Ненужная

      Солнце медленно поднималось из-за горизонта, осторожно, будто сомневаясь, трогая ещё прохладными лучами лицо и руки. Еле заметный ветер легко игрался с короткими волосами, выбивая из небрежно завязанного хвоста. Карина впервые предпочла бегу наблюдение за рассветом, сама не понимая, почему. Хотя нет, всё даже предельно ясно. Она закрыла глаза и откинула голову на спинку лавочки, немного съезжая вниз. Перемены.        — Финальная стадия рака. Мне очень жаль.       В глазах седого, статного мужчины читалась только смертельная усталость, ни капли упомянутой жалости. На лице маской застыло сочувствие, сквозь которое едва-едва прорывалось томительное ожидание худшей реакции. Майорова могла представить, что он видел каждый день, и сухо кивнула — принято.        — Мы ничем не сможем Вам помочь, но можем продлить или попытаться остановить…        — Не надо.       Врач не удивился, и смертельная усталость заняла своё место на его лице.        — До свидания.       Карина знала, ещё до разговора по анализам всё поняла: она не жилец, тот не открыл Америку, пытаясь рассказать диагноз маскимально точно, не скрывая деталей. Любая химиотерапия уже не поможет, даже мучения не продлит, просто их усиливая, и добавит бесполезной надежды на лучший исход. Это ни к чему.        — Мне жаль.       Майорова раскрыла ладони, подставляя солнцу, долго разглядывая линии, узоры жизни, как говорила Метелица. Однажды та даже погадала на будущее, пытаясь сгладить одну из ошибок.        — Дай сюда справку от психиатра. Ты нормальная вообще? Идти на встречу со свихнувшимся маньяком... Или вас таких, — в приступе гнева, накатившем от облегчения, что Метелица чудом выжила в той перестрелке клоуна, покрутила у виска пальцем Карина. — друг к другу магнитом тянет?        — Ты проживёшь долго, — виновато заглядывая в глаза, Оля кончиками пальцев коснулась линий на ладони коллеги. Майорова резко отдёрнула руку, словно обжёгшись, недовольно шипя:        — Ненормальная.       Карина открыла глаза, усмехаясь. Долго прожила, целый год с того разговора. Впрочем, ни для кого не было секретом, что дар Оли постоянно барахлил, и надеяться на него — то ещё безумие.       Солнце поднялось, слепя глаза сквозь широкие листья качавшихся деревьев. Пора в отдел. Судмедэксперт потянулась, выбрасывая лишние мысли из головы, не хватало только, чтобы кое-чей дар внезапно сработал не там, где надо.        — Руки за голову, — тихий женский голос стопкраном срабатывал на разгорячённых мужчинах, Вася никогда об этом не забывал, беря самую хрупкую напарницу с собой на задержания. — Вы арестованы.       Карина любила работу. Нет, не ту, по милости которой приходилось хоронить безвременно ушедших или держать лицо, заглатывая бесполезные слёзы, наблюдая за их убитыми горем родственниками; а ту, благодаря которой за спиной бездушных тварей на долгие года закрывалась тюремная решётка. Жаль, она не могла объять всех сволочей планеты.       Если бы скептично настроенный отец снова спросил её, только закончившую пятый класс, не передумала ли ещё, Майорова, ни на миг не сомневаясь, повторила бы за двенадцатилетней собой:        — Никогда!       Родители не понимали, как «желание копаться в трупах» могло соприкасаться со стремлением помогать людям; они не задумывались, что помогать можно не исключительно подавая нуждающимся, а Карина всего лишь следовала доброму примеру семьи, только по своему.        — Они не поймут, — волос у виска невесомо коснулись губы яркой любимицы всех, кузины. Шепнула и растворилась в комнатах дома, словно бы и не проходила.        — Не поймут, — согласилась Майорова и перестала мозолить глаза родственникам, переехав подальше, в город.       Живот жгло невыносимо, хотелось орать, срывая голос, раздирая горло до крови, кататься по траве, цепляясь за мокрые комья земли, ломая ногти, но Карина упрямо сжимала зубы, почти не замечая катившиеся по щекам горячие слёзы. Только теперь за плечи не обнимала перепуганная Оля, что-то громко пытаясь втолковать, прижимая голову коллеги к груди, старась не замечать тёмные липкие капли на её ладонях и земле, да и кровь оставалась только в раковине и на носовых платках после особо сильных приступов кашля.       Теперь не было никого, только боль безжалостно раздирала изнутри, словно отчаянным зверем пыталась выбраться наружу, и никакие обезболивающие — до наркотиков Карина не опускалась, вот ещё — не помогали, женщина просто теряла сознание и периодически приходила в себя, понимая, зверь ещё внутри, пристыженно отступил, но обязательно скоро победит.         — Замечательная работа.       С такой фразой Оленёва подписывала спрятанное в отчётах заявление об увольнении, явно мыслями витая в том углу, где притворялся ветошью застигнутый врасплох Родимин. Карина не усмехалась, она ждала момента, когда никому не будет дела до неё и жалости в её сторону. Ненависть к этому пересилила честность.        — Не пожалеешь?       К тому же, взамен себе Майорова подыскала давнюю знакомую, такого же циничного, увлекавшегося йогой и пронизывающим скептическим взглядом судмедэксперта — Ингу. Никто разницы не заметит.        — А как же они?       Инга смотрела в корень, видя суть. При мыслях о Васе и Оле сжималось сердце, причиняя боль сильнее болезни. Женщина меньше всего хотела видеть их жалость и чувствовать их беспомощность. Им будет больно, если она скажет. Вася молча отвернётся, Оля разревётся, попытается убрать хоть каплю боли, беря её на себя. А Карина заплачет, как только их тёплые руки сомкнутся вокруг неё в попытке поддержать, впервые заплачет сама.        — Они не узнают, — она запрокинула голову, смотря в удивительно ясное, безоблачное небо, глаза были абсолютно сухими. — Им не надо знать.       Инга горько усмехнулась, нисколько не осуждая, и промолчала, тоже глядя наверх, на палящее в зените солнце.        — Мы не прощаемся, — внимательный взгляд Метелицы нервировал, и Карина призвала все остававшиеся силы, чтобы не сдаться.        — Да брось, не в могилу же провожаете, — бледно улыбнулась она.       Оля недовольно замахала руками.        — Скажешь тоже. Жду от тебя звонка по приезду! — суматохе переводов и разделений отдела по новым правилам предалась и экстрасенс, даже в тёплых прощальных объятиях ничего не заподозрив. А может, просто в том бокале на столе плескалась далеко не вода.        — Бывай, — по дружески хлопнул Карину по плечу Вася и сжал её руку. — Не пропадай.        — Не пропаду.       Пропала.       Дни превратились в сплошную темноту, прерываемую только отдающей звоном в ушах, скручивающей в дугу болью. Ничего больше не было. Спадала вечная жара, Карина не чувствовала синяков, не ощущала лужу крови под ушибленной в очередном припадке головой, не замечала смены дня и ночи, ничего. Она старалась жить, пыталась ползти, поднять голову, хотя бы думать, но снова и снова проваливалась во мглу, до скрежета сжимая зубы, лишь бы не закричать.       Жизни больше не было.        — Дура ты, Карина.       Инга дотронулась до застывшей улыбки женщины на приклеенной к кресту фотографии и спрятала замёрзшие руки в карманы. На одном упрямстве Карина на полтора месяца пережила все прогнозы врачей, нет, Жданова покачала головой, просуществовала, полноценно прожив только последние секунды:        — Не пожалела.       Солнце быстро опускалось за горизонт, будто бы спешно от кого-то прячась. Осенние лучи терялись в кроваво-алой листве на свежей могиле, мягко согревая промёрзшую почву.       Инга не знала, как будет смотреть в глаза ничего не подозревающему Васе, разговаривать с могущей нечаянно увидеть всё Олей, не хотела об этом думать; она больше не смотрела на фотографию, нисколько не осуждая почившую. В конце концов, у каждого есть право выбирать.        — А зря.