Вниз по реке

Down By the River Она всегда сидит у окна. Я, вообще-то, в первый день занятий её даже не заметил, когда мы просто толпились в коридоре, незнакомцы, чужие друг другу. Конечно, есть везунчики, у которых в новом классе есть какие-то знакомые, и они улыбаются друг другу, переглядываясь над партами, но в основном - не многие знают друг друга. Помню, как осматривался вокруг; она, наверное, стояла где-то за мной, или глазела на мир снаружи тесного кабинета. Уверен, то, что внутри, её не очень-то интересовало. Впервые я её заметил, когда мы менялись местами, и вот она прямо слева от меня — и, по особой просьбе, возле окна. Все роются в сумках, доставая всяческие принадлежности, а у неё на столе только несколько учебников, да и те выглядят нетронутыми — будто они просто на хранении у неё. Она подняла глаза от блокнота, в котором она что-то выводила, и одарила меня яркой улыбкой, откидывая свои длинные тёмные волосы назад одним быстрым движением. Я даже имя её не сам узнал, а от друзей услышал. Я ненавязчиво коснулся этой темы во время ланча, пока мы наслаждались почти по-летнему тёплой погодой снаружи. Она сидела невдалеке и улыбалась каким-то девчонкам. Думаю, моё внимание привлёк её смех, хотя, может, это было что-то блестящее в её волосах. Мои друзья обменялись понимающими взглядами и ухмылками, и сообщили мне, что дела мои плохи. Впрочем, имя всё равно сказали. Её зовут Тихиро. Пока все деловито строчат запутанные уравнения или правила английской грамматики, я замечаю, как её карандаш делает уверенные, точные штрихи. Мне виден лишь уголок листа. Признаюсь, я несколько раз даже «ронял» резинку, чтобы, наклоняясь, рассмотреть рисунок, но какие бы шедевры она ни создавала, их всегда закрывает её рука. Я хочу заговорить с ней, правда. Но в ней есть что-то такое, от чего чувствуешь себя неуверенно — будто она знает то, чего остальные намеренно не замечают. Она смотрит в окно с мягкой улыбкой, независимо от того, льёт ли дождь, или на небе ни облачка. А когда она смотрит назад, в класс, кажется, что её глаза темнеют со светло-серого до непроницаемого чёрного, и её улыбка больше не выглядит настоящей. Я вижу, как она относится к людям здесь — будто она пытается увидеть не просто ребят, а что-то больше. Думаю, это всё, что я могу понять из её ищущего взгляда. Она всегда ищет чего-то ещё. Потом мы снова рассажены, и я больше не могу за ней наблюдать; я теперь оказался перед ней, прямо под взглядом учителя, и с этого расстояния я могу даже слышать скрип мела по доске. Но ещё я могу видеть в отражении в окне, что она по-прежнему задумчиво глазеет на небо и деревья снаружи. Как-то, возвращаясь домой на велосипеде, я увидел её в маленькой придорожной усыпальнице ребёнка, погибшего в автокатастрофе. Я знаю, что она и тот ребёнок никогда не виделись — слышал, что её семья переехала сюда где-то семь лет назад, когда её было всего десять, а тот ребёнок погиб ещё за десяток лет до того, но она кладёт ему букетик диких цветов перед тем, как выйти в дождь. Из-под капюшона я вижу, что она без зонта, но ей, похоже, всё равно. Проезжая мимо, смотрю, как она прыгает в лужу с коротким счастливым вскриком, забрызгивая ноги и промочив кеды. В следующий раз я по-настоящему задумываюсь о ней, когда мы вместе дежурим по классу. Подметая, я ловлю её голос, пока она стирает мел с доски. - Готова поспорить, работники с мелом были бы белоснежными. Как здорово они смотрелись бы с чернушками... Я решаю никак это не комментировать, но про себя гадаю, о чём это она. Я бы не назвал это одержимостью, но именно так комментирует мой друг, заметив, что я за ней наблюдаю. Я огрызаюсь, говорю, что ничего подобного. Объясняю, что я не пялился, просто она хорошенькая, а мне нравятся худенькие длинноволосые девушки. Это всё правда, и это позволяет мне сменить тему, но это только часть правды. Она не такая, как другие девчонки, которые меняют причёски каждую неделю; она вечно ходит со своим высоким хвостом и этой почти раздражающе блестящей резинкой. Длинной чёлкой она пользуется как щитом от этого мира. Она не такая, как другие девчонки, у которых новая любовь-всей-жизни каждый месяц; у неё никогда не было парня, и я никогда не видел, чтобы она на кого-то смотрела. Она другая, и этим-то и хороша. Я посылаю осторожность и сомнения к чертям, и однажды просто подхожу к ней и спрашиваю, что она всё время рисует в блокноте. Сначала она выглядит напуганной, да это и понятно. Мы ведь только в одном классе, никогда не разговаривали, даже общих друзей или увлечений нет. Но она добра — как всегда — и отвечает, что это секрет, и это для неё очень личное. Она говорит, что рисует не для того, чтобы что-то создать, а для того, чтобы что-то помнить. И меня уже цепляет её уверенный голос — совсем не такой мягкий и кокетливый, как я ожидал. Постепенно я начинаю общаться с ней на переменах, иногда перекусывать вместе, болтая. Я слушаю её странные идеи и мысли, как, например, она ненавидит свинину или выбрасывать золу из камина, и раздумываю, отчего она смотрит на мир по-другому. Иногда это раздражает меня — то, что у её нет мобильного, и она не видит в нём необходимости, или то, что она почти не думает об учёбе, но ухитряется всё сдавать, в отличие от меня, но я начинаю видеть её в новом свете. Теперь она не просто хорошенькая девчонка, она красива, и её улыбка становится больше каждый раз, когда я заговариваю с ней. И не успев даже это понять, я отдал ей своё сердце. Проблема в том, что она этого вообще не заметила. Мне кажется, я знал, знал с самого первого раза, когда она просияла и улыбнулась мне, что она занята. Что она безнадёжно влюблена в кого-то. Вот почему она глазела в окно и вздыхала; вот почему она вечно рисовала и видела сны про этого человека снова и снова. Это даже не я такой наблюдательный — друг сказал мне, что тут всё безнадёжно ещё до того, как что-то вообще началось. Потому что она девушка, которая глядит в окно, подперев рукой щёку, опустив ресницы, и уносится куда-то далеко от этой реальности. Далеко от меня. Когда я осознаю её отсутствие, мне хочется смеяться. Скоро я всё меньше и меньше общаюсь с ней, а потом перестаю совсем. Хотелось бы сказать, что она заметила, но не думаю, что она обращала внимание. К ней подкатывают парни — и уходят разочарованные, а для того, чтобы с кем-то поболтать за ланчем и одарить собеседника этой её полуулыбкой, у неё есть и другие друзья. Но я всё ещё наблюдаю за ней. И вот тут произошло кое-что, за что мне стыдно. Однажды я задержался немного, а потом заперся в нашем классе. Я подошёл к её парте и взял блокнот, чувствуя себя в праве это сделать. Открыв его, я уставился на многорукого-многоногого старичка, с бородой размерами с само его лицо. Глаза его были закрыты чёрными очками. Я увидел пухлого младенца и морскую свинку, женщину со странными пропорциями, рогатых монстров. Я перелистывал страницы, но лишь один сюжет повторялся. Летящий дракон, рогатый и клыкастый, с ушами, которые движутся как собачьи, и развевающейся гривой. Иногда я видел маленькую девочку, и по хвосту решил, что это Тихиро. Наконец я закрыл блокнот. Мне было плохо. Зря я посмотрел. Это было её. Это был глазок в её мир, где таким людям, как я, не было места. Возвращаясь домой, я крутил педали нарочно медленно, чтобы подольше не приезжать, и удивлялся, почему я так спокоен, хотя она рисует драконов, а не цветочки и сердечки. Кого-то другого, наверное, побеспокоило бы её отстранённое поведение или этот придуманный мир. Ну, или я надеялся, что мир выдуманный — всё-таки та толстая штука выглядела пугающе. И глядя на небо, чистое и слишком синее для меня, я гадал, не потому ли это, что просто она мне нравится. Однажды после школы, когда дождь лил как из ведра, и я нёсся вниз по склону к новому мосту (река недавно вернулась из-под земли), я увидел её, и она помахала мне рукой. Но она была не одна, а с высоким парнем со странными, длинными, прямыми волосами. Он держал над ними расписной зонтик. Он повернулся, холодно приветствуя меня, и я видел его ярко-зелёные глаза, и их пронзительный мудрый взгляд выдавал то, что он старше, чем выглядит. Я непроизвольно сжался, проезжая мимо, и не оглядывался. Но заехав на холм, где улица поднимается, я посмотрел на мост и увидел зонт на земле, сломанный и брошенный. Я поднял взгляд, и — серебряная вспышка, блеск её резинки для волос — и я стою с открытым ртом. Когда учитель объявил, что Тихиро уехала, я слышал шепотки по классу, но игнорировал все сплетни о том, почему она могла так внезапно уехать перед самым выпускным. Друзья мне сочувствовали, говорили, что не стоило связываться с девчонкой, которая всегда только вежливо улыбалась, а потом исчезла, когда никто не ожидал. Все трепались о том, что у неё-де был большой потенциал, и теперь она прославится где-то, возьмёт псевдоним... Только тогда я осознал, как она была популярна в школе. Все её откуда-то знали, имели какую-то связь. Странно — что могло быть таким важным, чтобы бросить всё это? Но я знаю, что с Тихиро всегда загадок больше чем ответов, тем более теперь, когда она пропала. Всё равно, когда бы я не подумал о ней, я улыбаюсь, хотя и чуть-чуть горько. И теперь я — тот, кто сидит у окна и думает. Я разглядываю мир за стеклом, а в дождливые дни я жду ослепительно-белой вспышки и гадаю, смог ли бы я увидеть то место, куда она переместилась.