Гавань

      Вечер. Дорога. По радио передают лёгкий джаз. Чем тебе не чёрно-белое кино прямиком из пятидесятых?       Юнги, как неприкаянная душонка, забилась в угол и устало глядела в окно. Капли дождя разбивались о стекло и нерушимой стеной размывали скучный городской пейзаж. Бледный свет фонарей под водной пеленой выглядел как неуклюжая жёлтая клякса, а силуэты покосившихся от ветра деревьев — как неведомые чудовища из сказочного леса.       Телефон в очередной раз дал о себе знать. Достав его из кармана дешёвого вида полушубка, девушка в который раз отклонила вызов. Она знала, что своими действиями заставляет мужа изрядно понервничать, однако он уже давно привык к её выходкам. Она с самого начала была не сахар.       — Остановите на углу, — попросила Юнги. Такси остановилось, девушка расплатилась с водителем и осталась совершенно одна на давно знакомой улочке где-то на окраине города.       Как жизнь вообще могла затащить её в такую глушь? Ах да, она сама сюда притащилась шесть лет назад. Сначала это спонтанное желание показалось лишь прихотью, но со временем стало делом принципа. Никто не мог обуздать Мин Юнги, когда она хотела что-то доказать. Её правота безапелляционна и верна, и никто не сумеет её в этом разубедить!       Честно говоря, втайне Юнги гордилась, что в ней ещё остался тот подростковый бунтарский дух. Ей нравилось быть громкой, быть эпатажной, злить людей своим волевым характером. Она обожала любое внимание, хоть никогда в этом не признается.       Зябко, сыро, холодно. Может стоит позвонить ему?       Юнги смотрит в экран телефона, но быстро осекается. Она дойдёт до дома одна, пусть даже в такой ливень.       Зажав между губами сигарету и прикурив, она успела пройти всего пару метров, прежде чем споткнуться. Каблук одной из туфель с негромким хрустом сломался. Девушка повалилась на землю, коленки вспыхнули болью.       — Блять… — выдохнула она вместе с сизым облаком дыма. — Тупые шпильки. Никогда их не любила.       Туфли она бросила прямо там, возле парка, и пошла босиком. По совсем новым колготкам поползли безобразные стрелки. Чёрные волосы промокли и прилипли ко лбу. Тушь, которой Юнги щедро накрасила ресницы прямо перед выходом, растеклась по лицу. Наверняка со стороны она выглядела как шлюха, выброшенная на обочине.       Вдохнув целительную порцию дыма в лёгкие, Юнги расправила плечи и твёрдой горделивой походкой направилась домой.       

      В подъезде оказалось куда теплее. Откинув волосы назад, Юнги запрокинула голову, бездумно глядя в потолок. Она насквозь промокла, и никаких мыслей кроме как о тёплой кровати и просмотре сериала под винцо в голову не лезло.       «Кап, кап!» — мерно капало с её искусственного полушубка. Простояла она, видно, долго, раз под ногами собрались целые лужицы.       Всё тем же надменным шагом девушка прохлюпала к почтовому ящику: рекламки, корреспонденция и ничего интересного.       Мимо Юнги к лифту просеменила соседка, взглянув на неё с неподдельным изумлением и брюзгливостью. В ответ девушка ангельски улыбнулась, застав женщину врасплох. И правильно. Никто никогда не понимал лучезарных улыбок Юнги, которые она пускала в ход, стоило кому-то даже покоситься в её сторону. Все всегда пугались и стыдливо отворачивались, даже не чувствуя всей фальши её игривой лыбы. Настоящую улыбку она всегда берегла только для одного.              Юнги ввалилась в квартиру на обмякших ногах и сразу же переползла на кухню, где её всегда ожидал Хосок.       — Нагулялась? — с присущей ему хитрой улыбочкой спросил Хо. Любой человек, знающий его не так долго, счёл бы парня за жулика, но только не Юнги.       Не было в Хосоке ничего особенного. На вид — типичный мальчишка-заучка с книжкой за пазухой, но почему-то шесть лет назад Юнги в него влюбилась до беспамятства и даже сейчас продолжала любить. Как увидела это очкастое недоразумение в тенистом парке, так сразу поняла: моё и точка. Бегала за ним, как борзая за зайцем, подстерегала на каждом шагу, в общем, добивалась как могла.       А теперь он всегда рядом, всегда такой внимательный и ласковый, что даже скучно. И все его книжки, стопки детских тетрадей на столе, стены, завешанные рисунками любимых учеников, — всё бесит. Он для Юнги слишком хорош, чтобы быть настоящим. Потому что Хосока любят все, а вот Юнги нравится далеко не каждому.       — Да, — брякнула она с деланным безразличием. Он-то её насквозь видит, как открытую книгу читает.       В который раз откинув волосы назад, Юнги закурила. Хосок пальцами придвинул пепельницу.       — А где туфли?       — Я их бросила.       — Где?       — У парка где-то, не важно.       — Как же так? Они же восхитительно на тебе смотрелись.       — Брехня! — стряхнув пепел с кончика сигареты, бросила Юнги. — Мне их отец дарил, не жаль.       На этот раз Хосок промолчал. Отношения между ним и тестем были, мягко говоря, натянутыми.       Любой отец хотел бы своей дочери счастья, поэтому Мин был готов тратить на дочку любые деньги, а у Хосока к его двадцати четырём годам не накопилось и трети той суммы, что мужчина выкладывал Юнги «на карманные расходы». Этот факт часто становился причиной насмешек над парнем в семье Мин, однако Юнги всегда яростно за него сражалась. По своей натуре она была воином, готовым перегрызть глотку любому за своих близких, поэтому часто она вылетала из дома со скандалом и ехала на другой конец города только чтобы упасть в родные объятья.       Когда отец поставил условие либо семья (конечно же, имелись в виду деньги), либо бедный студент, не колеблясь, даже не из юношеского максимализма, Юнги выбрала Хосока. Она любила свой высокий статус, любила броскость и достаток, граничащий с богатством, но вот Хосока она любила больше.       — Ты видела мои сообщения?       — Да, — коротко ответила Юнги.       — Я со счёту сбился пока отправлял их, а ты так и не ответила! Это жестоко, Юнни, — мягко ругал её Хосок. И Юнги понимала, почему же его так любят дети. Он умел организовывать людей, умел быть в меру строгим, но не умел злиться. Будто бы по природе своей он всегда был божьим одуванчиком с атрофированным чувством ярости.       — Прости, — наивно хлопая ресницами, извинилась девушка. Хосок лишь криво усмехнулся.       — А что с коленками?       — Дряные каблуки.       — Больно?       — Нет почти, — пожала плечами девушка, затянувшись.       Хо встал, выйдя из узкого круга желтоватого света, падающего от изящного позолоченного бра. На общем фоне пустоватой серой кухни, без конца пребывающей в лёгком дремотном беспорядке, оно смотрелось как дорогая китайская ваза на помойке. Вообще покупка этого светильника была инициативой Юнги, а Хосок, как любитель всякой несуразицы, охотно согласился.       Хосок открыл холодильник. На пол упал квадрат бледноватого света. Он достал бутылку шампанского и клубнику.       — Я хотел тебя порадовать сегодня, но ты не пришла. Очень жаль. — Он отчитывал её как маленького ребёнка. Это было так дразняще-унизительно, что Юнги даже не могла возмутиться. — Может, тогда отметим возвращение блудной жены?       Юнги иногда казалось, что Хосок знал её лучше её самой. Он всегда предугадывал все её желания, понимал с полуслова, угадывал все слабости, но всегда играл честно. За все эти годы Хосок ни разу не причинил Юнги боль, не заставил пожалеть о том, что она ему открылась, потому что схожи они были сильнее, чем кто-либо мог предполагать.       При внешней открытости Хосок, сам того не подозревая, был закрыт от всех. А тут как цунами в его жизнь ворвалась Юнги, разгромив все преграды и уничтожив все барьеры, влюбив в себя и навечно повязав их жизни.              После бокала шампанского Юнги немного разморило, зато пропало то ощущение скуки, от которого она так хотела сбежать. Алкоголь всегда развязывал и без того острый язычок, так что девушка могла весь вечер отпускать скабрезные шутки и колкости. А Хосок, как полная её противоположность, охмелев, всегда замолкал, мечтательно уставившись в никуда. На любом ужине с друзьями их пара была самой запоминающейся.       Девушка, держа в руках высокий бокал, задыхаясь, тараторила:       — И тут, представляешь, каблук сломался и я…       — Юнги.       — М? — смутилась она.       — Это та помада, которую я тебе подарил?       — А её видно? Ах, я думала, что уже стёрлась…       — Такая… Бардовая…       — Вишнёвая, Хоба, — поправила его Юнги, нежно улыбаясь. Её муж никогда не разбирался в оттенках, но всегда чувствовал цвет. Не посвяти он всего себя литературе, то, может быть, мог бы попробовать себя в рисовании. Но на эти слова Юнги Хосок всегда отшучивался и с подростковой наивностью заверял, что тогда бы вся их квартира была завешана только её портретами.       Хо не мог оторвать взгляда от мягких любимых губ. Он потянулся к ней первым, и Юнги сразу отставила бокал, сливаясь с мужем в поцелуе.       Давно у них не было такой воздушной и наивной романтики, какая бывает только при первой влюблённости: жаркие, но по-детски неуклюжие поцелуи, смущенные смешки под одеялом и вспыхивающие алыми розами щёки. Сейчас всё по-другому, нет той исступленной страсти, но остались чувства, искрами разжигающие былой огонь.       К чёрту драные колготки! К чёрту платье! Пусть его пальцы запутаются в её влажных волосах. Пусть он зацелует разбитые коленки. Пусть вместе с телом он обнажит её душу и заберёт оттуда всё без остатка, а она, как тогда, на узком диване, присвоит Хосока себе.       — Люби меня вечно, — просит Юнги.       — Уже, — отвечает он, прежде чем снова поцеловать её в губы, всё так же мягко и нежно, как в первый раз.       Бережно подхватив тонкую талию, он вошёл в её приятную влажность и поддался ленивому темпу.              В полусне Юнги лежала на груди Хосока, вслушиваясь в биение его сердца. На стене висела картина — в общем интерьере такая же несуразная, как и бра — уменьшенная дешёвая копия полотна известного художника. Лёгкие зеленовато-синеватые волны наползали на песчаный берег. Вдалеке, на фоне лазурного неба и мягких облаков, похожих на соцветия хлопка, плыл корабль, рассекая носом водную гладь. И что Юнги поняла так точно, что если уж она — корабль, под управлением собственной мечтательности несущийся навстречу опасности и приключениям, то Хосок — её тихая гавань, куда она несомненно вернётся снова и снова.