Тихо из дворов

      Не гей он, да как же, блядь. Не гей, который тащится, когда другой чувак у него в рот берет. Ну даже если с закрытыми глазами представлять, будто и не чувак, а девчонка, и может, это как-то оправдает весь кайф. Типа рот он и есть рот, чтобы в него есть, говорить им и чтобы сосать. Так нет же, глаза и закрывать не хочется. Хочется смотреть на Женёчка и охреневать, что за это типа не стыдно. Ну глаза, правда, маленько сами закатываются, когда Женёчек пристраивается рядом и начинает лезть к нему. Дэн уже выучил все реакции и знает выражение его лица, там все без слов понятно. Женёк и двигается по-другому, стоит им остаться наедине дома или в студии. Мягче как-то, как будто вот прям щас растает. Особенно когда его трогаешь. О, Женёчек любит трогаться. И Дэн, который не-гей, тоже любит в ответ че-нибудь ему помять, просто подойти и по-свойски закинуть руку на плечо, а оттуда она сама начинает путешествовать. Голова отключается, когда гладят уже такие привычные Женькины ладони, как будто родные — сколько раз Дэн их чувствовал на своих плечах и лопатках, на запястьях, даже на бедрах — типа ненароком, типа по-пацански, по-соседски, по-танцорски. А на самом деле — по-пидорски. Да и похер как-то. Чем больше думаешь, тем больше думаешь. А не думаешь — и не парит.       Женёчек кайфовый, не бесячий, мозг не ебет, на шее не сидит ни у кого, даже на шею Дэну не собирается залезать, только повисеть любит немножко или сверху на коленях посидеть, но это уже другое. Позависать вдвоем прикольно, послушать, как он играет свою странную красивую музыку, потоптаться на оупенах, девчонок подвигать, а вечером уже вдвоем, еще с подъезда, начать зажиматься. Кайфово. Вон Женёк и сейчас сидит справа с довольной мордой, делает вид, что смотрит в окно на черные верхушки деревьев на темно-синем небе, а на самом деле косится на Дэна. И так приятно, душевно в душу, особенно когда впереди фары прорезают темноту проселочной дороги и высвечивают знакомый поворот — к дому.       — Приехали почти.       Дэн заранее матери по телефону сказал, что будет не один, а с друзьями. Мать у Дэна только Болта недолюбливает, а как узнала, что приедут сосед с девушкой, да еще и танцоры, да профессорские дети, своя студия, не-курят-не-пьют-матом-не-ругаются, даже поначалу засомневалась. И вообще Дэн до сих пор не вдупляет, как она это все из их короткого разговора успела умозаключить. Наверное, Лизка постаралась. Натрещала уже и про танцы, и про соседа — естественно, без голубых деталей, эти детали Дэн пока под пленочкой держит и от сеструхи в том числе. Как бы им вдвоем хорошо ни было, а то, что у Ереминых сын за лето опидорасился, в деревне наутро будут знать все. Пердануть спокойно нельзя, не то что с кем-то потрахаться. Тем не менее, края родные всегда глаза радуют, даже когда третий предательски сжимается от предстоящей неизвестности.       — Вон школа наша с Лизкой, там вон поле футбольное. Бля, не видно ж ни хуя. В общем, если полчаса от него чесать в сторону леса, там родник будет, можно с утра смотаться.       — Я бы смотался, — улыбается Женёк.       — Ага, — зевает Ева, — представляю я эту картину «голубки на роднике». Сначала «Березовая роща», потом «Дарьяльское ущелье», да, соска моя?       — Ева, ну я же просил меня больше не соскать.       — Расслабься, Женечка, это же Дэн, при нем можно.       — Чё можно? Какое еще ущелье?       Дэн за рулем не всегда быстро улавливает суть диалога, тем более в мыслях и так уже давно всплывают кое-какие ущелья, расщелины, ложбины. Рельефы маэстро Крылова постыдными картинками так и лезут в мозг.       — Куинджи. Ты разве не видел, сорок шестой? — усмехается Ева.       — Блядь!       Подскакивают на колдоебине, хорошо, что сосед пристегнут, а то бы башкой своей кудрявой в лобовухе сейчас проделал бы ущелье. Ева сзади смешно взвизгивает как раз в тот момент, когда тачка безнадежно буксует и застревает в грязи.       — Сорян, ребят, завтыкал и забыл, что тут лужа, блядь, с доисторических времен. Как дождь пройдет, так ее нахуй в мировой океан превращает.       Это Дэн еще умалчивает, что потом коровы, что чешут с пастбища, старательно мыча, растаскивают грязь на полдороги.       Дэн выходит, и стопы тут же проваливаются в мягкую податливую шоколадную кашу. Ну ничего, отстирается, не велика потеря. Все детство в грязище возились с местными пацанами, чё он, какой-то ямы испугался, что ли?       — Ля-я, все кроссы заговнял! Жень, садись за руль, я раскачиваю, ты газуешь.       — Эмм…       — Давай лучше я, — предлагает Ева, перебираясь вперед на водительское сиденье.       Дэн упирается руками в багажник приоры, вдавливаясь каждый раз, когда Ева нажимает на педаль газа, ноги уже по щиколотку в луже, из-под колес булькает мутная жижа, заглушая многоэтажки матов, которыми Дэн кроет это треклятое место. Знал же, уже на автомате его всегда объезжал! А тачка так увязла, что не поддается ни в какую, пока рядом с Дэном не появляется Женёк.       — Уйди, Жень, щас обляпаешься весь нахрен!       — Нет, я с тобой.       Спорить некогда. Хочется человеку загрязнений — что поделаешь, пусть загрязняется на здоровье. Главное, отмыть его потом как следует. Вот блядство-то! Они тут в лужу сели, грубо говоря, мягко выражаясь, а Дэн только и думает о голом Женёчке в разных ситуёвинах. И о том, как будет его мыть, лично. Аж приходится зажмуриться, от греха подальше, еще и фара задняя красным в глаз прямо слепит, зараза. Женёк рядом пыхтит — его не слышно в шуме буксующих колес, но наверняка он так же тяжело выдыхает, как когда… Так, все. Собрался.       — Раз-два, толкаем!       Наконец, изгваздакавшись по полной, Дэн с Женьком все же умудряются выпихнуть приору на «сушу».       — Сорок шестой, молодец. Заслужил повышение, — смеется Ева, приоткрыв водительскую дверь. — Теперь ты Грязный Дэн!       — Ради тебя старались, вообще-то, — бубнит он в ответ, отряхиваясь.       Рядом Женёк, чумазый, шо писец, молча дышит, вытирая лоб тыльной стороной руки.       Тапки в говнище, носки тоже, если и садиться в машину, то обувь надо снимать вместе со штанами…       — Слушай, Ева, давай ты тачку до ворот докатишь, а мы пешочком, а? Тут поворачивай, а там через километр примерно увидишь справа большие зеленые ворота, щас Лизке позвоню, она встретит.       — Все понятно с вами, товарищи!       Ева отъезжает, так и не услышав дэновские возмущения по поводу своих намеков. Все то время, пока Дэн звонит сестре и объясняет ситуацию, отвлекаясь на товарища Крылова, о чьих штанах последнее время думает чаще, чем о своих, сам товарищ Крылов молча теребит край его футболки. И, как только Дэн завершает вызов, выдает:       — Знаешь, Дэн, я давно хочу тебе признаться… Но не знаю, как лучше сказать.       — Опа, — хмыкает Дэн. — Типа «Дэн, нам надо серьезно поговорить»?       — Ну я подумал, что сейчас удачный момент.       — Ладно, давай, жги. У меня будет сердечный приступ?       — Не знаю, но на всякий случай, тебе лучше опереться обо что-то.       — Вот ты выдумщик, Евген, конечно.       Дэн подходит к дереву у обочины, откидывается на него спиной и прикуривает сижку. Потому что ну какие серьезные вещи можно обсуждать без огонька?       — Я пойму, если ты меня осудишь, но я правда ничего не могу поделать, так сложилось, понимаешь…       Видеть, как Женёк мнется, не решаясь никак признаться, просто невыносимо. Лицо у него сразу такое виноватое, не знаешь, то ли хочется поругать за него, то ли пожалеть. Приголубить, короче, хочется. Дэн выдувает дым, не докуривая, тушит сигу, щелкая по ней так, что тлеющий табак отлетает в дорожную грязь. Потом тянет Женька за шею к себе, прижимает лбом ко лбу, поглаживая по затылку. Глупый попугай. Уж его-то нелепые намекивания Дэн за это время кое-как научился понимать. Когда он вот так смотрит.       — Ясно все с тобой, Женёчек. Сегодня мы с этим ничё делать не будем, мне при мамке неудобно как-то.       — Ладно, — вздыхает Женёк, разомлев в дэновских объятиях, а затем просовывает руки ему за спину и обхватывает у поясницы.       — И родакам про нас пока не скажем, они люди простые, им тяжеловато будет.       — Конечно, — торопливо отвечает Женёк. — Ты бы знал, сколько я своих готовил, начитался всякого в интернете. Правда, когда наконец рассказал, мама сделала такое пресное лицо, мол, мы и так знали, что ты гей. Сложнее было больше мне, чем им. Но ты-то не гей…       — Ну да, я типа просто на тебе подзавис. Если ты меня не пошлешь, расскажем им как-нибудь… И почаще к нам приезжать будешь. Привыкнут. У них вон еще Лизка есть. Она б им уже десять внуков наделала, если б не я.       Женёк хмыкает. Уже неплохо, расслабился, значит.       — Да, но насчет моего вопроса, Денис, это не совсем то, что я хотел…       — Да я в курсе, чё ты хотел. Я сам хотел. Ну просто хер проссышь, как предложить, ты пацан, я пацан, с бабами-то попроще.       — Да? — Женька вновь напрягается. — А я думал, наоборот, сложнее. Значит, ты с кем-то уже занимался?       — Ну, а чё скрывать, было дело пару раз.       Ну да, с бывшей баловались, но больше ради любопытства. Потом, когда расстались, Дэн уже понял, что, кажется, ей просто скучно с ним было. Да и сам Дэн не особо напрягался — роллы пожрали, в телик залипли, повалялись и по домам. Все же самая надежная его подруга с мотором — «Лада Приора». А с Женьком все иначе. Его хочется улыбать. Любыми способами, хоть щекоткой, хоть шутейским кусем в области шеи. А когда они не одни — подколоть, подмигнуть, кивнуть влегкую, так, чтобы только он один и понял. Но вот «то самое дело» они еще не обсуждали, чего это ему прямо сейчас приспичило?       — Слушай, Жень. — Дэн закидывает ему руку на плечо и заставляет посмотреть прямо в глаза. В темноте их особо не видно — старые фонари на дороге горят через один — но когда так близко друг к другу, не смотреть невозможно, а темнота такая сразу безопасная. Не видно не только глаз, но и румянца, которым, по ощущениям, Дэн сейчас покрылся с щек до самой головки самого члена. Если уж серьезные вещи говорить, то только так. — Мы сегодня отдохнем, расслабимся. Пообщаемся с моими, пожрем сало с черным хлебом — спорим, ты такого нигде не пробовал. И картоху. А завтра мы поедем домой. К тебе, ко мне — без разницы ваще, к нам, в общем. Да?       — Да, — кивает Женёк и плотнее сжимает Дэна в объятиях.       — Во-от… Такие дела.       Ух, как пиздецки сложно это вслух сказать, но надо. А то этот попугай, Альфа Ромео недоделанный, опять накрутит там себе в голове лишних оборотов.       — А как приедем… Ну, я особо не романтик, не знаю, как это красиво сказать, короче, машинку в гаражик загнать или как оно там…       — Что?       — Что-что. В общем, готовься, будем чпокаться. По-настоящему, как это у вас, геев, принято.       — Ты имеешь в виду анальный секс?       Дэн удивленно хмыкает. А Женёк даже не смущается, только губу закусывает и выдыхает уж как-то слишком эротично для человека, только что топтавшегося в грязной луже.       — Ё-моё, Женёк! Кто тут еще кому намекает.       — А ты сам хочешь? Я думал, это ты не хочешь. В ту ночь я же тебе предлагал.       — Да блядь, — Дэн прижимает Женька передком к себе, и тот охает от неожиданности: у Дэна стоит. И, надо сказать, довольно крепко стоит, чем, конечно, он не может не гордиться. Хоть и немного не вовремя. — Ну я тебе не пидорас какой-то, чтобы в первый же раз по полной программе… Типа я пришёл якобы только трахаться. А потом уже как-то стремно было, не принято же у пацана спрашивать, мол, извините, пожалуйста, сильвупле, ёптыть, разрешите вам вставить! Не по-пацански как-то.       — Денис…       Женёк облизывает свои губы и прижимается ими к губам Дэна. Вдалеке слышится какая-то тачка, Дэн инстинктивно дергается, сдвигаясь за дерево так, чтобы их не слишком было видно с дороги, обхватывает Женька покрепче и целует сам в ответ. Весь день не целовал — в обед работа заела, а Женёк в своих группах все время, только макушка и торчит.       — Кайфовый ты мой попугай Кеша, блядь. Задницу твою танцорскую хочу — умираю.       Женёк смеется, но продолжает целовать, пыхтит, носом к носу прижимаясь, хватает дэновские ладони и по-хозяйски кладет их себе на бедра.       — Я по тебе с самого первого дня… Когда с родителями приезжали квартиру смотреть.       — Чё, в натуре, что ли? Ну ты даешь.       — …а потом еще когда пианино таскали…       Женёк никак не может остановиться, все целует и целует, такой вдруг задыхающийся, как будто бежит куда-то, торопится, хочет все и сразу, руками уже шарит по животу, ведет вверх и останавливается возле шеи.       — Хитрожопый ты сосед-соблазнитель, короче. Такого пацана испортил.       — Я еще не испортил, — смеется Женёк.       — Ну да, все еще спереди. А у кого-то — сзади.       Дэн никак не может перестать это делать — они вжались друг в друга, без сюсюканий, без бабского этого ми-ми-ми, но как будто так и надо, как будто плечи Женька именно той ширины, чтобы умещаться внутри дэновских объятий. Женёк удобный, как под него сделанный: облепил плотно, ни единой щели, словно кастомный обвес.       — Пойдем, короче, — вздыхает Дэн, наконец шевелясь. — А то мать с сеструхой там всю деревню поднимут нас искать. Лиза алерт, все дела.       — Да, — соглашается Женька, — только я другое сначала сказать-то хотел… Денис, я машину водить не умею. Не разбираюсь в них абсолютно. Я даже не знаю, как выглядит карбюратор и где у него там конденсат. «Хёндай» от «Хонды» не отличу. Научишь меня?       — Блядь!       Женёк издает нервный смешок, хлопает Дэна под подбородком и отскакивает на дорогу.       — Я тебя сейчас урою. Прямо в луже утоплю!       — Ну попробуй! — смеется Женёк, и Дэна это нисколько не бесит, конечно, но для вида надо морду суровую держать. Тоже, блин, маэстро намёкиваний, мастер жалостливых глазок.       — Я тебя прям на обочине щас трахну.       — Если поймаешь. А то пока ты что-то долго догоняешь, — хохочет Женёк и пускается бегом вперед, в сторону дома.       Что ж, до травмы колена в универе Дэн бегал километр за четыре минуты. Жаль, засечь некогда — попугай снова улетел вперед, сверкая мокрыми кроссами. И на сей раз Дэн просто обязан догнать.