Не вынести

      Начинается все довольно прозаично: Даня пишет ему в вотсе короткое сообщение: «го трахаться».       Егор несколько раз перечитывает, а затем отвечает: «приезжай». Собственно, они оба устали от дрочки по скайпу и голосовух, поэтому встретиться хотелось не столько из-за секса, сколько из-за банальной тоски друг по другу за время карантина.       Даня приезжает, звонит с вокзала, спрашивает адрес и заваливается к нему с чемоданом. В принципе, дрочат они друг другу прямо в коридоре, напротив большого зеркала, которое добавляет остроты. А еще Даня не затыкается, все вставляет грязные словечки и дразнит. И это, кстати, тоже заводит невероятно.       А ночью Данила совсем наглеет и, схватив его за задницу, спрашивает:       — Можно тебя трахнуть?       Но тут Булаткин промолчать не может, наваливается на него сверху и грозно произносит:       — А может, я тебя?       Даня не теряется:       — Все может быть, но чур я первый.       — Вот хрен тебе.       — Нет, я хочу хрен в тебе.       — Ни за что, я же не пидор, — понимает, что тот не шутит и быстро дает заднюю. Откатывается на свою сторону кровати и накрывает себя одеялом.       — Забавно, ты так говоришь, как будто я тебя опускать собираюсь. Что за тюремное мышление? Вообще-то, если все сделать нормально, то удовольствие должно быть запредельным. Может, не с первого раза, но…       Егор поворачивает к нему голову и ощупывает глазами в свете настольной лампы растрепанные апельсиновые пряди и щетину на подбородке.       — Так говоришь, как будто пробовал.       — С девушками вроде ничего, да и гей-порно как-то смотрел, ну и Миха... — запинается и слегка краснеет.       Криду это не нравится, он приподнимается на локтях и хмуро смотрит на него:       — Че за Миха?       — Хм... — скребет подбородок и наконец-то встречается с ним взглядом. — Ну, я тебе говорил, что у меня есть разные друзья. Так вот, он еще в шестнадцать сделал каминг-аут, и личная жизнь у него похлеще твоей будет, звязда. — Насмешливо смотрит на него, но, натолкнувшись на серьезный взгляд, продолжает: — Я как-то решил посоветоваться с ним, он пацан понятливый, трепаться не будет.       — Что? — ужасается Булаткин. — Какого хуя, Поперечный?       — Большого и толстого, не паникуй, дай договорить. Я не называл твоего имени, я ж не дебил, даже не говорил, что встречаюсь с парнем. Просто типа любопытно, как оно все.       — Заебись, все натуралы таким интересуются, — продолжил возмущаться Крид.       Даня быстро заграбастывает его в объятья и гладит по голове, как маленького.       —Тш-ш, все нормально. Мы поржали, он мне немного рассказал, и все. Ты не хочешь лучше спросить, что он рассказал?       Егор отрицательно мотает головой, все еще сопя у него на плече. А затем поднимает голову и вкрадчиво спрашивает:       — На практике показать не хочешь?       — А ты согласишься снизу?       Булаткин прикрывает глаза и коротко кивает, мгновенно устыдившись этой слабости. Внутренняя гомофобия давала о себе знать, хоть он и думал, что давно принял свою иррациональную тягу к парню. В Пензе с такими не церемонились. Хотя в Москве с этим было более чем спокойно, особенно в богемной тусовке. Но Егора-то всегда окружали девушки, они ему нравились, он с ними спал, иногда даже с двумя одновременно. Никаких поползновений в сторону парней не было, хоть ему и предлагали всякое. А тут это рыжее недоразумение. И еще наглости хватает предлагать его трахнуть!       Он понимает, что больше загоняется и мыслит стереотипами. Не все пассивы неженки и «телки», а активы — крутые самцы. Он тоже в интернете этой темой интересовался, спросить-то было не у кого. Да и не осмелился бы никогда.       А еще он ненавидит тех ебланов, которые в сети называют его «педиком» и «соской». Просто из-за ухоженной внешности. Что за каменный век? Мужчина тоже может ухаживать за собой и выглядеть стильно, при этом не относясь к сексуальным меньшинствам.       Тут все сошлось: внутренние противоречия, страхи, боязнь общественного порицания.       — Эй, ты чего? — кладет руку ему на плечо Даня, разгоняя рой жужжащих и жалящих пчел-мыслей.       — Ничего, просто не могу, — стискивает зубы и отворачивается.       — Я тебя насиловать не собираюсь, не хочешь — не надо. Ты просто скажи, если мучает что-то, — мягко произносит, поглаживая его по спине.       — Отстань, — поводит плечом, но Даня руку не убирает.       Обнимает поперек живота и шепчет на ухо:       — Рассказывай, что за тараканы, травить будем.       Он хочет привычно послать, но понимает, что ведет себя глупо.       — Я не твоя тёлка, ок? — еле слышно бормочет.       — Чего? — переспрашивает Данила.       — Я мужик, понятно?! —гаркает Егор, да так, что Поперечный отскакивает от него и смотрит удивленно.       — Понятно, — кивает на автомате.       — Со мной это твое «можно тебя трахнуть» не прокатит. У меня тоже член есть.       — И? — все еще не догоняет Даня.       — Я сказал, что не пидор! — как-то истерично взвивается.       Поперечный смотрит на него не мигая несколько секунд, а потом начинает хохотать.       — Чего ржешь?       — Вот кому в стендап надо было. Ты бы видел себя. Весь такой воинственный — «Я не пидор, у меня член есть!» — и снова ржет.       — Ну и чего?       — А того, что рассуждаешь, как тракторист из деревни Большие Дуйки, который геев только по телевизору видел. Да и то, в КВН. Зато пидоров ежедневно вживую, а не только по Первому каналу. Улавливаешь разницу? — вмиг посерьезнел.       — Где-то я такое слышал, но ты же знаешь, что я о другом.       — Да ты о том же, темнота и дичь. Вроде умный, стильный, молодежный, а все туда же, — покачал головой.       — Не все такие похуисты как ты. Меня вот беспокоит сохранность моей задницы.       — Какие мы гордые и независимые. Хочешь, ты меня трахнешь? Так ты не будешь пидором, а станешь мужиком? Так это в твоем мозгу поломанном работает?       — Не знаю. Я просто...       И замолкает, не решаясь продолжить.       — Боишься всего этого? — указывает пальцем на себя и него.       — Да, наверное. За закрытой дверью норм, но вот вне... А если узнают родители. Или друзья. Или фанаты. Как потом жить? Бояться своей тени? У нас в школе пиздили даже тех, кто очки носил или брекеты, не говоря уже о таком.       Даня снова подвигается к нему, прижимается носом к щеке и говорит:       — Мы давно не в школе. У тебя теперь и власть, и деньги. А с этими двумя вещами ты должен срать на чужое мнение, тем более такое отсталое. Родители — это важно, я и сам боюсь, что мама меня знать не захочет. Но знаешь, почему я продолжаю все это? Просто задай себе вопрос: «Что я чувствую?» Не мама, не сосед Гриша, не фанатка Маня, не друг Тимур. Ты. В принципе ради себя люди и затевают отношения. Не для кого-то или ради чего-то, а потому что сами хотят быть с этим человеком. Но если тебе не важны твои чувства, и ты можешь спокойно отказаться от этой гомосятины, флаг тебе в жопу, Барби. И орден на грудь. А я вот не могу.       Он произносит эту речь, опаляя ему ухо своим дыханием, а затем резко встает с кровати.       — Ты куда? — спохватывается Егор.       — Знаешь, я лучше на диване посплю, а ты пока попробуй приструнить своих насекомых самостоятельно. Серьезно подумай, потому что наши отношения могут зайти в тупик, если эта хуйня у тебя в голове будет шириться. Не хочется потом лишних трагедий. Нам же не по шестнадцать.       Он выходит из комнаты, плотно прикрывая за собой дверь.       А Егор спрашивает у пустоты:       — Что я чувствую?       У него в комнате есть выход на балкон, поэтому он идет туда, хватая пачку запасную сигарет, хотя не курил уже полгода.       Страх не развеять одним проникновенным монологом, как и сомнения. А может, их отношения изначально обречены, странно только как продержались так долго. У него так серьезно только с Нюшей было, но все равно не так. Сравнивать глупо — разные ситуации, разные люди. Будь Даня девушкой, было бы легче: стандартная схема и никаких тревог. Да только он парень и с ним хорошо. Вопреки всему. Ну просто сюжет для драматического сериала на Нетфликс! Там как раз эта тема с принятием себя актуальна.       И тогда он решает поговорить с близким человеком, с сестрой.       Они всегда хорошо ладили, созванивались, летали друг к другу в гости, делились новостями. Но вот уже год Егор не мог найти в себе смелости признаться ей в том, что влюблен в парня. Он говорил, что состоит в отношениях и счастлив, но наотрез отказывался делиться подробностями. Мол, он теперь против публичности, а его возлюбленная не знаменитость. Ну да, ну да...       В Москве глухая ночь, а в Лос-Анджелесе вечер, поэтому он надеется, что она ответит.       — Алло, не поверишь, хотела тебя утром набрать, — практически сразу отвечает и от ее мягкого голоса внутри перестает дрожать струна.       Он выпускает дым из легких и улыбается.       — Привет. Как ты?       — У меня только что съемки были, сейчас перерыв небольшой, могу пока с тобой поболтать.       На заднем фоне кто-то ругается на английском, слышен шум.       Полина кричит, что сейчас вернется, и вскоре все стихает.       — Слушай, мне хреново... — без экивоков начинает, затягиваясь сигаретой.       — Куришь?       — Да схватил на автомате.       — С работой что-то или на личном?       — На личном.       — Поссорились или расстались? — сестра более чем лаконична, она всегда в нужные моменты превращалась в серьезную и мудрую женщину. Даже когда ей было десять, а ему семь, и он подрался с одноклассником из-за дурацкого робота.       — Я не знаю. Сложно.       Полина вздыхает и ждет объяснений. А он теряется. Ну как вот так просто рассказать обо всем?       — Я люблю, но… Все как-то… кажется, что тронь — и рассыплется.       — Ты не уверен в ней, в себе или в ваших отношениях? — задает резонный вопрос.       — Наверное, больше в себе. Я боюсь много всего, накручиваю.       — Надеюсь, это никак не связано с твоей популярностью и слухами? Потому что в каких-то желтушных изданиях пишут, что ты гей и спишь со своим звуковиком. Или что у тебя несколько детей от разных фанаток.       Егор тушит окурок и потирает лицо. Даже сплетни, которые обычно из воздуха берутся, отчасти правдивы. И это совсем не радует.       — Не совсем. Поль, мне реально страшно. И это пиздец стремно. Я же всегда отбитым был, помнишь? Чего только не творил. И в гонках участвовал, и девок чужих уводил, и с местными бандюками на стрелку ходил, даже на рельсы ложился под мчащийся поезд. И ничего, жив-здоров. А тут…       — Егорка, ты чего? — растерянно произносит, называя его дурацким детским именем. Наверное, ее испугал его тон. Обычно он был легкомысленным, невозмутимым, уверенным. А тут — растерянность, смущение, отчаяние.       — Полин, мне кажется, я теряю себя. И это страшно. Но и его боюсь потерять, — сбивчиво говорит, даже не понимая сразу, что вырвалось у него.       В трубке тишина. Это тоже пугает, но не так. Поля найдет нужные слова, она такая. Если весь мир против, она всегда на его стороне.       — Подожди… я пытаюсь понять, ты сказал «его»?       — Что? — осекается.       — Пожалуйста, скажи, что это не то, что я думаю.       Егор замирает, как заяц в свете фар. У него начинают дрожать руки, а на глаза отчего-то наворачиваются слезы. То ли от стыда, то ли от злости.       — А что ты думаешь? — выдавливает, снова чиркая зажигалкой.       Не с первого раза удается поджечь сигарету.       — Ты понял уже. «Он», серьезно? — у нее в голосе нет возмущения, только тоска какая-то беспросветная.       — Да, он, — выплевывает с раздражением больше на себя, чем на сестру. Потому что это он не может признаться в элементарном. Статью вроде давно отменили, болезнью больше никто не считает, а он все еще боится чего-то и ненавидит себя за это.       — Оке-ей, — тянет, — расскажешь, кто это?       — Да неважно.       — Точно, прости, может, он тоже скрывается. Тогда скажи другое: это серьезно?       — А если мы просто трахаемся, значит, нас расстрелять нужно или что? — Егор понимает, что срывается на сестру без причины, она ничего такого не сказала.       Да и в ЛА у нее есть друзья нетрадиционной ориентации, так что Полина вполне толерантна в этом плане. Просто неожиданно узнать такое о брате, который всегда имел репутацию заядлого бабника.       — Егор, прекрати защищаться. Это неожиданно для меня, я пытаюсь осмыслить. Но презирать или ненавидеть тебя я не собираюсь, ты чего?       — Да, — снова делает затяжку, выдыхает дым, — прости. Так что ты спрашивала?       — У вас серьезно?       — Вроде как да, хоть и в загс пока не собираемся, — пытается отшутиться.       — С этим всегда успеете, но я про другое. Ты любишь его или экспериментируешь?       — Такое ощущение, что я говорю со своим психотерапевтом, — усмехается, понимая, что порядком замерз, стоя на ветру в одной футболке.       Заходит внутрь и прикрывает дверь, благо в квартире исправно работает сплит-система, а то ночью бывает жарковато, а комаров кормить не хочется, оставляя балкон открытым.       Ныряет под одеяло и все же отвечает:       — Да, серьезно. Такие эксперименты не для меня точно.       — Хм, ладно. Я думаю, нормально в такой ситуации немного параноить. Некоторым тяжело это принять. Он же не заставляет тебя делать что-нибудь или разглашать ваши отношения? — интересуется тоном заботливой мамочки, у которой дочка впервые идет гулять с мальчиком.       Егор кривится.       — Выруби маман. Ты всерьез считаешь, что меня можно заставить что-то делать, и я буду кивать головой и подчиняться?       — Ты? — смешок. — Нет, точно нет, ты даже родителей никогда не слушал, а потом влипал в неприятности.       — Вот именно. Я просто не понимаю, что делать. Заебала эта маскировка, хочется сходить на нормальное свидание, за руку взять и чтобы не бояться ничего.       — Ну, многого ты хочешь. Для начала просто сам перестань шугаться. У тебя по сути два варианта: либо посылаешь все и всех к черту и пытаешься сохранить эти отношения, либо посылаешь его и живешь привычной жизнью, по накатанной.       Он кивает, хотя знает, что сестра его не видит. Если бы не так поздно и Даня не спал в соседней комнате, он бы пообщался с сестрой по видеосвязи. Хорошо, что у него в квартире хорошая звукоизоляция, и тот не слышит их разговора.       — И главное, Егор, не пытайся ломать себя, если тебе некомфортно — это нормально. И что сомневаешься и боишься — нормально. У каждого свои загоны. Сначала разберись, стоит ли, сможешь ли, потому что хуже будет. Но и считать себя ненормальным, неправильным тоже не надо. Всякое случается, — советует Полина, а Егор чувствует огромную благодарность по отношению к ней.       Она быстро взяла себя в руки и смогла подобрать правильные слова. У него так никогда не получалось.       — Спасибо, Поль, правда.       Кто-то зовет Полину, и она быстро прощается с ним:       — Ладно, побегу, хорошо, что поделился со мной. Если что — звони. Может, приеду скоро, если все наладится.       — Угу, пока.       Крид убирает в сторону раскалившийся айфон и практически мгновенно засыпает.       Утром его будит шорох и шепот на ухо:       — Барби, завтракать будешь?       Егор открывает глаза и отчего-то расплывается в дебильной улыбке, обнимая Даню за шею.       — Ты ж готовить не умеешь, — зарывается пальцами в рыжие волосы и целует в шею.       — Да ладно, а ты умеешь типа? Я тут дохрена романтичный, приглашаю тебя на завтрак. В постель тащить не стал, прости. Так что подрывай свою жопу.       Когда Егор освежившись в душе, сидит и наворачивает пережаренные тосты с маслом и джемом, запивая кофе из пол-литровой кружки, а еще щурится как довольный кот на солнце, Даня молчит. Даже не пытается поднять тему вчерашнего разговора. Но Булаткин внезапно заявляет:       — Я вчера сестре позвонил и рассказал, что встречаюсь с парнем.       Данила замирает с поднесенным ко рту тостом. Потом откладывает его на тарелку и пожимает плечами.       — Понятно.       — И что тебе понятно?       — Что если бы ты хотел послать меня, послал бы еще вчера, а не драму разводил на пустом месте. Я понимаю твои страхи, у самого иногда мысли всякие. Не бери в голову, прорвемся. Главное — не копи в себе, лучше вместе перетереть, — непринужденно отвечает, будто и не было вчерашнего разговора и напряженного ожидания ответа.       Даня, как и Полина, умеет разрядить обстановку и сбавить градус. Егор снова костерит себя, что не может так. Он часто загонялся, хоть и предпочитал об этом не говорить вслух. Потому и песни писал о любви, а не о несправедливости мира. Порой из-за мелочей он загонялся даже больше, чем из-за реального пиздеца вокруг.       — Вот смотрю на тебя и думаю: ты рыжее чудовище или все же сокровище? — на лице расплывается ухмылка.       Даня тоже кривовато улыбается, хоть и шутка на три с минусом. Ну да ладно, не всем дано.       — Смотря, что ты от меня хочешь: чтобы я тебя в пещеру утащил или ты меня в темнице спрячешь.       — Как-то не очень звучит. Мы же не в дешевом романе, давай просто травить тараканов своих вместе, разговорами?       — Хотел предложить еще пару интересных методов, но вряд ли ты готов к такому. Но если что, только свистни. И да, пойдем, я тебе пару видео покажу в целях просвещения, пока ты такой покладистый.       Они действительно берут ноут Дани и включают видео для взрослых. Но реальную жизнь никто не отменял. Звонят телефоны у них практически одновременно. Они переглядываются, вздыхают и тянутся к смартфонам, чтобы ответить на звонок. И разбредаются в разные стороны, забыв поставить ролик на паузу. Хорошо, что звукоизоляция не подводит, и их собеседники не слышат, как стонут два парня вперемешку с грязной руганью во время откровенного порева.       Хотя громкость сбавить тоже никто не додумался и если бы не хваленая звукоизоляция и отсутствие соседей за стенкой, кто-то бы подумал, что Егор в свободное время мужские оргии устраивает. И тогда Егор точно бы переехал в Африку или на Аляску. Или в Лос-Анджелес. С Даней. И наверняка бы все закончилось свадьбой. И Ракету пришлось бы принять и полюбить как сына родного. Скандалы были бы регулярно, потому что в быту они просто несовместимы. И каждый раз Даня бы собирал свои толстовки и разноцветные носки и сваливал бухать в Питер, к своим друзяшкам блогерам и рэперам. Егор писал песни в студии и делал вид, что его вообще ничего не волнует. Потом обновлял инсту каждые пять минут, чтобы знать, что там и как у своего ненаглядного. Даня бы в это время стучал кулаком по столу и возмущался:       — Пацаны, нахуй семейную жизнь. На-хуй. Как вообще люди уживаются вместе?       Друзяшки кивали бы и подливали ему. Потому что знали: выпьет, поорет, остынет и обратно к своему мужику свалит. И ищи-свищи. А потом только будет фотки кидать с рожей довольной и ролики записывать, где втирает какую-то высокопарную чушь.       — Егор, скажите, вы все песни посвящаете своему мужу? — на каком-то интервью обязательно спросила бы зеленая журналисточка.       — Нет, он этого терпеть не может. Поэтому это скорее кто-то абстрактный, но чувства мои.       — А вот ваша песня «Чудо(сокро)вище» она о чем?       Егор улыбнулся бы широко и ответил честно:       — О двух придурках, которые слишком любят выёбываться, а еще — друг друга.