А бьется ль в груди?

Вот бы сердцу застыть и вовсе не кровоточить, а словам «Данте, Кэт...» закончиться только точкой. Но вот двое их, двое — обе из ран болят. И стучат по ребрам и «Кэт», и «люблю их», «брат». Вот бы Лимбо застыть, не крошиться вечно на куски, что иглой хотят ткнуть в человечность. И остаться без боли, у дома ― тех райских врат, что ошибки прошлого уменьшат в стократ. Вот бы вспомнить любившим: одна дорога мне нашлась сюда — к тропе из боли долгой. И трепещет сердце: обознался, поверил — так слушай стон: их, важных, власть в дар отвергших — ты помнишь, как гнали вон? Вот бы все их ошибки... Нет, я теперь не должен покупаться на мёд той любви их ложной. Кэт смотрела блаженно, будто бы я святой. Слабость в груди им важнее — я же внутри пустой. В мир смертных, жалкий, пора мне нести разруху и неважно, что больше так не протянут руку. Зря боялся — с белой тени вся слабость моя стечёт. И теперь (не)любимых миру обратный веду отсчёт. Да, так слепо — теперь-то я знаю, что низко, глупо было тщетно искать мне в других взаимность, поруку. Давно я всё понял, вернулся — и быть вам, живым, беде. ― Вергилий? ― Где сердце? ― Давай, брат, скажи нам, признайся, где?