You Need Me, I Need You

1. Провожу плавную линию по рельефной бумаге…теперь немного тона… Отлично. Еще чуть-чуть. Вновь слегка нажимаю на карандаш, когда чувствую резкую боль в локте, безымянный палец немеет, а кисть начинает панически трястись, острый стержень цепляет бумагу, с громким звуком разрывая ее на части, и вылетает из рук, падая на пол, под колеса инвалидной коляски. Произношу еле слышно «черт», и запрокидываю голову, пытаясь сдержать подступившие слезы. Сжимаю кисть правой руки. Помогает. Как обычно. Опускаю голову, возвращая взгляд на порванную бумагу. Надо всего лишь пытаться быть спокойным. Спокойным. С рыком бросаю папку с листами в стену, не забывая при этом неприлично высказаться, ударяю по рукоятке кресла, лишний раз вспоминаю, что это мой единственный способ передвижения, делаю вдох, выдох. Да. Все хорошо. Это всего лишь небольшое недомогание, покалывание в руке, это пройдет. Я точно знаю. Я верю. Стук в дверь, раздается будто бы из другой вселенной, слишком отдаленно, рассыпаясь по комнате, как было бы, если я слышал его в каком-то вакууме. Так странно. Я слишком отрешенный. Раздается голос мамы, все так же. Вакуум, черт бы его. Я не очень слышу и понимаю, о чем она говорит, но все же прислушиваюсь. -…Так будет лучше, милый. Ты должен туда поехать. Это очень хороший госпиталь. Тем более загородный воздух, сейчас тебе как нельзя кстати. Мне кажется, будет лучше, если ты не будешь противиться и прислушаешься к нам. Ты сможешь рисовать, там работают великолепные врачи. У госпиталя прекраснейшая история. Все это только для тебя. Я хочу как лучше. И отец. Он тоже этого хочет. Отец. Хочет. Всегда только то, чего хочет отец. Не слишком ли много желаний для одного человека. Все семнадцать лет, только отец. Отец хочет. Значит, хочу я. И плевать, что я не хочу. Но если он ак хочет, что бы я был здоров… -Он ни разу не пришел ко мне. Почему? Мама, почему? Я сижу в этой гребанной комнате, в этом гребанном кресле уже неделю. А он, так ни разу и не зашел сюда, что бы просто поинтересоваться, как я себя чувствую. Он не пришел, чтобы выслушать все то моральное дерьмо, которое я сейчас переживаю. А знаешь почему? Потому что ему плевать. Он просто хочет, что бы я продолжил бизнес, вряд ли инвалиду это удастся. Меня просто никто не признает. Поэтому вы отправляете меня в этот чертов госпиталь. Разве не так? Я наблюдал как мама, нервно перебирая края своей юбки, пытается подобрать нужные слова, как она нервничает, слегка дрожащие уголки губ, смешно за этим наблюдать. Но можешь не подбирать слова, мамуля, я уже все решил. Только явно не в вашу пользу. -Я поеду. 2. Какой-то парень, открыв дверь машины, и поставив рядом коляску, предложил мне помощь, но я, не задумываясь, послал его. К черту помощь. Я всю жизнь справляюсь с не кончающимся потоком дерьма сам, и в этот раз справлюсь. Я медленно двигаюсь к самому краю сиденья, упираюсь всем весом на руки и аккуратно приподнимаясь, перемещаю свой худой зад в кресло. Не так уж и сложно. Мама уже стоит на пороге госпиталя. Видимо надеется, что я сам доберусь. Она купила автоматическую коляску, с пультом управления. Интересная штука. Правда, чтобы научиться, ей управлять нужно время, она едет то слишком быстро, то слишком медленно, то сворачивает не там. Надо заранее извиниться, и попросить, чтобы госпиталь выписал чек моему любимому папаше, за ущерб принесенный сынком. Все тот же парень, которого я не так давно послал, вновь подходит, чтобы оказать помощь. Я секунду мучаюсь с силой усталости и лени, и с тем, что дает мне не закричать от безысходности. Плевать. Мне не так много осталось. Можно побаловать себя медбратом в сексуальном белом костюме. Я кивнул, тем самым давая ему разрешение довезти меня до двери. Дальше меня уже перехватывает мама, на ходу знакомит с врачом, и спешит добраться до моей палаты, ссылаясь на то, что ей как можно скорее нужно попасть в город, смачно целует меня в щеку и скрывается за дверью. Пока мама. Я тоже тебя очень люблю. Нет, я не буду скучать. Да, я прекрасно себя чувствую. Только вот гребанные ноги – они не шевелятся. Представляешь?! Но ты можешь идти, это ведь, всего лишь оборванная жизнь твоего сына. Врач что-то долго рассказывает, я не пытаясь проявить и капли уважения, открываю альбом, которые в последнее время редко выпускаю из рук, и перебивая мужчину, интересуюсь: -Не могли бы вы дать мне ручку? -Что? Ах...Да! Конечно. Секунду, - он хлопает себя по карманам, и вынимая из одного синюю ручку, протягивает ее мне, - держи. Взяв ручку и положив лист удобнее, я стал вглядываться в недавно начатый рисунок. Думаю, немного нужно исправить. Мне нравится это. Всегда, даже на законченный рисунок смотреть новым, свежим взглядом, пытаясь понять, стоит ли что-то изменить. Очень часто понимаю, что стоит. Ведь нельзя все сделать идеально. Особенно с моей увечной конечностью. Покрепче обхватив ручку, я почувствовал дрожь в руке и, подняв голову, взглянул на врача. Он видимо, поняв, что ничего, в том числе и «спасибо» за ручку, не дождется, вышел из палаты. Слушая звуки, раздающиеся от соприкосновения карандаша с бумагой, сливающиеся с тиканьем настенных часов, я наблюдал за дрожащим мизинцем правой руки. Снова все будто бы в вакууме, шум из-за двери лишь добавил красок. Голова словно свинцом налилась, сил пошевелить нет. Мой мозг зашкаливает, он просто кипит, дымится, издавая свит закипевшего чайника. Так, как там работает это волшебное кресло? Стремительно двигаюсь в сторону окна, не успевая отпустить кнопку, врезаюсь в стену. Кажется раньше я должен был бы завопить от боли, появившейся в прижатых ногах. Но к сожалению ее я не почувствовал. Попытавшись развернуть коляску поудобнее я уставился в открытое окно - весьма не предусмотрительно - девятый этаж, не совсем наверняка, по-моему, но сойдет. Хватаюсь руками за подоконник, пытаюсь свалить весь вес на них, медленно привстаю и тут же падаю обратно. Ничего. Ничего, Никогда не выходит с первого раза. Повторяю попытку, оказываюсь в вертикальном положении и задумываюсь, как бы мне закинуть ноги на подоконник, сила мысли тут не поможет. Начинаю беспомощно крутить головой и понимаю что коляска медленно отъезжает в сторону, опускаю голову и с ужасом наблюдаю как моя правая нога вывернулась в неестественной позе. Осознание того как это должно быть отвратительно и жалко выглядит, целиком захватило мой разум. Левая, а следом и правая руки отпустили подоконник и я беспомощно - именно, я каждую чертову секунду понимаю, насколько беспомощен, - упал на пол, больно ударившись затылком о прохладный пол. Надеюсь, никто не зайдет сюда в ближайшие девяносто восемь часов, и я умру от обезвоживания. Открыв глаза, я не увидел буквально ничего, кроме белого света, режущего глаза. Умер? Нет. Не чувствую легкости, а постепенно заполняющий голову шум, и надоедливое шуршание где-то поблизости, дали мне понять, что я черт подери, в больничной палате. В горле было сухо, как в Сахаре, и единственное, чего я хотел, это стакан воды. Здесь и сейчас. Я потянулся рукой к глазам, не понимая – почему я ни черта не вижу?! -Антибиотик слишком сильный. Минут через десять это пройдет. Рука безвольно упала на простынь, с губ слетел громкий выдох, а веки, потяжелевшие в одно мгновение опустились, погружая меня в темноту. Хотелось кричать, рвать и метать. А еще хотелось встать наконец, и прыгнуть в окно. Хотя о «встать» и речи быть не могло. Но почему-то это меня не волновало. Кажется, понял, что бессмысленно. Я же никогда не буду ходить. Верно? Никогда. Я даже не хочу ходить. Не хочу. -В чем дело парень? -Ничего. Только вот, покончить жизнь самоубийством гораздо сложнее, чем я думал. Особенно в моем плачевном положении, - я и сам не понял, что улыбаюсь, наверное, придётся посещать не только физиотерапевта, но и психиатра. -Я кстати, был весьма удивлен, узнав, что ты, учитывая это самое, плачевное положение, решил умереть, выпрыгнув в окно. Нет, я собственно понимаю, что это стало причиной, но, как ты вообще себе это представлял? Думаю, вскрытые вены, или же таблетки – это было бы удобнее что ли. Я молчал, и отвечать не собирался. Я лишь обдумывал свою следущую попытку суицида. Этот парень подает не плохи идеи. Можно таблетки, попробовать мне кажется, или… -Чего молчишь? -Пить хочу, - я открыл глаза, понимая, что белая пелена рассеивается, и я могу увидеть перед собой парня, внимательно вглядывающегося в мое лицо. -Видишь меня? – молчу. Рассматриваю. Задерживаю взгляд на пышных, черных ресницах. – Чего опять молчишь? Неужели и со слухом что-то? -Ты красивый, - улыбаюсь, жду ответной реакции. -Зейн. Потом напишу номер. Улыбается. С секунду еще смотрит на меня, отходит на минуту и возвращается, протягивая стакан воды. Я не перестаю улыбаться, отмечаю про себя, что не прогадал. Опять. В очередной раз. Твою мать, да я же никогда не ошибаюсь. Беру стакан, делаю пару глотков. Вновь улыбаюсь, но четкий щелчок в голове, дающий понять, что что-то не так, заставляет меня вспомнить: -Где мой альбом? -Какой альбом? -С моими рисунками. Он был в палате. -Я не знаю, - он пожал плечами и кивнул в сторону окна, - Когда мы зашли в палату и увидели тебя, я побежал за мистером Джеймсом. Никакого альбома я не видел, по крайней мере, когда я вернулся – его не было, а до этого я и не обратил особого внимания. Возможно, стоит спросить у него. А пока, извини, через пятнадцать минут я должен быть в 108 палате, а это, кстати, в другом корпусе. Кинув на прощание «увидимся», Зейн пулей вылетел из палаты. Я усмехнулся, поймав себя на мысли о том, что если в этом госпитале все медбратья такие симпатичные, я не против, провести здесь некоторое время. Пока в моей больной голове не созрел новый план лишения меня жизни. Лучи солнца падали прямиком на мою кровать, через открытое окно. Заткнув уши наушниками, включив плеер на всю громкость, дабы не мешали лишние звуки, я забился в угол своей больничной палаты, вертел карандаш в руке, уставившись на пустой белый лист. В голову не лезло ничего, ничего что можно было бы изобразить на бумаге. Мысль о том, что мои старые рисунки исчезли, находятся неизвестно где, неизвестно, у кого, выводила меня из себя. Мистер Камп, правда принес мне новый альбом и набор карандашей, но это не меняло того, что альбом с работами, в которые я вложил столько труда, нервов и даже ненависти, испарился. Музыка била в голову, мысли нервно передвигались где-то в коре головного мозга, и если прежде они были о суициде, то к концу недели, ненависть к тому, кто посмел украсть творения моей увечной руки, забила мою черепушку целиком. Казалось, я временно нахожусь в совершенно параллельной вселенной, поэтому я удивленно и даже немного испуганно поднял голову, когда на мои колени легла черная папка. Я убрал наушники и с интересом посмотрел на парня, с не меньшим интересом рассматривающего меня. Я наблюдал за его хаотично бегающим серо-голубым глазами, казалось, он не может сфокусировать свой взгляд на чем-то определённом. Он опустил веки, надавив пальцами на переносицу и открыв глаза, вновь устремил свой взгляд на меня. -Гарри? То есть…ну ты же Гарри, да? – он схватился за затылок, огляделся по сторонам и нервно продолжил, - Ну я, я прочитал твое имя. Твоя папка, она подписана. Папка. Твоя. Да. Я открываю свою папку и медленно, с невероятной внимательностью, словно боясь, что в рисунках что-то изменилось, или же какой-то работы не хватает, или же…черт. У меня просто создалось впечатление, что я никогда их не видел, хотя с точностью помнил и прекрасно понимал – эти работы мои. Взяв одну из работ в руку, я стал с еще большей внимательностью вглядываться в аккуратные линии, хотя с трудом их можно было назвать таковыми, чего-то точно не хватало. Не было чего-то, что с точностью передавало мои эмоции. Ненависти? Точно. Кисть скручивает боль, и бумага плавно опускается на пол, вылетев из руки. Черт ее подери, когда она трястись начала? Я Луи, - он поднял рисунок и аккуратно положил в папку, которая все так же лежала на моих коленях. – Я взял твои рисунки, когда, ну когда ты пытался покончить жизнь самоубийством, врачи бы просто выкинули папку. Они считают, что выражать свои чувства на бумаге или в музыке или же…в танцах это глупо. Чертовы придурки. Я бы принес ее раньше, извини, но возникли проблемы… - он замолчал на время, но увидев вопрос с моем взгляде и, истолковав его по своему, поспешил добавить, - Но папка все это время лежала в надежном месте, ее бы никто не нашел. Я улыбнулся, и уже собирался было открыть рот, как понял, что не знаю, что хочу сказать. В палате повисло молчание. Луи стоял, опустив взгляд на больничные тапочки, а я же не упустил возможности его хорошенько рассмотреть. Как только я закончил разглядывать его ноги и шикарную задницу, мой взгляд упал на его руки, которые тряслись настолько сильно, что это нельзя было скрыть даже при большом желании. Да он весь трясся! Будто его бил озноб с невероятной силой. Я уже хотел спросить, может ему стоит позвать врача, как тишину нарушил тихий и хриплый голос: -Извини... Я пойду. -Я так понимаю, ты нашел свой альбом? – Зейн плюхнулся на кровать, открыв папку. – Все-таки, это - он взял один из рисунков и показал его мне, - превосходно. И вот только попробуй сейчас, в очередной раз начать нести бред про свои увечные конечности, умник, - он завалился на спину и продолжил, - Это гениально. Если бы я так рисовал… Мир еще услышит о тебе. Парень, сумевший побороть самого себя, вставший на ноги, пославший к чертям собачим свою больную руку, написавший самые шикарные работы современности, умывший нос своим богатеньким родителям, бросившим его на произвол судьбы в загородном госпитале. Гарри Стайлс, дамы и господа. -Я не встану. И максимум, кто обо мне услышит это ты и родители, когда я, наконец, умру. -И еще добрая часть Портленда. Не забывай кто они – эти твои родители… Так, кстати, где был альбом? Наверняка ты засунул его под подушку. -Его принес Луи. И нет, я не такой идиот, я бы помнил, если бы положил его под подушку. -Так-так, а можно убрать это последнее длинное, не несущее смысла предложение и повторить первое? -Его принес Луи. - Боже-Иисусе-Мария-Иосиф. Что блять, ты только что сказал? Ты как, шутить, да? -С чего ты взял? С чего бы мне шутить? -Вы разговаривали? -Он сказал, что считает, что выражать чувства на бумаге это не плохо, и что врачи, которые этого не понимают, чертовы придурки, - я улыбнулся. -Удивительно. -Что? -Он же ненавидит суицидников! Как только мы поняли, что ты собирался натворить, единственное чего хотел Луи, так это – убить тебя. Он ненавидит людей, которые пытаются избежать проблем, путем причинения боли близким. Знаешь, я пойду, дабы ничего лишнего не наговорить, ибо язык у меня не короткий. -Хотелось бы проверить. -Пошляк. -То что я сижу в инвалидном кресле, и мне зачастую приходится дрочить левой рукой еще не отменяет того что я гей, Зейн. Мы всегда думаем о сексе. -Я понял это примерно после слов «дрочить левой рукой». И вообще – кому ты рассказываешь?! Кинув в этого придурка подушку, все это время покоящуюся у меня на коленях, я засмеялся, и когда Зейн уже почти скрылся за дверью, окликнул его: -Какой у Луи диагноз? -Апраксия. Я выронил с трудом почищенный апельсин, когда в комнату постучали и дверь приоткрылась. Будь проклят этот счастливчик! -Можно? Тихий голос, почти совсем не слышный, заставил меня взглянуть все-таки на дверь. -Луи? – он топтался на пороге, пряча руки в длинные рукава толстовки, иногда дергаясь и съеживаясь, будто по его телу пробегала волна ледяного воздуха. На секунду я забыл, что мои ноги не двигаются и даже попытался привстать. Не суждено, но того, что парень все так же трясется на пороге моей палаты, это не меняло. – Проходи, конечно. Луи как-то через чур резво рванул к кровати, но его нога словно повисла в воздухе и плавно опустив ее, он стал медленно передвигаться. Присев на край кровати, он дергаными движениями потер глаза, громко вдохнул воздух и шмыгнул носом. Я смотрел на него и думал, что возможно, эта цепочка движения вызвала бы у меня умиление, если бы я не знал что двигает этой цепочкой. Я не исключаю возможности, что он действительно боится или стесняется меня, следовательно, нервничает, но настолько дерганные, рванные, нервозные движения руками, частое моргание и полнейшее отсутствие координации движений – это все чертова апраксия. Это заставляет думать только о том, почему я не спросил Зейна, насколько у Луи серьёзный случай и какие шансы справиться с болезнью. Чертовски болезненный вид. Наверняка его пичкают всевозможными таблетками. Наверняка там полно антидепрессантов и успокоительного, которое ни черта не успокаивает, а только вгоняет в депрессию, что заставляет прописать врача больному еще больше антидепрессантов. Это никогда не закончится. И когда нибудь бедный парень слетит с катушек, если рядом не будет нужного человека. Идиотская цепочка. -Что говорят врачи? – спросил он прочистив горло. Я опустил взгляд на ноги покрытые покрывалом. -Это полная параплегия нижних конечностей, и частичная параплегия верхних конечностей. К сожалению, нервная система, во главе с головным мозгом, в данной ситуации мне неподвластна. От меня это не зависит. У врачей никаких прогнозов. Так что я, пожалуй, посижу еще несколько лет в этом мягком кресле на колесах. Луи молча, не моргая, смотрел в район моих парализованных ступней, прикрытых покрывалом. Тишина слегка напрягала. Взгляд, направленный на чертовы ноги, о существовании которых я иногда забывал, слегка раздражал. Я как будто чувствовал этот взгляд. Мне казалось, что вены на ногах дико пульсируют и готовы вот-вот взорваться. Чертово самовнушение. Нервная система совсем ни к черту. Я огляделся, пытаясь понять, куда забросил флакончик с успокоительным, взглядом наткнувшись на упавший апельсин. -Ты ведь не хотел этого делать? Ты не хотел, да? Ты не хотел умирать. Это просто случайность. Да? Я оторвался от созерцания цитруса и взглянул на парня взглядом, полным непонимания. Разве это важно? Впрочем… -Я хотел. И хочу. И возможно я вновь попытаюсь. Луи еще с минуту посидев на кровати, резко встал и вышел из палаты. -Луи… -Я Зейн, да будет тебе известно, милый мой. Был бы я твоим парнем, не простил бы подобного. -Но ты не мой парень милый мой. Вряд ли тебе нужен, такой как я. -Ты либо идиот, либо да. Был бы ты мне не нужен, я бы не возился с тобой. -Отличный ход. Да вот только ты медбрат. Это твоя работа. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку коляски. Разглядывать белые стены госпиталя не хотелось. За две недели нагляделся, тошно уже. Зейн вез меня в палату после очередной, длительной процедуры, пытаясь передвигаться как можно быстрее. -У меня неплохие отношения с главным врачом, - я клянусь, я почувствовал улыбку на его лице, и еле слышный шепот на ухо, - вернее с его сыном. -Извращенец. Не боишься за свое положение в госпитале? Будь осторожнее, иначе с должности медбрата упадешь до уборщика туалетов. -Мы осторожны. Мы просто невероятно осторожны. Не беспокойся, дорогуша. Я улыбнулся, начиная потихоньку уходить в свои мысли. Двигаясь в одном темпе на чертовой коляске, слегка покачиваясь из стороны в сторону, из-за чего покрывало сползало, и его приходилось периодически поправлять. -Так что там Луи? -Что? – я прикрыл глаза, уставившись в белоснежный потолок. -Ты что-то о Луи говорил. -Да ничего. Красивый он. Зейн промолчал, но я вновь, уловил его улыбку затылком. Я проснулся закутанный в кокон из одеяла и огляделся. На тумбочке лежала папка с рисунками. Карандаши и ластики разбросаны по всей кровати. Я поднял руки, увидев черные от стержня пальцы. Правая кисть слегка подрагивала. Голова гудела. Прикрыв глаза и нащупав поблизости телефон, я наугад нажал кнопку вызова: -Зейн? Если ты через десять минут не появишься, не вытянешь меня из этого белоснежного капкана и не усадишь в коляску – клянусь, буду припоминать тебе это всю жизнь. Ждать Зейна было впервые так мучительно. В одеяле было жарко. Укутанный до подбородка, я, кажется, даже задыхаться начал. Рука тряслась сильно как никогда до этого, а боль, пробегающая от локтя до кисти с промежутком в пять секунд, с каждым разом становилась все невыносимей. Зейн появился минут через двадцать. Быстро стащив меня с кровати и усадив в кресло. Он кивнул на руку. -Нужен врач. Возможно у тебя плохая реакция на новые лекарства. -Да нет ничего. Это просто большая нагрузка. Я много рисовал вчера. -Ты уверен? -Да, - я улыбнулся. – А теперь отвези меня на процедуры и застегни халат нормально, ты пуговицы перепутал. Зейн встрепенулся, и начал быстро расстёгивать все пуговицы. -Ты говорил, что осторожен. -Так и есть. -Нет, ты совсем не осторожен. Подумай, что будет, если его отец окажется заядлым гомофобом! -Заткнись уже. Я замолчал, не желая ссорится с единственным другом. Зейн был мне дорог. Настолько, насколько может быть дорог единственный человек, с которым ты общаешься уже на протяжении двадцати дней, и плевать, что ты знаком с ним всего лишь эти самые двадцать дней. Мысль о том, что ни в этих стенах, ни за ними друзей у меня нет, меня пугала до дрожи. Хотелось реветь от понимания того, что я никчемен, жалок и никому не нужен. -Не хочу тебя расстраивать, но у тебя осложнения. Дежурная медсестра говорит, что ты слишком много рисуешь, отказываешься принимать таблетки и практически не спишь. Гарри, - мужчина вздохнул, сняв очки, и вытерев их о белый халат, одел обратно, - ты понимаешь, что в твоем случае противиться нельзя? Любое отклонение сыграет не в твою сторону. Ты лишишься не только возможности ходить, но и писать, рисовать, твоя правая рука – она просто бессильно повиснет. Понимаешь? Это будет практически полный паралич конечностей. Я молчал, перерабатывая информацию. Калека. Я стану калекой. Серьёзно? Ты уже калека, парень. Тебе нечего терять. Точно ведь. Нечего. Родители. Друзья. Цель. Ничего нет. Смысла соответственно тоже. Так почему бы и нет? Почему не уйти сейчас? Это же так просто – просто стоит выбрать подходящий, правильный в моей ситуации вариант. -Рука стала больше болеть. Вы не могли бы прописать мне двойную дозу антибиотиков? -Конечно. И надеюсь, ты все-таки будешь их принимать. Дождавшись утвердительного кивка, он приоткрыл дверь, позвав медбрата. -Найл, отвези его обратно в палату, пожалуйста, и присмотри за ним сегодня. Блондин оторвавшись от созерцания чего-то вероятно действительно интересного взглянул на меня, затем на врача, кивнул и взявшись за ручки кресла вывез мен из приемной. Этот парень сегодня заявился с утра, объявив, что он будет со мной целый день вместо Зейна. Я лишь кивнул, не задавая никаких вопросов, несмотря на то, что меня мучал вопрос, где же пакистанец, так как боль в руке была адской и мысль «к врачу» мчалась бегущей строкой в моей голове. Сейчас же, после принятий обезболивающего, массажа, и двух процедур я решил таки поинтересоваться, в чем же дело. -А где Зейн? – парень молчал. – Просто обычно он хотя бы звонит, если его кто-то заменяет. -Вы так близки? -Он мой единственный друг, - я пожал плечами. -У него возникли проблемы. В семье. Думаю, раз уж вы близки, ты в курсе, что девушки его мало привлекают. Вечный повод для размышлений его родителей, - Найл как-то зло усмехнулся. – Уже второй год его оставить в покое не могут. Я улыбнулся, понимая что за моей спиной стоит тот самый парень, которого я каждый раз лишал внимания Зейна, названивая тому в неподходящий момент. -Найл? -Да-да. Найл. Найл, который безумно злится, когда ты звонишь Зейну и он несется к тебе со всех ног. Найл, который ревнует Зейна к какому-то Гарри, с которым он и месяца незнаком. Найл, который увидел Гарри и понял, что есть к чему ревновать. Найл, который надеется что вы действительно – просто друзья. Я не сдержал смеха, дослушав его полный ревности односторонний диалог. -Ты издеваешься? – спросил я, пытаясь унять рвущийся наружу, очередной смешок. – Ты видишь меня? Я инвалид. К чему я Зейну? -Я думаю если бы он уже полтора года, не встречался со мной, он бы не упустил возможность заполучить такого как ты. -Заполучить? – мы завернули ко мне в палату и я кинув больничную карту на тумбочку возле кровати, кивнул Найлу на кровать, а сам покатил к окну. – Как ты себе это представляешь? -Я не о сексе говорю, - он поморщился, вглядываясь в мое лицо. Я вопросительно взглянул на него. -Зейн был прав, когда сказал, что ты всегда думаешь о сексе, - он усмехнулся. -То есть он считает меня приземленным? – я прямо почувствовал, как мои брови улетают куда-то выше макушки. -Нет. Только если немного. На самом деле ты не приземленный. Я считаю, что ты, вероятно, любил кого-то, когда-то. -Никогда. Никого. -Значит полюбишь. -У меня свои принципы. Вряд ли. Зачем любить кого-то, если можно трахнуть и забыть? -Не в твоем случае. Я приземленный инвалид. Отлично. Спасибо Зейн. Найл молчал. Пожирая меня взглядом, ему явно было меня жалко. Только вот почему? Неужели это действительно так? Я жалок? Что ж, возможно, жизнь играет со мной злую шутку, но это так. Ведь я всегда жил по идиотским принципам. Независимый, уверенный в своем творческом будущем, красивый, тот под кого готовы лечь все геи этого города. Впрочем, а что мне было нужно в возрасте семнадцати лет? Я считал, что у меня есть все. Кроме нормальных отношений отца и сына. Но и эта нить, к нормальной, человеческой жизни оборвалась в один момент. Стоило отцу узнать правду. Помнится, тогда я выкрикнул что-то вроде «А чему ты так удивляешься? Все это знают. Кроме тебя! Возможно, если бы хоть немного интересовался моей жизнью, тоже знал бы!» ответом послужил глухой удар в живот, которого я никак не ожидал. Он ведь никогда не бил меня. Даже не кричал. Знаете это такой тип людей, которых вообще не касается проблемы членов семьи. Всегда все скандалы проходили без его участия. Ему было плевать. И сейчас ему плевать. Единственное, чего он боится, что весь Портленд узнает о его сыне «голубке». Только вот все и так в курсе. Найл деланно прочистил горло и кивнул на дверь. Я обернулся. Луи как обычно мялся на пороге не спеша заходить. Найл, пролепетав что-то вроде «я пока прогуляюсь» ретировался, оставив нас наедине. Луи, который видимо только этого и ждал, прошел в палату, устраиваясь в кресле. Я заметил, что сегодня его движения более раскрепощенные, его не трясёт всего как обычно, лишь слегка подрагивает левая рука, и взгляд спокоен. Видимо прогресс в лечении. Я с досадой взглянул на свои ноги, а потом на спокойного Луи, сдерживая злость, и желая, чтобы кто нибудь отвесил мне тяжелый подзатыльник – я опять думаю только о себе. Если я когда нибудь и смогу встать с коляски, то апраксия – это навсегда, остается надеяться, что Луи научится ее контролировать. -Как ты? Я слышал у тебя осложнения, - звонкий, разрезающий воздух голос разнесся по всей палате. Я захотел услышать его снова. Такой приятный, теплый голос. Не такой, как обычно. Рванный, надрывистый, будто не хватает кислорода, ничего этого не было сегодня, отсутствовали дрожащие нотки, лишь спокойствие и…жалость? -Я настолько жалок? – я и сам не успел заметить, когда вопрос слетел с губ. -Ты не жалок. -Ты ведь врешь, - опять в прострации, опять ничего не замечаю, в том числе и слез бегущих по щекам. – Врешь, - дёрганными движениями вытираю щеки, тру глаза и смотрю на Луи, который встает с кресла и приближается к креслу. Он тихо присаживается на пол рядом и берет в свои ладони мою руку. -С чего бы мне врать? Ты ничуть не жалок. Жалкими могут быть трусы, ты ведь не трус, верно Гарри? -Я трус. И ты знаешь это. Я слышу жалость в твоем голосе! Перестань! Пожалуйста… -Тихо, тихо, - он протянул дрожащую руку к моему лицу, и вытер очередную дорожку слез, - тихо. Ты не трус. Ты справишься. Ты сильный. Покажи им, что они не правы. Покажи, что сделали с тобой. Ты ведь можешь. Ты справишься. Я сжал его руку, желая, чтобы он остался со мной. Он понял и лишь устроился поудобней. Поправил покрывало и стал аккуратно поглаживать мои бесчувственные колени. И клянусь, я чувствовал тепло разливающееся по всему телу. Хотелось сидеть вот так, рядом с ним все время. Понимание того, что вот он человек, которому я могу довериться, и хочу, к которому я возможно привязался всего лишь за один короткий разговор, еще тогда, когда он чуть не со слезами на глазах просил меня признаться, что я хочу жить. Он знает это. Он единственный, кто это знает. И больше никто не должен узнать наш секрет. Мы оба хотим этого. Мы оба хотим жить. -Так ты подружился с Найлом? Он сказал, ты был милым. Не вздумай уводить у меня парня, слышишь, ты засранец?! Зейн только что влетел в палату и, упав на кресло, откусил не маленький кусок от красного яблока. Я взглянул на него исподлобья, едва сдерживая улыбку. С тем, что никто не замечает, что я инвалид – я смирился, но все-таки этот парень назвал меня приземленным. Могу я в конце концов на него обидеться? -Чего молчишь? -А что я должен сказать? -Ну не знаю. Что нибудь. Например – не беспокойся, я не собираюсь соблазнять твоего парня. Или, я внезапно стал натуралом, так что не переживай. Или хотя бы скажи, как тебе погода, и что с твоей рукой. -Приземленный извращенец не хочет что либо говорить. Он боится ляпнуть что нибудь приземленное. Извращенное. Гадкое. Мерзкое. Пошлое. Грязное. -Вот черт! Ну, я же не это имел в виду, дурак! Ну, перестань обижаться, - он запрыгнул в мою кровать, прежде чем я успел ему возразить. Обняв меня и уткнувшись носом куда-то в шею, он улыбнулся, - ну прости. Пожалуйста. Я засмеялся, толи от дыхания, щекочущего кожу, толи от представления участи блондина. Они хорошо проведут время. И я еще говорю, что я не приземленный?! -Вот засранец! Убью его! Он у меня месяц сидеть не сможет! -Может он напрашивается. Ты его не удовлетворяешь, дорогой. Очередной мой порыв смеха приглушила упавшая мне на лицо подушка. -Отвали придурок! Отстань, говорю! Пытаясь выкарабкаться из крепкой хватки, я плюхнулся на пол, утащив с собой одеяло и подушку. Схватившись за кровать, я попытался встать, но отсутствие какой-либо чувствительности ниже пояса охладило мой пыл. Я обессиленно упал обратно на пол, зло ударив кулаком в подушку и отшвырнув ее куда-то в сторону. Уставившись в потолок, я стал слушать тишину, пока ее не прервали чертыханья с кровати, через минуту я уже увидел над собой Зейна, который подхватив меня на руки, посадил на кровать. Подняв одеяло, дошлепав до подушки и швырнув ее мне, он подкатил кресло и помог мне перебраться. В коридоре было пусто, кто-то еще спал, кто-то уже был на процедурах, утром здесь всегда так. Тишина начинала резать слух, а дрожащая рука дико выводила из себя. Я прикрыл глаза, представляя теплые ладони, сжимающие мои пальцы и улыбнулся. -Ты как? Едва расслышав вопрос, я лишь поднял большой палец, давая понять, что все в порядке. -Ты в порядке? – я невольно затаил дыхание на пару секунд, серые глаза заглядывали так глубоко в душу, что сохранять спокойствие было просто нереально. Я кивнул и улыбнулся, цепляясь за тонкие пальцы, сжимая ладонь как можно сильнее, будто хватая последний глоток воздуха. Луи приходит ко мне всего в третий раз, но мне кажется, что я проводил с ним каждый день, прежде в моей жизни. Это удивительно. От этого удивительно тепло и невероятно хорошо. Он приходит, садится рядом, берет меня за руку, кладет голову мне на колени, или же опираясь на кровать, сидит и смотрит мне в глаза, как сейчас. Мы очень мало разговариваем. Молчать легче. Это легкое непринужденное молчание. Нам это нравится. Он сидит так со мной, пока я не засну. Когда я просыпаюсь, его уже нет. И я не знаю, когда мы сможем вновь побыть вместе, посидеть в тишине держась за руки, я не знаю, придет ли он вообще когда нибудь еще, но почему-то верю, и понимаю где-то там внутри – придет. Это просто вошло в ритм жизни. Это то, чего не хватало. Так и должно быть. Осознание того, что трясется не моя рука, а Луи, пришло не сразу, я встревоженно взглянул на него. Он как-то грустно улыбнулся. -Я сомневаюсь, что когда нибудь научусь это контролировать. Это вот здесь, - он указал пальцем на лоб. - Апраксия идеокинетическая. Не заболей я, вряд ли бы когда нибудь узнал что это, - он нервно усмехнулся, убирая руку и пряча ее в карман толстовки. Я, словно малыш, у которого отобрали любимую игрушку, с невероятным отчаянием на лице потянул руку к Луи, но уронил ее на колени. Опустив голову, еле сдерживая слезы, я шмыгнул носом и, попытавшись улыбнуться, произнес. -Ты тоже справишься. Я верю в это. Луи придвинулся ближе, поправляя покрывало и укладывая голову мне на колени. Снова это разливающееся тепло, и покалывания в пальцах на ногах. Я зажмурился, пытаясь отогнать от себя ненужные мысли. Это самовнушение. Мне приятно находиться рядом с Луи, я будто бы забываю о своих надвигающихся конечностях, а тепло и легкие покалывания, мурашки и прочее, лишь подтверждают, что я жив, и я полноценный человек. Но когда Луи уходит, снова эта пустота, полное отсутствие чувствительности. Нет этого тепла. -Ты врешь. Ты сам не веришь в то, что говоришь, - он грустно улыбнулся, и потерся щекой о мое колено, - ты ни во что не веришь. -Я боюсь, - Луи взглянул на меня, немного приподняв голову. -Мне страшно. Я трус. -Ты просто дурак. Чего ты боишься? Молчание, поглотившее комнату, резало слух, разрывая голову на части, я будто слышал характерный звук, с которым трескался мой череп. Серьезно, чего мне боятся? Мне кажется, боятся больше нечего. - Лу, понимание того что я действительно трус, больно бьет под дых, но проблема в том, что я не знаю чего боюсь на самом деле. В палату зашла медсестра, взглянув на нас надменным взглядом, сообщила, что нам пора на процедуры и удалилась. -Если бы я мог чувствовать ноги, я бы догнал ее и ударил, - проводив ее взглядом, произнес я. Луи встал и крепко меня обняв, улыбнулся и произнес: -Такие надменные и приземленные существа не достойны внимания людей, видящих только радужные цвета, там, где они сами наблюдают только темноту, грязь, грехи и извращение. Забудь о ней. Увидимся вечером. Как только Луи скрылся за дверью палаты, я задумался. Раньше мне было плевать на мнение окружающих. Я спокойно жил не скрывая того что я гей, но так уж выходило – об этом знали все, кроме моих родителей. И вот. Я опять осознал, что я трус. Ведь я считал, не знают, мне от этого не хуже, ссылался на нервный срыв и отказывался что либо им говорить. Но, на самом деле, я педик и жалкий трус, который боялся признаться своим родителям в своей ориентации, принадлежащей радужному флагу. Я боялся реакции отца. И черт подери, не зря. Иначе, вряд ли бы я залетел сюда. -Гарри? – в палату заглянул врач. – К тебе мама приехала. Я усмехнулся и достав папку и карандаш, открыл давно начатый рисунок. Мама зашла в палату и аккуратно присев на кровать, улыбнувшись, произнесла: -Здравствуй Гарри. Я лишь уставился в такие знакомые черты лица, изображенные на бумаге. Возможно, в этом рисунке можно было увидеть меня, но те кто хорошо знал меня и мою семью, мог с точностью сказать, что на рисунке изображен не я, а Стайлс старший. Холодной, жестокий, злой, мерзкий, готовый на все ради денег. Самый отвратительный человек на свете. Мама что-то рассказывала, убеждала, что отец очень хотел прийти, но работа, черт бы ее подрал. Я лишь улыбался, и с неким остервенением, доводил рисунок до конца, последние штрихи, которые полностью подчеркивали всю сталь характера этого ублюдка. -Гарри, милый, ты меня слушаешь? В ответ я лишь улыбнулся и протянул ей рисунок. Она замолчала, понимание того что это отец пришло быстро, а вот осознание что я его нарисовал не сразу. Она уже было собиралась это произнести, но я остановил ее. -Передай ему этот подарок от меня, пусть повесит в рамочку. И еще. Скажи, что все чего я желаю, это, что бы ВИЧ-инфицированный жестоко отымел его, и он сходил с ума, ожидая момента, когда положительная реакция перерастет в полноценный СПИД и он будет долго и мучительно умирать. Он, как и каждый другой, гребанный гомофоб достоин этой участи. -Гарри... – кажется, мама начала задыхаться от негодования и нахлынувшей злости. Ее просто трясло. А я лишь продолжал по-змеиному улыбаться, и дожидаться, когда можно будет нанести окончательный удар. Когда, наконец, мамино дыхание хоть немного восстановилось, а способность здраво мыслить вернулась, я произнес: -И ты. На войне предателей убивали. Ты ведь предатель. Ты на его стороне. Ты предала меня. И тебя я ненавижу. Не приходи сюда больше. Думаю бессмысленно посещать меня для какой-то глупой галочки в своем идиотском ежедневнике. Я наблюдал, как моя родная мать встает, еле сдерживая подступающую истерику и разглаживая юбку нервно-трясущимися руками, удаляется из комнаты. Вот так вот. Ни сказав ни слова. Родная? Мы никто друг другу. -Если ты послал своих родителей, кто будет оплачивать твое лечение в этой клинике? Не забывай о своем весьма затруднительном положении. Я конечно же твой друг, но думаю выручки медбрата на твое лечение не хватит, - Зейн откусил огромной кусок яблока, и уставился на меня, ожидая ответа и тщательно пережевывая. -Отец продолжит оплачивать лечение, несмотря на всю ненависть. Ведь все может всплыть наружу, а ему очень важна репутация хорошего отца и везучего бизнесмена. Все сводится к его репутации, его деньгам и его могуществу. Только вот видишь, я ничего этого не побоялся. Но не столько от того что был бесстрашным, а больше из-за того, что был без башенным, слишком уверенным в себе и до невозможности глупым. Если бы в моей голове присутствовала хотя бы малая доля мозгов, я бы возможно катался сейчас на новой спортивной тачке, за городом. Только я сижу здесь в инвалидной коляске из-за недалекого ума. -Знаешь парень, это полный идиотизм. Иногда я понимаю, что вполне счастлив живя в более менее обеспеченной семье, которая принимает меня таким, какой я есть и не боится натиска общественного мнения, пусть даже первое время отец хотел выгнать меня из дома. Но потом он простил меня, за то что я такой засранец не смогу сделать ему внуков. Я думаю все это говорить бессмысленно, но все-таки деньги не самая главная вещь в жизни. -Ты прав. Самое главное любовь и понимание самых близких людей. Семьи. Но я понял, что ее у меня нет, - я улыбнулся, - Может твои родители меня усыновят? -Ага, жди. Им еще одного педика в семье не хватало. Я запустил в него яблоко и вновь улыбнулся. -Как там Найл? -Привет тебе передавал. Он уехал на неделю, прошло всего три дня, а я уже скучаю. За последние два дня раз двадцать спросил у его отца, какова вероятность того, что он вернется раньше. Видел бы ты его лицо раз в пятый. -Как ты ему объяснил такой неподдельный интерес к его сыну? – я уже смеялся, не сдерживаясь, пытаясь представить, как Зейн днями носится за бедным мужчиной и названивает Найлу. -Сказал, что просто не успеваю со всем справляться один. -Если ты будешь просиживать у меня каждый день, то действительно не будешь успевать. -Тебе не нравится что-то? Могу не приходить, - теперь уже в меня полетело яблоко. -Ты меня достал серьезно. -Придурок. -Только попробуй опять запустить в меня яблоко. -Я пошел, а то ведь ты действительно занимаешь у меня много времени. -Ты же зайдешь вечером? -Конечно, милый. -Хаз? Я поднял голову и улыбнулся, взглянув на появившегося в дверях Луи. -Да? Я наблюдал как он медленно, очень осторожно, пытаясь не делать резких движений, подходит ко мне. Снова был приступ. -Я соскучился, - он улыбнулся и сел на кровать. -Я тоже. Тебя неделю не было. Все в порядке? Опять приступ? -Как всегда. Я привык, - он взглянул в альбом через мое плечо. – Что рисуешь? -Да так… - я улыбнулся, и поспешил накрыть рисунок листами. – Еще не закончен. Может быть позже. Надеюсь, тебе понравится. Луи молчал, я обернулся встретившись с его взглядом и нервно сглотнул. Он просто невероятно красивый. И он просто не может… Но это прекрасно. Это очень нежно, почти невесомо. Поцелуй в слегка приоткрытые губы, неагрессивный и не напористый поцелуй, лёгкий и нежный. И кажется я отключился. Просто улетел в другую Вселенную. Опять вакуум. Только на этот раз не тот мерзкий, противный и заставляющий задыхаться, словно хватать последний глоток воздуха перед смертью. Нет. Это совсем другое. Это оглушающее, всепоглощающее, невероятно приятное. Почувствовав как из рук выпали рисунки я первый оторвался от Лу и взглянув на пол покраснел. Он нагнулся, поднимая мою последнюю работу. С бумаги на него смотрел красивый, молодой улыбающийся парень, с невероятно милыми морщинками у глаз, чем-то отдаленно напоминающий сказочного эльфа. Таким Луи был когда счастлив, и я понимал что мне невероятно повезло увидеть его таким, ведь ничего более прекрасного я никогда не видел. -Мне понравилось, - он легко коснулся уголка моих губ и обнял меня. -Я почему-то рассчитывал на более романтичный наш первый поцелуй, - я тихо засмеялся. – Я думал это случится когда я подарю тебе рисунок. -Нельзя планировать жизнь, глупый. Ей плевать на твои записи в ежедневнике. И кажется, этот момент она сочла очень даже романтичным. -Мне тоже понравилось, - почти не слышно произнес я. -Я ничего тебе не дарил. -А как же ужин в больничной столовой, кстати, восемь минут осталось, так что давай вставай, немедленно! Я требую стейк с кровью и мартини! Луи Уильям Томлинсон становится на стартовую позицию, и-и-и-и внимание, марш! Я лежал, вглядываясь в темноту за коном больничной палаты. Кажется, снова выключили свет. Я с детства боялся темноты, спал всегда с включенным ночником, подпирал двери шкафа стулом, когда был маленький конечно, но даже в восемнадцать мои страхи не ушли, разве что стул, которым я подпирал дверцы шкафа, выкинули на помойку. Я понимал, что боятся глупо, но всегда ждал чего-то ужасного, и теперь находясь в таком жалком и беспомощном положении, не в состоянии постоять за себя в темноте меня охватывала паника, вплоть до приступа. Врач даже прописал мне таблетки. И сейчас мне было на удивление спокойно, может принятие лекарств сказалось, а может и теплое дыхание на уровне шеи и руки Луи крепко прижимающие меня к себе. Сегодня ночью большинство медсестёр находилось в западном крыле госпиталя, поэтому он беспрепятственно пробрался ко мне в палату. Что было весьма кстати, так как я все-таки склоняюсь к тому, что только благодаря ему я не впадаю в панику от кромешной тьмы. -Лу? -Мм..? -Как ты думаешь, я когда-нибудь пойду снова? -Конечно, пойдешь. -Я боюсь, и не верю в это. Мне кажется я слишком долго просидел вот так вот, в этой дурацкой коляске, я просто боюсь…мне кажется…я забыл, как это – ходить. Всего год, а кажется я уже лет десять не чувствовал земли под ногами. Целыми днями я сижу в коляске и только к вечеру перебираюсь в кровать. Я не просто не чувствовал, я так давно не прикасался к земле. Ведь мня все время переносят или же я сам перелажу с коляски, они все время в невесомости. Это отвратительно, я беспомощен. -Глупенький, - он переплел наши пальцы, и поцеловал меня куда-то в шею. – Ты обязательно встанешь, ты ведь сильный, ты просто должен понять что надежда – это твоя жизнь. Люди у которых нет надежды и конечно же веры – они остаются ни с чем. -Откуда в тебе такая слепая вера в меня? – я усмехнулся, с некой досадой, мне кажется, сейчас я просто побоялся, что разочарую его. -Не знаю, я просто вижу твои рисунки, я вижу всю это боль, ты ведешь неравную борьбу с родителями, с обществом, а главное с самим собой. А это самая страшная игра в жизни, но в твоих работах я будто бы вижу эту самую надежду, проблеск, я кажется понимаю что твой выигрыш уже так близок… -Ты хам, ты просто делаешь на меня ставку! – я хлопнул его по ладони и засмеялся. – Я не беговая и лошадь и не боец без правил. -Ты именно боец без правил. И когда ты выиграешь, мы уедем отсюда подальше, в Сакраменто или в Айову, построим ферму… Я расхохотался. -Кукуруза? Ты серьезно? Ненавижу кукурузу, - я скривился, - может подсолнухи? А вообще, не представляю тебя фермером: весь такой в огромных сапогах, в джинсовом потрепанном комбинезоне на широких подтяжках, рубашка в клетку, неделю не видавшие мыла руки и потрепанные волосы. Нет уж, милый, давай-ка лучше махнем в Лондон. Там хотя бы признают однополые браки и нам не будет окружать кукуруза. -О как. А за кого это ты замуж собрался? -С чего бы это замуж? Жениться буду. -Так-так-так. И на ком же? -А, - я махнул рукой, - ты его все равно не знаешь! -Нет уж, скажи теперь! -Ну-у. Он красивый, невероятно добрый, отзывчивый, самый милый, самый понимающий, его серые глаза будто в душу смотрят и всю правду из нее вытягивают, всю боль, сожаление и пускают туда радость и новое счастье. Каждый день какое-то невероятно теплое и прекрасное счастье. А еще голос у него…такой приятный, его хочется постоянно слушать и млеть, и тихо таять, а он все время мне говорит этим самым голосом, что я сильный и я справлюсь и я невольно начинаю верить. И поэтому я ему благодарен, он вселяет в меня в веру и мне так хорошо рядом, что черт подери я даже готов прожить остаток жизни, окруженный этой отвратительной кукурузой, лишь бы быть с ним. Ты слышишь, Лу? Я счастлив с тобой. И я надеюсь, ты испытываешь тоже. Но я не услышал ответа, а лишь почувствовал как, он крепче прижимает меня к себе, вновь опаляя шею горячим дыханием и лишь через минуту: -Я более чем счастлив рядом с тобой. И в этот момент я наверное почувствовал себя еще счастливее и кажется ничего это не могло изменить, но позже когда Луи стал мерно и тихо дышать, так и уснув обвив меня руками, я вдруг испугался собственных мыслей. А можно любить такого как я? Инвалида. Потерявшего веру в себя. В людей. В чувства. Ненавидящего родную семью. Ненавидящего самого себя. Люди любят тебя, если ты сам себя любишь. Я любил себя. И что? Мне кажется, меня всегда ненавидели. Или же я был самовлюбленным? Но опять же: разве можно любить такого человека? Кто может пасть так низко? Любить загубившего самого себя идиота. Можно ли быть счастливым рядом с ним? Ответ неоновой вывеской сверкал перед моим внутренним взором, и на душе было так досадно и отвратительно, мне скорее хотелось утра, но часы показывали лишь начало третьего ночи. Я устроил голову удобнее на подушке и попытался уснуть. -Ты не спал, - было первое, что произнес Луи, когда я, повернувшись к нему, наткнулся на серьезный взгляд серых глаз. – В чем дело? -Просто не спалось и все. И вообще, обычно люди желают друг другу доброго утра, проснувшись. -Вот именно. Проснувшись. А когда ты не спал, то и доброго утра тебе желать незачем. Потому что ты, вероятно лежал и думал черт знает о чем, и вряд ли ты надумал что-то приятное и теперь ты расстроен, подавлен, удручен и мне это не нравится. Так что надумал? -Даже если я и надумал что-то, это уже не важно, потому что я не предал этому значения. Так что забудь, - я попытался улыбнуться. -Перестань врать, - Луи лег на спину и уставился в потолок. – У тебя плохо получается. Ну? – вновь взглянув на меня. В палате повисло молчание. Я собирался с мыслями и пытался предположить реакцию Луи на мои вечные переживания. Это было проблематично, учитывая, что мне еще не приходилось видеть этого человека в ярости или хоть чуть разозленным и предугадать что либо было не в моих силах. Губы, нежно коснувшиеся моего плеча отвлекли меня от размышлений, а руки забравшиеся под футболку моментально согрели и я, наконец, перестал дрожать. Крепко зажмурившись и распахнув глаза я взглянул на Луи. -Хаз?.. Я вздохнул: -А помнишь, ты вчера сказал, что счастлив со мной? -Конечно, помню, Хаз, - он нахмурился явно понимая. -Так вот, мне всю ночь не спалось…я просто, все думал. Думал, что… -Ну? -Что ты просто не можешь быть счастлив вместе со мной. Люди не могут быть счастливим рядом с такими… - я замолчал, почувствовав как рука Луи, до этого гладившая мой живот, замерла. -Какими, Хаз? -…Ну…как я. Калеками? Нельзя жить с беспомощным, словно ребенок, не имеющим возможности двигаться, не полноценным калекой. Ведь так? Так зачем ты это сказал? Ты же сам все понимаешь. Как только ты вылечишься, ты уедешь, и забудешь меня. Найдешь себе парня…или девушку, - я скривился, - и будешь жить, как тебе нравится, без каких либо обязательств, - я замолчал, прислушиваясь к дыханию рядом. – Луи? Кровать слегка заскрипела и промялась под весом, встающего с нее парня. Он встал напротив и, посмотрев на меня сверху вниз, спросил: -Сам-то хоть понимаешь что несешь? Перестань думать о себе, в конце концов! Если ты забыл, я тоже чертов калека, ты хоть понимаешь что всего 2 месяца назад, я не мог ложку в руке держать и с трудом передвигался самостоятельно. А потом, я увидел тебя без сознания в этой чертовой палате, мы с Зейном сразу поняли, что ты задумал и тогда, я сказал, что никогда бы не стал с тобой общаться, потому что только слабак и эгоист мог бросить свою семью, мог уйти от проблем, взвалив их на плечи своих родных и близких. Я…я даже не знаю, почему взял ту папку тогда. Рука сама потянулась. А позже, просмотрев все твои работы, я понял, что ты сильный, и я решил, что ты вероятно боролся. Тебя просто сломали, ведь так? А когда к тебе так никто и не приехал после этой твоей идиотской попытки умереть, я услышал, как медсестры говорили что-то про то что, ты не нужен своим родителям. Я не понимал как это, не хотел понимать. И даже сейчас я совершенно ничего не знаю о твоих отношениях с родными и не понимаю, почему просто не рассказать? Возможно, тебе станет легче. Ведь ты справишься. Твое появление в мое жизни… Ты помог мне. Гораздо меньше приступов, я практически не нервничаю, врачи сказали что я пошел на поправку. Я думал что раз ты помог справится мне, то я смогу помочь тебе. Но ты со своими глупыми, никчемными барьерами в общении все рушишь.. Ну почему ты не можешь понять, что необязательно нужно переспать со мной, чтобы убедиться, что мы небезразличны друг другу? Твоя проблема только в том, что ты, парень который вел весьма активную половую жизнь раньше, теперь находясь в коляске и не имея возможности самостоятельного передвижения, чувствуешь себя не полноценным. Но ведь это не так. В тебе есть абсолютно все, что есть в обычном человеке. И ты все можешь. Ты встанешь с этого гребанного кресла! Я верил в это и всегда буду верить и надеяться, пока наконец не увижу, как ты снова пойдешь. Только ты сам не веришь. А я больше ничем не могу помочь. А теперь, - Лу поправил слегка задравшуюся футболку, - я иду на процедуры, а ты, если хочешь так и продолжай лежать и думать о никчёмности своей жизни. Я смотрел, как за Луи закрывается дверь сквозь пелену слез, накрывшую глаза. Я так и знал. Ведь я не хотел говорить. Он первый кому я доверился. А он просто сказал, что я…никчёмен? Что я жалок и глуп, еще забыл упомянуть. Но ведь, он сказал, я помог ему? Я сел на кровати и посмотрел на коляску стоявшую рядом. Ухватился за нее рукой и подвез чуть ближе. Откинув одеяло, я осмотрел сначала свои ноги, а потом коляску. -Никчемен значит… - я облокотился на рукоятку кресла одной рукой, а второй попытался перекинуть ногу, наконец, справившись задачей и отметив про себя, что по вискам у меня течет холодный пот, принялся за вторую ногу, затем я опустил все туловище в коляску и направился к выходу. -Так вы поругались? Зейн, объявившейся наконец, после трехнедельного отсутствия по каким-то там личным причинам, уже пол часа пытался добиться от меня, что все-таки произошло между мной и Луи. -Ну в общем-то да. -И в чем причина? -Во мне, Зейн. Я засранец. Когда счастье вот оно, прямо в руках я начинаю думать, и я думаю, думаю, думаю…и ни к чему хорошему эти думы не приводят. Вот и в этот раз. Мы обсуждали планы на будущее, Луи сказал, что я обязательно снова пойду, мы уедем в Лондон или в Айову или еще куда-нибудь. -Вы что мечтаете остаток жизни выращивать кукурузу? -Не в этом суть придурок. И я ненавижу кукурузу, - я сморщился и продолжил, - в общем Луи сказал, что он счастлив со мной. А я просто не поверил, что можно быть счастливым с тупицей в коляске, на что Луи ответил, что я просто не могу угомониться, из-за того что не могу затащить его в постель и что я жалок и никчемен. -И вы так и не помирились? -Нет. -Но насколько я знаю, в твоем лечении появился прогресс? – он улыбнулся. -Да, я могу шевелить пальцами и периодически чувствую боль в правой ноге. И да ты прав, я уже через пару дней понял, что это было не оскорбление и не попытка меня унизить, а своеобразный толчок. Я понимаю, что Луи дал мне пинка под зад, чтобы я, наконец, перестал ныть и взял себя в руки. -И…? -И у него это получилось. Но пока я не встану с коляски, не смей ему ничего говорить! – я замахал руками перед лицом Зейна. Он вздохнул: -Гарри ты понимаешь, что так нельзя? Он переживает за тебя. И пусть он верит в тебя больше всех, больше всех надеется, он тоже может разочароваться, он тоже может потерять надежду, если в ближайшее время не узнает, что тебе становится лучше. Так что я думаю, что не выйдет что-то хорошее из твоей молчанки. Тебе нужно с ним помириться. Не забывай, что ему ни к чему переживания, он только начал справляться, у него, наконец, получается подавлять приступы апраксии, уничтоженные нервные клетки все испортят. -Ну, Зейн, не говори. Я сам помирюсь с ним и все расскажу. Ладно? Он покачал головой и, недоверчиво взглянув на меня ответил: -Как знаешь. -О, Гарри! – врач как обычно встретил меня лучезарной улыбкой. – Заезжай. Ты сегодня рановато, подожди, пока я разберусь с документами. Можешь поговорить с Джессикой. Я улыбнулся и подъехал к небольшому аквариуму, в котором плавала одна единственная, длинная ярко-желтой окраски рыба, с нереально большими неоновыми плавниками, верхний был подчеркнут белыми, гладкими, казалось совершенно не покрытыми чешуей, полосками на боках. На мир, это на первый взгляд странное существо, смотрело еще более странными огромными синими глазами, в которых, кажется, отражался, как в зеркале не мир, а всего лишь просторный белый кабинет Мистера Джеймса. Он не знал точного названия этой рыбы, мог лишь назвать вид -Banggai Cardinalfish и каждый раз не забывал при случае упомянуть, что это очень редкая аквариумная рыбка. Но какой бы редкой и странной она не была, она была моим вторым другом, после Зейна в этом заведении. Стукнув пару раз по стеклу, дабы обратить на себя внимание Джессики, я улыбнулся и, поздоровавшись, как обычно уставился в эти бездонные синие глаза, которые, с каким-то не свойственным меланхоличным и равнодушным ко всему рыбам любопытством, смотрели на меня. На самом деле, каждый раз когда после таких приемов я возвращался в палату, я смеялся над самим собой, и глядя на свое отражение в зеркале обязательно несколько раз повторял, что абсолютно точно тронулся умом. Я чуть ли не каждый день пялюсь на тупую рыбешку в аквариуме. Не разговариваю, просто сижу и смотрю. А она на меня. Зрительный контакт с редкой рыбой. Ни когда, ни слова. Даже здороваюсь я с ней почти шепотом. Наверное, боюсь, что Мистер Джеймс услышит, и снова мне придется терпеть психолога два часа в сутки. Хотя, кажется, он не считает это странным, так как всегда, когда я прихожу раньше или же прием заканчивается раньше положенного, он улыбается и говорит «Поговори с Джессикой, если хочешь». Но я все равно не рискую, я натерпелся уже мозгоправов. Еще один, и я сам ему что-нибудь, да куда-нибудь вправлю. Спихнув все эти мысли в самый дальний и темный уголок своего мозга, я стал пристально глядеть на рыбу. Это смешно и странно, но в ее глазах я каждый день видел свою жизнь, всю с самого начала, и с каждым разом я открывал для себя, потаенные, давным-давно закрытые двери, ключи от которых я даже сейчас не знаю, где, кажется так долго, прятал. С каждым разом я понимал, что я мог в любую минуту измениться, перестать зависеть от отца, что я и сделал недавно. Я усмехнулся. Сделал? Мое лечение до сих пор оплачивается его грязными деньгами. Но ведь, если бы я не был идиотом, я бы оплачивал свое лечение сам. Или же оплачивать и вовсе ничего не надо было. Я вспомнил, как рисовал по ночам, пока никто не видит. Родители никогда не признавали этого моего увлечения, считая, что рисуют только девушки, видимо тот факт, что большинство знаменитых скульпторов и художников – мужчины не для них. К тому же, когда я сказал им об этом, отец выплюнул мне в лицо «Все эти скульпторы и художники педики! Все поголовно! Ты тоже хочешь быть похожим на них? На этих чудовищ без чувств, омерзительных грешников, отвратительных недомальчиков-недодевочек? Как только их земля носит?! Не смей даже зарекаться об этой голубой профессии! Мой сын не будет геем!». Уже через пару дней, отец понял, как же ошибался, застукав меня на выходе из гей-клуба с очередной «подстилкой» на ночь. В тот момент, когда один из его охранников схватил меня за локоть и потащил к машине, я сразу же понял, что кто-то из знающих, - а знали, хочу напомнить все, - рассказал все отцу. Не знаю, как это вышло, почему так долго молчали и тут вдруг выдали. Не знаю. Я помню только что сразу же после этой мысли пришло осознание того, как глупо я поступал, я ведь всегда был на виду, мне было плевать на все, по поводу отца я совершенно не переживал и считал что он вспоминает о моем существовании только на Рождество. Тогда в груди кольнула какая-то горькая радость, ведь я допустил мысль, что все-таки он помнит, что у него есть сын. Но дома я забыл абсолютно все с первым ударом в живот. Потом последовал еще один. И еще. Я пытался отбиваться, но это было бесполезно, тогда я рванул наверх, чтобы закрыться в своей комнате, но стоило мне подняться, отец нагнал меня и вновь ударил. Удар был слишком сильный, и я просто не удержался на ногах, а после последовал еще один, я не думал о том, что мне больно, мне просто хотелось кричать и ничего больше. И я закричал. Вернее попытался, когда отец пнул меня в очередной раз, и я начал падать вниз по ступенькам, у меня вырвался лишь какой-то дикий вдох. Так обычно глотают последний глоток воздуха умирающие. Я помню, как падал, как пытался зацепиться за что-то, как вдруг руки онемели, как больно было, как я цеплялся ногами за перила, вызывая очередной, невозможный, прошибающий все тело приступ боли, я помню, как хрустели мои кости и надеялся что это конец. Но нет. Отец был бы ни отцом, если бы остановился. Он бил меня еще долго. Я очень хотел закрыться руками, встать и убежать, но дикая боль, разрывающая мое тело и отдающая в висках, не давала этого сделать. Еще помню свою последнюю мысль перед тем, как отключиться «Он меня даже не ненавидит, ему плевать на меня». Почти каждый раз я вспоминал все это сидя перед аквариумом. Будто бы видел все со стороны, наблюдал, как фильм. Но недавно я понял, что вместе с воспоминаниями приходят чувства. Сначала моральные. Я помню, когда вспомнив эту картину, я всю ночь после душился слезами. Но вскоре, я начал чувствовать физическую боль. Сначала слабое покалывание в ногах, но чем больше я вдавался в воспоминания, тем сильнее становилась боль. С каждым днем чувствительность возвращалась, но лишь на время этой своеобразно терапии, я даже задумывался, не предвиделось ли это мне. Как только я выезжал за пределы кабинета врача, все ощущения будто отключали. И каждый раз я с остервенением пытался догадаться, где же находится этот выключатель. В раздумьях ложился и засыпал, вот уже вторую неделю забывая поужинать и просыпался ночью из-за того что ступни жутко чесались. Это было настолько невозможно терпеть, что в первые секунды я даже забывал, что по идее не должен чувствовать ничего. Но я черт подери, чувствую. Это значит, что я встану. Что я снова пойду. Не это ли каждый раз твердил мне Луи?.. -Итак, Гарри! – врач хлопнул в ладоши, и, сняв очки, посмотрел на меня. – Что ты мне расскажешь? -Ночью опять просыпался, казалось, будто я что-то чувствую, но с утра снова ничего, - я покачал головой. -А сейчас? -Что-то есть, - я задумчиво кивнул, пытаясь понять, действительно это тянущая боль в ногах или же мое воображение. – Я не знаю. Кажется, что мышцы растягивают. Врач нахмурился, на минуту задумался и, кивнув головой на кушетку произнес: -Пересядь. Я перебрался с кресла и стал ждать мистера Джеймса, перебирающего какие-то документы. Когда он, кажется, нашел то что нужно, то опять нахмурился и, положив листок на стол, подошел ко мне. -Гарри, сейчас, - он устроился на стуле напротив, - попробуй сосредоточиться. Вспомни что-нибудь. Представь, будто бы ты вернулся в этот момент…тот…самый запоминающийся, - я понял что он имеет ввиду, он чуть ли не прямо намекал на отца, ведь он был единственный кто знал истинную причину мой «внезапной болезни». – Вспомни ту боль, которую ты чувствовал, - я кивнул. – А теперь, ты что-нибудь чувствуешь? – я сморщился, не понимая, что должен чувствовать, но продолжал держать глаз закрытыми и упорно пытался уловить хоть какие-то ощущения. Вдруг меня как током прошибло. Легкое, теплое прикосновение, чуть ниже колена. Я часто закивал головой и сжал уголки рубаки руками. – Ай! Больно! – он слегка сжал ногу, меня прошибло болью, и ноющее, тянущее чувство вновь вернулось. Но мистер Джеймс, кажется не слушал, он еще сильнее сжал мое колено и я вновь вскрикнув рванулся вперед. – Гарри, открой глаза, - я еще сильнее зажмурился. – Гарри, открой глаза! Ты слышишь?! Открой их! – я медленно приоткрыл глаза и взглянул на врача. Что-то было не так. Но я никак не мог понять, что именно. – Гарри… - он крепко сжимал мои плечи и смотрел куда-то в пол. Я опустил глаза и чуть не закричал от удивления, лишь почувствовал комок слез в горле, а лицо озарила глупая улыбка. – Ты встал, - врач улыбнулся и попробовал отпустить меня, но я почувствовав, что теряю равновесие, еще крепче схватился за его руки. – Тебе снова придется привыкать ходить. Пока пересядь обратно в кресло, - он отошел к столу и, пометив что-то у себя в блокноте, сказал, - Теперь мы будем видеться два раза в день. Пробуй шевелить пальцами, ногами, разминай мышцы. Вечером обязательно выходите с Зейном на улицу и пытайтесь пройти хотя бы пять метров, с поддержкой, но все равно пробуй. Каждое утро будешь докладывать об успехах. Весна радовала жаркой, практически летней погодой. Солнце ярко светило в глаза, вызывая разноцветные пятна. Я как ребенок, запрокидывал голову и зажмурившись на несколько секунд, наблюдал за плавающими разноцветными шариками и открывая глаза начинал трясти головой, чтобы странный зеленый туман перед глазами исчез. Рядом на скамейку кто-то присел. Я активнее стал растирать глаза и моргать, наконец, когда я могу более менее прилично видеть, я посмотрел на своего соседа. Он сидел и улыбался, наблюдая за моими, наверняка уже красными глазами. Я на время замер, наслаждаясь морщинками возле серых глаз. Они всегда появляются, когда он улыбается. Мы оба молчали. Я пытался рассмотреть каждую клеточку его лица, и понять изменился ли он. Нет. Ничуть. Такой же прекрасный. Только кажется, совершенно здоровый. -Я хотел прийти к тебе на следующий день, после нашего разговора. Но срыв. Терапия в соседнем госпитале. Мне две недели кололи успокоительное, - он взглянул на коляску рядом со скамейкой. – Зейн сказал, меня ждет сюрприз? – вопросительно взглянул на меня с легкой улыбкой на лице. Я улыбнулся в ответ и, взяв его за руку, произнес: -Помоги. Он поднялся и помог подняться мне. Я, все еще улыбаясь, медленно отпустил его руку и сделал несколько нетвердых шагов в сторону. -Шаги все еще не совсем твердые. -Черт Гарри! – Луи резко прижал меня к себя и выдохнул куда-то в шею. – Я так счастлив, - отстранился, схватил меня за лицо и посмотрел прямо в глаза, - с тобой! Я счастлив с тобой! Я люблю тебя и поэтому счастлив! Понимаешь?! – он смеялся, целуя меня в нос, щеки, губы и лоб, отчего я с каждой минутой все глупее и глупее улыбался. -Я тоже счастлив, потому что люблю, Лу. Плевать на все. На отца. На то что, инвалидная коляска, стоящая в самом дальнем углу нашей с Луи квартиры будет напоминать обо всем что пришлось пережить. Плевать. Ведь это все моя жизнь. И жизнь Луи. И вряд ли бы она стала нашей, не попади я в госпиталь. И в возможно, я даже в чем благодарен своему отцу, которого Луи ненавидит всем сердцем и обещает, что при первом же случае переломает ему все кости. В такие моменты я всегда улыбаюсь и говорю что его жизнь итак уже окончательно и бесповоротно сломана. Я не надеюсь что он пройдет все круги ада, я просто знаю, что за все в этой жизни нужно платить, и он обязательно заплатит. А мыс Луи просто будем жить. Пусть не всегда счастливо, ведь у каждой пары свои проблемы? Главное что мы любим друг друга, мы справились со всеми проблемами, подкинутыми нам судьбой. И мы продолжаем справляться. Вдвоем. Вместе.