После занятий

      Я даже не поняла, в какой момент начала чувствовать что-то к своему учителю иностранных языков.       Всё было как обычно, тётушка по утрам отвозила меня в старшую школу. Там я обедала, училась на отличные оценки, общалась с немногочисленными подружками и, в общем, нормально проводила время ровно до тех пор, пока добрую учительницу-старушку миссис Кэмпбелл не заменили на какого-то неизвестного нам мистера Нильсена, что только недавно окончил университет и теперь должен был набирать опыт в нашей лондонской старшей школе. Заведения в его родной стране, Швеции, очень продвинуты в вопросах образования и требуют достаточного опыта работы, поэтому в нашей школе он застрял точно надолго. Но это было только к лучшему, никто из преподавателей не знал языков в таком идеале, как он. Шведский, немецкий, французский, английский — он свободно разговаривал на этих языках, ориентировался в грамматике и лексике, как рыба в воде, и жаждал делиться своими знаниями с другими студентами. Он рассказывал разные истории, шутки, иногда на всех языках сразу, смеялся вместе с нами и вообще знал подход к детям. Наверное, потому что не сильно превосходит нас в возрасте. Ему было всего двадцать пять.       Зачастую такие уроки очень даже помогали. Самые проваленные в этих предметах ребята внезапно начинали понимать все нюансы, сложности, быстро запоминали слова и обороты.       Но это точно не мой случай. Я была уверена, что во французском языке полностью безнадёжна, так как даже после длинных пар у мистера Нильсена никак не могла выучить ни слова, а в этих дурацких вдохах-выдохах, честное слово, чёрт ногу сломит! Я была круглой отличницей по всем предметам, но день ото дня мой преподаватель, играя желваками на скулах от моего произношения, ставил мне утешительное «удовлетворительно» за старания и красивые глаза. И мне от этого было жутко стыдно, тем более, что он точно не упускал момента как-то меня подколоть насчёт этого.       И что бы я не делала, каких бы репетиторов не нанимала тётя, какие бы учебники я не открывала, все мои усилия будто бы самоуничтожались или умножались на ноль, стоило мне оказаться перед мистером Нильсеном. Щёки пылали ярко-красным, язык заплетался, а по телу проходили волны жара, подогревавшие мою злость к преподавателю за то, что он с наглой ухмылочкой почти смеялся надо мной и моими стараниями угодить ему и его требованиям, и к языку тоже за то, что он такой сложный.       Я отсекала любые попытки здравого смысла признать, что у меня есть очень неуместные чувства к этому мужчине. Каждый раз убеждала себя, что меня не интересует его обворожительное тело, скрытое под классическим костюмом, не интересует его мягкий голос, что каждую пару приятно обволакивает мои ушки, не интересует то, сколько всего интересного он знает, не интересует и то, что у нас так много общего, хоть мы и кажемся совершенно разными. И меня категорически не привлекает возможность риска в моей жизни. Жадно целоваться в его кабинете, пока в классе сидят ученики и ученицы, тайно улыбаться друг другу во время лекций и, наконец, проводить время у него на руках, тереться бёдрами о его пах, тихо постанывать и специально дразнить короткими юбочками и глубокими декольте. Это было бы лучшимхудшим решением в жизни.       Я не могла перестать о нём думать. Мой преподаватель, словно в навязчивая идея, сидел у меня в голове, не давая нормально мыслить. Господи, из всех парней, окружающих меня, мне повезло запасть на того, с кем мне никогда не будет суждено быть вместе! Он — взрослый, респектабельный человек, пусть и только что окончил универ, а я лишь школьница.

***

      Я снова сидела в его аудитории спустя месяц и с ужасом глядела на билет, который мне достался.       Мистер Нильсен был не только виртуозом в вопросах языков, но и умел выдумывать для нас интересные задания. Например, сегодня для экзамена он выбрал интересный и очень простой метод: все билеты он разделил на три языка. Отвечаешь на пять вопросов — получаешь зачёт по всем остальным автоматом; отвечаешь на три — придётся ответить и по другим языкам. А не ответишь ни на один — завал и пересдача.       Я особо не задумывалась над его экзаменом, тем более, что вероятность вытянуть именно «французский» билет равнялась одной трети. Шведский и немецкий давались мне хорошо, по ним у меня стояла твёрдая «отлично», так что я была уверена, что без проблем сдам и уйду домой с чистой душой. Но на всякий случай надела счастливые гольфы, которые, как ни странно, работали только если на мне не было белья. Такой способ мне помогал не единожды, и со временем я даже приучилась чувствовать себя уверенно без трусиков под предусмотреной школьным дресс-кодом юбочкой.       И вот, я, вооружившись уверенностью в себе и счастливыми гольфами, открыла дверь кабинета. Мистер Нильсен с важным видом осмотрел меня с ног до головы и указал на лежащие перед ним перевёрнутые билеты. Пару раз глубоко вздохнув, я подошла к столу и вытянула бумажку, слегка сжав её в кулаке. Сев за парту, я постаралась угомонить рвущееся наружу сердце непонятно от чего: от экзамена или от внимательного взгляда моего учителя, устремлённого на меня. Я бегло взглянула на него и заметила, что его пухлые губы растянулись в привычной насмешливой улыбке. Я не особо придала этому значения и развернула кусочек бумажки с напечатанными на нём буквами. В эту же секунду я зажала себе рот ладонью, стараясь не выдавать своего искреннего недовольства, удивления и парочки матерных слов, за которые меня бы точно выпорола тётушка.       Теперь я думала о том, как же мне выбраться из этой чёртовой ситуации. Передо мной лежал злополучный билет по французскому. Напечатанные буквы весело прыгали у меня перед глазами, не давая спокойно читаться, а глаза преподавателя с хищным удовлетворением смотрели на меня, я чувствовала, что мои щёки начинали пылать. В аудитории стояла почти мёртвая тишина, нарушаемая только чьим-то сосредоточенным дыханием и царапанием ручки о подготовленный заранее листочек, но я сидела, словно вкопанная, так и не решившись пошевелиться.       Я попыталась собраться и сосредоточиться на вопросах, попытаться понять хоть что-то, но минута за минутой в моей тетради появлялись только штришки, зачирканные слова и непонятная логика из головы, которую я пыталась перенести. Но потом я начала слушать, как он подзывает к себе учеников и те с удовольствием отвечают ему на разных языках. Паника полностью охватила меня и я схватилась за голову, судорожно соображаю хотя бы что-то. И когда на меня наконец-то снизошло озарение…       — Агата Харрис, — слегка насмешливо назвал моё имя мистер Нильсен и я подняла голову.       Аудитория была уже пуста. Я поняла, что осталась наедине со своим преподавателем, и теперь он точно на мне оторвётся, как будто только этого и ждал.       — Захватите с собой тетрадку, — бесстрастно сказал он, выпрямляя спину, — я хочу посмотреть, чем вы занимались на экзамене.       По моей спине пробежался неприятный холодок. Что же я ему покажу? Свои каракули и зачёркивания? Он же теперь мне проходу не даст!       Я встала, на негнущихся ногах подошла прямиком к его столу и села на небольшой стульчик, стоящий рядом. То краснея, то снова бледнея, положила свою тетрадь перед ним, на что он слегка усмехнулся и сказал что-то невнятное вроде «послушная». Я боялась смотреть ему в глаза, поэтому сосредоточенно упёрлась взглядом в пол, замечая, наверное, каждый изъян в нём. Он же рассматривал мои каракули и, казалось, ещё пара секунд — и он рассмеётся в голос, громко и заливисто, так, насколько позволял его мягкий и одновременно уверенный голос. Но он молчал. Пока что молчал.       — Я разочарован, Агата, — сказал он, а каждый мой нерв болезненно сжался. — Вы лучшая ученица по всем предметам, я не ожидал, что вас так сильно завалит столь лёгкий язык, вроде французского.       — Я…       — Слова излишни, мисс Харрис, — перебил он меня. — Я вижу, что вам нужны индивидуальные занятия.       — Но, мистер Нильсен, тётя уже оплачивала мне репетиторов…       — Ничего не нужно оплачивать, Агата. Я вижу, что у моей ученицы есть проблемы с пониманием материала, и я, как хороший преподаватель, просто обязан разжевать и объяснить его вам.       Я неуверенно кивнула.       — Отлично, я думаю, мы можем приступить прямо сейчас. Пройдёмте, пожалуйста, в мой кабинет, — он показал на дверь рядом с доской, а я нервно сглотнула, но всё же пошла за ним.       Его обитель была достаточно небольшой, но очень аккуратной. У других преподавателей на столах ворох неразобранных тетрадей всех расцветок, какие-то понятные только им отчёты и ведомости, рядом со столами стояли мусорки, доверху заполненные бумажками. У него же всё иначе: чистый, почти пустой стол, кресло, стул для посетителей, небольшой стеллаж с аккуратно расставленными книгами и небольшой коврик.       Он приглашающим жестом посадил меня на стул, а сам остался стоять, облокотившись на стол и скрестив руки на груди. Кажется, воздух покинул мои лёгкие, когда он слегка ухмыльнулся. Я затаила дыхание и слегка сжала края сидения.       — Итак, Агата. В изучении любого языка прежде всего необходимо изучить буквы и научиться читать, верно? — я кивнула, а он подошёл к стеллажу, выудил оттуда какую-то книжечку и передал её мне. — Это небольшой сборник с подробными правилами чтения и всеми остальными нюансами. Думаю, мне не нужно объяснять, как читаются и произносятся отдельные гласные буквы, так как чаще они приобретают другой звук именно в сочетании с согласными. Пожалуйста, перелистните несколько страниц и укажите на любое правило. С него и начнём.       Я на секунду отвлеклась на его бархатный голос, что размеренно почти повторял прошедшие лекции в начале знакомства с преподаваемыми им языками, но быстро попыталась отдёрнуть себя от наваждения. Я бегло попыталась сориентироваться и книжка от моего неловкого движения свалилась на пол. Как бы то банально не звучало, мы оба бросились её поднимать, а затем больно столкнулись лбами и посмотрели друг другу в глаза. И, клянусь, в тот момент я чуть не упала в обморок.       Его голубые глаза — это что-то невероятное. Они напоминали мне холодные айсберги, освещаемые солнцем, посреди Ледовитого океана. Два моря в ясную погоду. Вообще, к его глазам можно было бы подобрать тысячи всевозможных вариаций сравнений, но одно я знала точно — такую глубину, осознанность и загадочность одновременно я видела лишь на картинах. И мистер Нильсен, живой портрет, сейчас смотрел на меня, щекоча мои губы своим тёплым дыханием.       Он с хитрой улыбкой передал мне сборник и отстранился, снова облокачиваясь на стол. Я глубоко вдохнула и с закрытыми глазами открыла случайную страничку и ткнула пальчиком в какое-то правило.       — «Во французском языке есть две носовые согласные — это n и m. Если перед ними оказываются определенные гласные, то они тоже становятся носовыми, то есть произносятся в нос,» — зачитала я.       — Отлично. Значит, попрактикуем ещё и дыхание, — сказал мистер Нильсен и медленно начал измерять кабинет шагами. — Итак, чтобы звук получился носовым, нужно сделать вид, будто у вас простуда и заложен нос. Попробуйте.       Я напрягла все известные биологии мышцы вокруг носа и постаралась выдать хоть что-то похожее на носовое «n», но, ожидаемо, у меня ничего не получилось. Затем ещё раз. И ещё. Этот звук скорее походил на сглатывание, и, кажется, моему преподавателю было очень неудобно это слушать.       — Стой, Агата, — видимо, он решил внезапно перейти на «ты». — Дыхание. Не забывай дышать.       Мои щёки залились краской и я постаралась ещё раз повторить этот сложный звук, но поняла лишь одно — я не смогу так просто одновременно дышать и не дышать. Я тяжело вздохнула, но вдруг почувствовала тепло позади меня. Руками я снова обхватила края сидения и почувствовала крупные руки мистера Нильсена у себя под грудью.       — Дыши, — горячий шёпот будто обжёг моё ухо, а по телу побежали мурашки. — Глубоко вдохни, я проконтролирую.       Я медленно втягивала в себя воздух, который резко стал во много раз теплее. Внезапно руки мужчины медленно, почти незаметно поднялись выше, обхватывая мои груди, слегка сжимая их. Мой вдох стал больше похож на судорожный всхлип и он явно воспринял это как зелёный свет. Его пальцы слегка погладили уже выступившие через тонкую рубашку горошины, отчего я тихо застонала, осознавая, насколько моя грудь чувствительная. Кажется, на мягкой обивке стула теперь останется мокрое пятнышко.       — М-мистер Нильсен… — прошептала я, пытаясь протрезвить и его, и себя, но он тут же сжал соски между пальцев и слегка скрутил их, выдавливая из меня тихий стон.       — Тише, детка, — прошептал он. — Зови меня просто Александр.       Мужчина быстрыми движениями расстегнул мою рубашку и открыл себе доступ к нежной коже. Я постанывала от его горячих прикосновений к моей груди, почти полностью отдавшись ощущениям. Мои щёки неистово пылали от осознания того, что объект моих воздыханий и страстных желаний сейчас дотрагивается до меня. Это было чем-то за гранью понимания. От осознания этого факта меня приводило в дрожь, а на границе подсознания метался здравый смысл, крича мне «Опомнись, Харрис, он же твой преподаватель!». Смущение от близости и стыд от совершения чего-то развратного взрывали меня изнутри.       — Подними ножки, — и я подчинилась его голосу.       Александру открылся вид на моё истекающее смазкой лоно. Подо мной уже красовалось небольшое влажное пятно. Его ладонь несколько раз грубо шлёпнула меня по груди:       — Течёшь, как маленькая шлюха.       Я тихо хныкала от завязывающегося внутри живота тугого узла, который затягивался всё больше от грязного прозвища. С каких пор я стала такой извращенкой?       Его ладонь скользнула вниз по моей талии, прошлась по бедру, и вот, он стоит передо мной с расстёгнутой рубашкой, обнажающей его соблазнительный пресс. Он наклонился к моим губам, мазнул по ним языком, а затем впился в них сладким поцелуем. Его губы невероятно мягкие и нежные, он целовал меня так, что вся земля уходила из-под ног, а сердце колотилось, не находя себе места. Пальцы Александра хаотично гладили мои влажные складочки, слегка проникая внутрь.       — Думаешь, я не замечаю твоих взглядов, Агата? — горячо шептал он. — Думаешь, я не знаю, сколько времени ты об этом мечтала? Не знаю, как тебя терзает желание насадиться на мой член?       Язык заплетался, я не могла произнести ни слова, поэтому мне оставалось только хныкать, извиваться и подмахивать бёдрами навстречу его пальцам. Он резко шлёпнул меня по промежности и я вскрикнула, на что получила ещё один шлепок. Он отнюдь не нежен со мной. В голове не осталось ни капли здравого смысла. Отлетели все мысли о нашей разнице в возрасте, о социальных ролях и предстоящем наказании. Если нас, конечно, поймают.       — Ах… Александр, пожалуйста… — скулю я, проводя ножкой по его брюкам к паху.       — Плохая девочка, — рычит он и резко меняет наше положение так, что я даже не успеваю опомниться.       Теперь я каким-то образом оказалась на коленях перед своим преподавателем, смотря на него снизу вверх. Он быстро расстегнул брюки и спустил их вместе с чёрными боксерами, открывая для меня вид на его эрекцию. Я нервно сглотнула. Он даже больше, чем в моих мокрых фантазиях, что слегка испугало меня, но Александр отогнал сомнения одним лёгким прикосновением руки по моему подбородку.       — Давай, Агата, ты же хочешь хорошую оценку? — дразнил он меня. После этих слов мне должно было быть стыдно, но я лишь ещё больше распалялась, приоткрывая свои губки.       Он водил головкой, заставляя меня ещё больше раскрыть свой ротик для него, и медленно толкнулся вперёд. По-началу я слегка сомневалась, но через несколько мгновений уже сама активно двигала головой, скользя мокрым языком по эрогированной плоти. Я заглатывала его до самого основания, борясь с порывами тошноты, ласкала губами венки, украшающие крепкий ствол, оставляла лёгкие поцелуи на головке и слегка прикусывала зубками, заставляя его тихо рычать и одёргивать меня за волосы от своего возбуждения.       Наконец, я оказалась нагнута над учительским столом, опираясь на него предплечьями, выгнув спинку и расставив ноги широко в стороны. Но Александр всё тянул, упиваясь покорностью своей маленькой ученицы, пока я призывно виляла попкой, призывая его к действию. Откуда во мне эта соблазнительница, сама не знаю.       Чувствую, как начинаю течь ещё сильнее, стоило ему крепко ухватиться за мои бёдра и прислониться ко входу, поддразнивая. Когда он проник в меня сразу до упора, я громко простонала, закатывая глаза, чувствуя, как его длина мягко касается тупика. Словно мороженое, я чуть не растаяла от его прикосновений и ощущения наполненности, как вдруг мою ягодицу обжёг грубый шлепок и в следующую секунду он схватил меня за волосы, заставляя запрокинуть голову и ещё сильнее выгнуться в спине. Он начал активно двигать бёдрами, вдалбливая моё податливое тело в стол.       — Так я тебя трахал в твоих фантазиях, Агата? — рычал он.       — Сильнее, — пересилив рвущие наружу крики, прошептала я.       И я действительно не соврала. В моих мокрых снах и фантазиях, в которых я не могла признаться сама себе, он почти душил меня, оставлял синяки на бёдрах от соприкосновений наших тел и багровые засосы на моей молочной шее. Он держался долго, пока в своих мечтах я содрогалась и кричала от очередного оргазма, накатившего на меня.       Он крепко ухватил меня за бёдра, не давая двигаться, а я вжалась лбом в деревянную поверхность стола, громко выкрикивая его имя. В этот момент не волновало ничего, только его эрекция, скользящая вдоль мокрых стеночек и задевающая каждую чувствительную точку внутри меня.       Его темп стал рваным, как и моё дыхание. В последний момент Александр несколько раз толкнулся, больно шлёпая меня по ягодицам, насаживая меня до упора, и меня накрыла волна сумасшедшего оргазма, от которого я вся затряслась, будто осиновый лист на ветке. Александр же излился глубоко внутрь, не решившись сразу отстраниться.       Мы сидели в его кабинете мокрые и растрёпанные и не решались посмотреть друг другу в глаза. Мы оба понимали, что эта близость была спонтанной, что мы нарушили правила школы и теперь меня могут исключить, а мистера Нильсена и вовсе отстранить от преподавания в какой бы то ни было стране. Мозг не давал никаких дельных фраз, чтобы растопить лёд, но внезапно Александр сделал это сам:       — Агата? Мы можем поговорить?       — Д-да, — слегка заикаясь от смущения, ответила я.       — Я не должен был этого делать. Не должен был тебя соблазнять. Извини меня за это… — вдохнул он.       — Я понимаю, мистер Нильсен, — ответила я. — Если вы хотите всё забыть…       — Нет, лилла каттен, — он назвал меня «котёнком»? — Я не это имел в виду. Я сделал это не просто так.       — Но что тогда вами руководило?       — Знаешь, не в учительской компетенции влюбляться в своих же учениц, с которыми ещё и разница в достаточное количество лет, — замялся он. — Но я хочу, чтобы ты была моей, Агата. Забыв обо всех стереотипах, правилах и запретах. Просто была со мной.       Сердце пропустило удар. Я сплю? Преподаватель, который постоянно надо мной подшучивал, сейчас признался мне в любви? Если да, то не будите меня больше никогда в жизни!       — Александр… — тихо сказала я и подошла к нему и устроилась на его коленях.       Его рука обвила мою талию и притянула к себе бескомпромиссным жестом. Я провела тыльной стороной ладони по его гладкой щеке и слегка чмокнула его в нос.       — Ещё пара экзаменов, и я выпущусь из школы. А пока можем встречаться после занятий.