слушай, полковник

— слушай, полковник… — в духоте залитой сумраком комнаты влажный и напуганный взгляд кусачего цепного пса кажется оазисом — единственным во всей округе и подозрительно похожим на мираж. но, пусть хриплый голос и звучит уверенно, по телу элрика всё равно бежит мелкая, едва заметная дрожь. от его пальто пахнет колючим холодом, принесённым с улицы и пробирающимся в ноздри с щекоткой, только вот резко переместившемуся с шаткого табурета на пол вояке сейчас совсем не до этого (хотя, признаться, открытая дверь и лёгкая прохлада понемногу начинали вытеснять из замкнутого пространства спёртый воздух, заполненный перегаром). опять. это происходило снова. мустанг догадывался, что всё — взаправду, но реальность казалась слишком мучительной, чтобы её хотелось принять без сопротивления. как теория о великом монотеистическом божестве, которое создало существ, наделённых волей, и выдумало концепцию греха, зная наперёд, что запретный плод будет вкушен свободолюбивыми творениями. как чувство того, что собственный отец своим уходом обрёк тебя на все муки ада. как ужас в алых глазах ишварских детей, свернувшихся в углу калачиком за пару секунд до… — если, блядь, ещё раз... — эд явно не собирался договаривать. и опять — риторическая угроза. как и тогда (только где же теперь человек, находившийся на месте стального и обещавший быть рядом, пока весь пиздец не закончится?). ведь что они могли сделать? ни единой угрозе не было под силу сравниться с каждодневным кошмаром, зовущимся собственной жизнью, потому что в прошлом, — если закроешь глаза, то покажется, что это происходит и сейчас, — толпы людей сгорали в пламени, сотворённом твоими же руками, облачёнными в чёртовы пиродексовые перчатки. элрик прячет выдвижное лезвие, перерезавшее привязанную к дебелой деревянной балке верёвку, обратно в автоброню и смотрит на горе-полковника сверху вниз. мужчина по-прежнему заходится кашлем, рефлекторно — явно не от большого желания — глотает воздух и сам себе кажется наиникчёмнейшим существом на планете. ему хочется сказать: «стальной, да что ты знаешь?» (хотя уж кто-кто, а элрик тоже перенёс свой персональный ишвар). стальной, да хули ты лезешь, куда не просят, а? хочется врезать пацану разок — тоже рефлекторно, — потому что рой не нуждается ни в спасителях, ни уж тем более в жалости или переживании за его пропитанную чужой кровью шкурку. мустанг заходится кашлем и вспоминает помрачневшее лицо хьюза, однажды вытащившего товарища из злосчастной петли. и в правду, связанную с погибшим лучшим другом, тоже не хочется верить. до сих пор. черви должны были сожрать его и только одного — рой был готов альтруистично пуститься на корм, дав толчок чему-то новому, — а не молодого отца и любящего мужа. то, что зовётся жизнью, несправедливо. и отвратительно. и вызывает рвоту. тело стального уже успевает нагреться, когда он опускается на пол рядом с постепенно приходящим в себя, но всё ещё тяжело дышащим государственным алхимиком. эд говорит: — слушай, полковник. я на эту херню не подписывался. так что завязывай. прислоняясь своим плечом к плечу мустанга, он знает, что этого никогда не будет достаточно. но попробовать всё равно стоит.