Ретроспектива

Оглядываясь назад, Гарри думает, что львиная доля его жизни была притворством. Не тем, на которое идут ради славы, денег, выгоды. Ради себя. Нет, у Гарри все всегда было не как у людей. В герои его записали еще с пеленок. Нужно ли это было одиннадцатилетнему мальчишке, никто, конечно, не спрашивал. Герой однажды, герой навсегда. Так ведь?.. Изволь теперь, родной, соответствовать. Иди — жертвуй собой, спасай мир, геройствуй. А мы тебя встретим объятьями. Если вернешься, конечно. И Гарри шел. Спускался в подземелья, плутал в лабиринтах, в канализации лазал. Все ради них. Друзей, близких, тех, кто верил в него, как в слабый солнца луч в ненастный день. Все ради всех. Оглядываясь назад, Гарри понимает, что это безумие. Ему было сколько? Четырнадцать? Когда, похлопав по спине, отправили на бой с драконом. «Иди, Гарри. Удачи, Гарри. Не о чем беспокоиться, Гарри!» Сколько Гарри себя помнит, вся его жизнь — одно мутное нескончаемое беспокойство. В доме у Дурслей оно только зарождалось, поднимало из-под земли свою склизкую голову. Гарри знал, как с ним справляться — поменьше отсвечивать, побольше молчать. «Не двигайся, и тираннозавр тебя не заметит», — писали в потертой детской энциклопедии. С Дурслями тоже работало. В Хогвартсе — светлом, надежном, уютном Хогвартсе — все стало сложнее. Беспокойство быстро освоилось, разрослось, разбрелось по темным углам и холодным коридорам. Сидя ночью под одеялом, Гарри вглядывался в тени на пологе кровати и думал: «А велоцирапторы умнее. Их так просто не обманешь, не спрячешься…» В Хогвартсе беспокойство стало стайным. Бояться за себя, оказалось, не так уж и сложно. За других — вот это уже страшнее. Роль героя давила на горло, как неумело завязанный галстук. Порою Гарри чувствовал, что за этот галстук его кто-то цепкой старческой рукой и тащит вперед. Туда, куда сам бы Гарри ни за что не пошел. На самое поле битвы. Пожирателей Гарри никогда не боялся. Презирал, ненавидел, но не боялся. Хоть где-то аура героя не дала сбой. Грозные черные фигуры Гарри представлял хитрыми компсогнатами — хищниками низшего звена. Мысленно уменьшить Люциуса Малфоя до размера курицы — что может быть забавнее? Гермионе, правда, так не показалось. Жаль. Оглядываясь назад, Гарри думает, что Хогвартсу нужен штатный психолог. Будь он там, отрывки из старой энциклопедии, может, и не лезли бы на ум. Будь он там, Гарри пришел бы и сказал: «Здравствуйте. Меня зовут Гарри, и я не хочу быть героем. Никогда не хотел. Мне страшно, знаете, очень-очень страшно». И это бы осталось их общей тайной — одной на двоих. Ведь кому какое дело до его слабостей? Он же герой. Чувство ответственности за сотни тысяч людей (магов) — не то, что должен нести на плечах семнадцатилетний ребенок. Иногда Гарри думает, умри он чуть раньше, чем того планировал Дамблдор, что бы было? Ему могло быть двенадцать — яд василиска действует быстро, а феникс мог и заплутать по дороге. Что бы было тогда? Если верить пророчеству, была бы беда, наверное. Но Гарри никогда не был силен в прорицаниях. Гарри думает, что все бы было хорошо в конце-то концов. Гарри читал и про римлян тоже, и про Наполеона. Войну не выигрывает один человек. Гарри не выиграл войну. Оглядываясь назад, Гарри думает, что проиграл. Проиграл Седрика, Сириуса, профессора Люпина, Фреда. Иногда Гарри завидует Фродо Бэггинсу. В такие моменты огонь из камина обычно греет ему пятки, а огневиски — горло. У Фродо Бэггинса были живые друзья. У Фродо Бэггинса был Гэндальф, эльфы и возможность уплыть далеко-далеко. Оглядываясь назад, Гарри признает, что Джинни и не должна была его понимать. Он хотел быть один, а она хотела семьи. Для Уизли семья всегда была на первом месте, у Гарри никогда не было семьи. Они расстались тогда на время — долго говорили перед самым его отъездом. Гарри тогда сказал, что устал. Джинни обняла и не стала уточнять. Гарри устал. В полной мере он понял это в Ахене, когда рыжеватый филин уронил ему под ноги письмо. Спустя семь лет в окружении магии, Гарри так и не понял до конца, как птицам это удается — в крошечном городишке на западе Германии Гарри был лишь песчинкой на карте. Рон писал, что у всех все хорошо. Эту строчку Гарри перечитал трижды. Улыбнулся обветренными губами. Велоцирапторы внутри голодно рычали, не найдя добычи. Сегодня кормежка им не светила — у всех все было хорошо. Гарри с нетерпением ждал, когда хищники трансфигурируются обратно в Т-рекса. Его-то Гарри за эти годы уже славно выдрессировал. Бояться за себя — такой пустяк! Оглядываясь назад, Гарри думает, что ему все еще нужен терапевт. Вместо этого он бежит дальше. Австрия, Швейцария, Италия. Гарри никогда не был на море, не считая тех безумных дней на маяке. Вернон Дурсль никогда не был здоровым человеком, думает Гарри. Соленый ветер треплет челку. Гарри дышит и почти не завидует Фродо Бэггинсу. Вот оно — его личное плавание. И никакие эльфы не нужны — только маггловский паспорт и билет на самолет. Гарри пробует ступнями гальку. Горячая, как драконьи яйца, только мельче и безопаснее. Оглядываясь назад, Гарри жалеет, что не взял в поездку колдокамеру. Теперь приходится лишь в памяти хранить момент, когда взвинченное «Поттер?!» прозвучало откуда-то сбоку. Драко Малфоя оправдали в суде. Гарри не любил ходить в должниках, а Нарциссе Малфой он был обязан жизнью. Гермиона тогда смотрела на него, как на душевнобольного, а Гарри раз за разом повторял на слушаниях набившую оскомину историю. Сработало — мать и сын, помилованные, вернулись в оскверненный мэнор. Спасти Люциуса, правда, не удалось. Но Гарри не очень-то и хотел. Оглядываясь назад, Гарри думает, что встретить исхудавшего Малфоя на пляже в Сицилии — такого не предсказали бы и кентавры. Вместо изящной мантии — льняная рубаха, вместо привычной усмешки — искреннее удивление, на месте метки — плотный медицинский бинт. Маггловский. Только волосы все те же — белые, как соль. — Малфой, — Гарри улыбается, сам не зная почему. Первое знакомое лицо за долгие месяцы — тут бы любой, должно быть, улыбнулся. Гарри делает шаг навстречу, а Малфой замирает, как косуля, в любой момент готовая к бегству. Черт, им всем так сильно нужен терапевт… Оглядываясь назад, Гарри понимает, что Малфой, кажется, единственный, кто никогда не видел в нем героя. И ненавидел за это же. Завидовал и ненавидел. Об этом Малфой признается Гарри в Афинах, залпом выпивая стакан светлого нефильтрованного на открытой веранде. Одиннадцатилетний Малфой хотел подружиться с великим волшебником — героем! — а получил упрямого, взбалмошного, принципиального Гарри. Просто Гарри. Самозванца в насмерть прилипшей маске. На сицилийском пляже Гарри об этом еще ни сном ни духом. Перед ним — не больше, чем старый недруг, школьный враг. Перемирие заключено, но оно шаткое. Они и не разговаривали со дня битвы. Малфой смотрит на него, как на призрака. Глаза бегают, уже и сам не рад, что окликнул. Сквозь вязкую жару полудня Гарри думает: «К черту». Шагает вперед с протянутой рукой. Малфой косится. Гарри чешет затылок и усмехается. — Кажется, я задолжал тебе рукопожатие, Малфой. Лет эдак на семь. Ну, что скажешь? Оглядываясь назад, Гарри понимает, что героем ему больше не быть. Герою нужны враги, а Гарри просто хочет друзей.