёдрах, он считает, что они были бы ещё прекраснее, окажись на них кое-что светлое, похожее на молоко, кое-что биологически-секретное. Подобная мысль заставляет парня двигаться быстрее, по спине бежать мурашек, а надламывающиеся голоса перемешиваться и рассеиваться друг в друге. Солнце неожиданно выходит из-за облака, пуская лучи сквозь окна погулять по спортивному залу, а заодно и по нарушителям тишины и покоя, по одному из них в большей степени. И Антон не может не смотреть, не может не упиваться тем, как солнце подсвечивает тело Арса, радугой переливаясь в бисеринках пота на боках, — напоминая о драгоценных камнях — и рисует слабый бело-золотой ореол вокруг головы, пока мальчик продолжает извиваться, сидя на его члене, и стонать, а из плеч исходят искрящиеся блики, и всё это такое чарующее, несравненное и настолько великолепное, что Антону кажется, будто он свихнулся, а вокруг грёбанный сюрреализм. Тоша не думает, он стремится исполнить появившееся желание и прекращает двигаться, а вслед за ним и Арсений фиксирует своё положение, усаживаясь на бёдрах удобнее, потому что он следует за каждым его порывом, ведь ему нравится делать Антона довольным. Шастун кое-как поднимает своё тело с мата, одной рукой упираясь в пол, а другую оставляя на талии мальчика, тянется вперёд и соединяет свои губы с его, беспорядочно посасывая то верхнюю, то нижнюю, небрежно переплетает языки, и горло дерёт от заточённых в связках звуков, потому что Арс умудряется двигаться и в таком положении, нечётко крутит тазом, грязно выстанывая в рот. Антон снова откидывается на спину, и они возобновляют прерванное действие. В действительности Арсений восхищается телом под собой не меньше, он так же утопает в острых скулах, в вырывающихся и постоянно меняющихся тонах их голосов и в пожирающем обоих вожделении, просто пока его так безумно-хорошо трахают, он не может разобраться в вихре своих мыслей, не сейчас, когда он насаживается на крепкий растягивающий член. Но Попов точно продолжительно забывается на закатывающихся в блаженстве сверкающих зелёных глазах, и точно понимает, что Антон — не парень, очередной и типичный, он — искусство, по крайней мере его персональное. Взгляд и одного, и другого обводит потерявшую очертания комнату, и парни одновременно думают, что зря те, кто контролировали обязательный ежегодный ремонт, выбрали красный, оранжевый и жёлтый для декора стен, потому что обоим кажется, будто спортзал сияет пламенем, а мерещащиеся языки огня отражаются на вспотевших телах, как обычно бывает у камина, если бы они лежали сейчас возле него на полу в каком-нибудь доме. Антон вспоминает, что у него на даче есть камин. Антону плевать, что тот ненастоящий, он уже хочет попробовать возле него тоже. Шаст не замечает, как Арс ускоряется и вульгарно выгибается в пояснице, выпячивая ягодицы, которые тут же оттягивают. — Тош… — То ли стонет, то ли шепчет Арсений, и пальцы на ногах поджимаются в предвкушении. — Я не могу… — Тихо скулит, прикрывая веки, и опускает руку на сочащийся смазкой член. Ему хватает одного движения, в следующий момент мальчик вскрикивает, а живот и грудь его парня покрываются каплями тёплой спермы, и рука, служащая единственной опорой, сгибается в локте, почти роняя хозяина вниз. Но Антон вовремя хватает чужое плечо, удерживая разбитого Арсения на весу, и, чувствуя, как он сильнее сжимает его внутри, глубоко толкается ещё несколько раз в чувствительное после оргазма тело, кончает внутрь, не разбирая, где стонет он сам, а где его парень. Арс, обессиленный, опускается на грудь Антона, так и оставаясь с раздвинутыми дрожащими коленями и членом внутри. И Тоша рад бы уложить и Арсения, и себя удобнее, но из его организма будто выкачали оставшиеся и вовсе небольшие силы, так что он вполне не против коротко вдыхать и выдыхать раздавленный чужим весом, перебирая тёмные взъерошенные волосы. Вполне не против проходить через подобное каждый день. Утром и вечером. И ночью. Может, по два раза за ночь. Да. Да, определённо. Они мокрые, горячие, будто их лихорадит, и должно быть тяжело и мучительно прижиматься полыхающим собой к другому огненному телу, но почему-то оказывается потрясающе. И изумительно. Бесподобно. Это словно ехать в плацкарте летом в плюс тридцать семь, только не противно и упрямо не хочется подъезжать к конечной станции. Только через пару минут под совместные болезненные хрипы он выходит из разрушенного негой тела и чувствует плечом, как мальчик на нём хмурится, ведь это снова что-то неприятное и потому что сознание понемногу возвращается, первым делом веля думать о том, насколько они испачканы друг другом. И вообще-то Арсений всё ещё довольно брезгливый, — даже после секса на спортивном мате — но по какой-то причине именно сейчас его устраивает эта нечистота вследствие бессовестного, непотребного поведения. Тем не менее они нуждаются ещё в минимум получасе валяний на впитавших пот вещах, дожидаясь окончательного возвращения в это измерение. Антон водит кончиками пальцев по спине, нежно массируя ямки Венеры, легонько надавливая на некоторые выпирающие рёбра, как на белые клавиши. В шею мурчит Арсений, тыкаясь носом то в ключицы, то в горло, потому что дотягиваться куда-то ещё очень лень. Вскоре им приходится собираться быстро, потому что в закрытую дверь стучат, дёргают ручку и недовольно что-то бурчат с другой стороны. Времени придти в себя больше нет, так что парни, всё ещё больше похожие на желе, чем на продуктивных учащихся, торопливо влезают в джинсы, путаясь в штанинах, и обувь, небрежно набрасывают помятый верх, и вяло передвигают ногами в сторону специального выхода прямиком из спортзала, накидывая сверху косухи. Мат так и остаётся валяться в углу, выглядя по-настоящему использованным, кажется, любой, кто посмотрит, почувствует неудобство и неуместность, от него прямо исходят непристойность, порочность и развращённость, непреднамеренно заставляя во всех красках представлять всё, что на нём творилось. А творилось волшебство. Улица встречает ослепляющим солнцем и весенним слабым ветром, остужающим розовые щёчки. Они не отходят от школы даже на пять метров, когда Антон тянет Арса за руку, поворачивая к себе лицом, и спокойно, вольно целует, не замечая проходящих рядом людей. Тело болезненно тянет и ноет, особенно в пояснице, особенно между бёдер, но становится приятно, неизъяснимо приятно и умиротворяюще, — с одним Антоном ему всегда именно так — хочется двигать губами в ответ, причмокивать и изменять суховатый ротик на влажно-сверкающий, и Арс этим и занимается, дополнительно делая маленький шаг вперёд, становится вплотную, не разрывая переплетённых пальцев на одной руке и обнимая другой за искусанную им самим шею. — На нас смотрят. — Быстро шепчет Арсений в губы, тут же возвращаясь к поцелую. Ведь он сейчас намного важнее и занятнее, чем чьи-то мысли. И через несколько размеренных скольжений отрывается уже Антон. — И ты хочешь показать им больше? — Спрашивает Шастун как само собой разумеющееся, в последнюю секунду успевая захватить губы, расползающиеся в хихикающей улыбке. — Дурак. — Арс пихает его грудью в плечо и тянет за руку, чтобы продолжить путь. Антон уговаривает Попова на совместный душ, где неумело отсасывает своему парню — хотя бурные вскрики намекают минимум на «обалденно» и «блять, сдохнуть можно» — и секундная фантазия обрушивается в мир реальными молочными каплями-сгустками на реальных тонких бёдрах. Антон так рад, что его родители работают сегодня допоздна.***
На следующий день не удивительно оказываться на ковре, зато удивительно стоять с родителями перед экраном компьютера и видеть друг друга на видео. Да, это что-то новенькое. Антон не знал о камерах. Никто, блять, не знал об установленных в этом году камерах, и Арсений видит это по его неестественно выпученным зелёным глазам. Демонстрировать всё случившееся не имеет смысла, ведь все тут взрослые и все понимают дальнейшее развитие событий. Парни не смущены и не пристыжены, даже ни на самую малость. Щёки пылают, но отнюдь не из-за неловкости — воспоминания, невъебенно-свежие, буквально вчерашние воспоминания, сносят волной, помещение становится душным, а ноги ватными. По лицам двух вызванных мам сказать что-либо сложно, только есть какая-то непонятная уверенность, что им тоже не особо стыдно, скорее неприятно, потому что: «В грязном спортзале, мальчики, ну серьёзно?! Чем плохо дома в чистой постели? Так охота бяку всякую подцепить?». Социальный педагог кричит что-то о приёмах у врачей, анализах, предательстве веры, мерзости и нежелании находится в паре метров от падшей дряни. И Арсений слышит её так отчётливо, и в нём крепнет непреодолимое желание броситься вперёд и расцарапать лицо, сразу после того, как из глаз брызнут обидные слёзы, потому что нет, блять, нет! Наглая неправда и ничего больше, одна только ненависть к чужому счастью. Арс помнит, как превосходно это было, помнит кипящую кровь и будоражащие стоны, помнит жар от волос, в которых путался пальцами и оттягивал, когда Антон делал ему так хорошо, помнит наспех надетую рубашку на плечи, которые всё же удалось искусать и попробовать на языке. Но он поступает по-другому. Арс целует Антона назло всем в кабинете директора, просто закидывает руки ему за шею, не скрывающую ни одного намёка на записанное камерой, и вдавливается в чужие губы, чувствуя, как талию без промедления обхватывают, вжимая в себя сильнее, и не менее искренне и преданно отвечают. Они целуют друг друга не меньше минуты, убеждая присутствующих в большем, чем просто потребность и интерес, и подтверждая самим себе обычную любовь. Стоит ли говорить, как они молча выходят под очередные возмущения и не очень культурные ответы своих мам? Глупый ненужный штраф заплачен, а школа не гудит через день образовавшимся конфликтом, так что почему бы Арсению не пойти с Антоном погулять, а на выходных не съездить с ночёвкой на дачу? На бессонную ночёвку, вообще-то.