Тени, ползущие по следам

      Когда он впервые получил мантию, все было похоже на сон. В то время идея получения подарков была для Гарри совершенно чуждой, и для него было маленьким чудом получить что-то такое удивительное, как мантия-невидимка.       И это было чудесно — когда Гарри брал ее в руки, он будто чувствовал себя воплощением чистой магии. Ему было тепло, но не на коже. Нет, она заставляла его почувствовать тепло где-то в груди, нечто похожее на комфорт.       Для Гарри это было новым, и хотя тогда для Гарри все было в новинку — он все еще был новичком в магии — его мантия была необычной даже по волшебным стандартам. Она была редкостью и незнакома даже Рону, который с рождения не знал ничего, кроме магии, поэтому, естественно, Гарри пришел к выводу, что его мантия была чем-то невероятно особенным.       Он был полностью поглощен мантией, ее мягкой, паутинной тканью, которая скользила, подобно воде по его рукам и невесомостью ее, когда она лежала на его плечах. Она принадлежала его отцу, и отцу его отца на протяжении долгих поколений. Она была связью с его семьей, такой, какой у него никогда не было, и к которой он всегда стремился, и только по этой причине она была самым ценным, что у Гарри было — дороже всего остального.       Но когда чистая радость и возбуждение утихли, Гарри начал замечать странные вещи. Ему было не чуждо ощущение необычных событий, происходящих вокруг него — он переживал их столько раз, весь свой первый год, не говоря уже о том, что «я слышу голоса, которые никто не слышит» на втором курсе.       Но сейчас было иначе. По-другому, он не мог подобрать точное слово. Возможно, дело в том, что на этот раз, это не имело ничего общего с Волдемортом или, что просто казалось правильным, чего он никогда раньше не чувствовал, и все же любил. Независимо от причины, к тринадцати годам Гарри заметил, что на самом деле он никогда не был один.       Повсюду были тени, которые следовали за ним и собирались там, где он спал, лаская его во сне. Они были ужасными и темными, и все внутри него говорило ему, что они плохие, но они также были постоянными его спутниками, независимо от того, где он был и как себя чувствовал, независимо от того, был ли он один или в сопровождении кого-то. Больше никто их не видел, и в конце концов они стали для него утешением. Не имело значения, боялся ли он за свою жизнь или злился на своих друзей, не имело значения, был ли он одинок или у него сводило живот от голода, потому что они всегда были рядом, и они всегда, всегда хотели его.       Он не осознавал, что это его мантия притянула их к нему. Оглядываясь назад, он задавался вопросом, почему Дамблдор ничего об этом не сказал, но он подозревал, что директор на самом деле никогда их не видел. Возможно, это было как-то связано с тем фактом, что мантия им была взята только на время, или что он не был Поттером, хотя Гарри подозревал (и надеялся), что это было просто потому, что Дамблдор не был им. Он надеялся, что это произошло потому, что Гарри был особенным, что не имело никакого отношения к тому, как умерли его родители.       Но, в конце концов, это не имело большого значения, потому что Гарри никогда никому ничего о них не рассказывал, и он инстинктивно знал, что никогда не расскажет.       Летом его шестого года обучения после смерти Дамблдора, Скримджер появился в Норе и зачитал Гарри и его друзьям завещание покойного директора. Он узнал, что ему оставили меч Гриффиндора и золотой снитч, за исключением того, что меч так и не был отдан ему — новый министр утверждал, что это исторический артефакт, и что он не мог его получить. Снитч, однако, ему передали, и когда в доме стало тихо и небо потемнело, он заметил, что его тени (потому что где-то по пути они стали его) стали другими.       Они все еще были здесь, все еще его комфорт и постоянство, но они были яснее, и когда облака прошли над луной, они казались такими реальными, почти осязаемыми, он мог протянуть руку, чтобы непроизвольно прикоснуться к ним, и был удивлен, когда его рука прошла насквозь.       Они шептали ему слова и шипели на языке, который он никогда не слышал и не изучал, но все же понимал его на каком-то инстинктивном уровне. Он слышал, что ему говорили, чувствовал, что его любят. Как будто он кому-то принадлежал.       И когда он лежал и смотрел, как его друзья держатся за руки во сне, и когда он чувствовал, как одиночество поднимается в глубине его живота, он вспоминал это чувство, и знал, что слова, которые тени шептали ему, были правдой.       Они всегда были рядом, его тени. Они вылетели с ним из Гринготтса и сбежали с ним из подземелий Малфоев. Они были рядом, когда мистер Лавгуд рассказал им о Дарах смерти, и он почувствовал чувство завершенности, которое, как он сразу же понял, не принадлежало ему.       Он наслаждался одиночеством — роскошь, которая была редкостью для троих (а затем и двоих) из них в таком тесном контакте. Его чувства казались наиболее острыми тогда, когда он сидел на улице под заходящим солнцем и наступающей ночью. Он будто мог чувствовать их запах, чувствовать, как его кожа покалывает в их присутствии. Мешочек, который дал ему Хагрид, казался тяжелым, а внутри снитч словно прожигал дыру прямо в его сердце.       Когда он шел к своей смерти, они шли с ним. К тому времени он уже догадывался, что находится внутри запертого снитча, но было совсем другое — держать его в своей ладони, почти задыхаясь от вида красных глаз — совсем не таких, как у Волдеморта и всего, что было похоже на ад. Когда он позвал своих родителей, Сириуса и Ремуса, они сказали ему, что любят его и гордятся, и улыбнулись, и пообещали пойти с ним. Но даже когда они окружили его, они не замечали фигуру чистой тьмы, которая стояла рядом с ним в знак признания и неуклюже двигалась вокруг его фигуры, будто отталкивала их, как идентичные полюса на магните, с самым странным взглядом в глазах.       Возможно, это должно было напугать его, оттолкнуть, потому что он знал… это существо было ничем иным, как чистейшим злом, демоном, который преследовал бы даже Волдеморта, но он не мог. Он любил даже самую призрачную тень этого существа дольше, чем любил за свою жизнь кого или что-либо еще, и теперь он был его частью, столь же интимной, как его собственное дыхание. Он не мог отрицать этого, даже если бы хотел.       Он вышел на поляну, расправив плечи и подняв подбородок, и встретил смерть так, будто она была началом, а не концом.       Когда он открыл глаза, он обнаружил, что находится в совершенно белом месте. Он был обнажен, его кожа была чистой и невредимой — раны сражения чудесным образом зажили, и он ясно видел, несмотря на то, что на его носу не было очков. Он подумал об одежде и обнаружил, что покрыт белой тканью, такой легкой, что он все еще чувствовал себя голым, потому что едва мог ее коснуться.       Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Последнее, что он помнил, была смерть. Но если так, то где были люди, которых он любил? Где были его родители, Сириус и Ремус? Неужели они не придут поприветствовать его?       Жалкий всхлип вырвал его из задумчивости, и он бесшумно зашагал босиком по странно теплым плиткам в сторону звука. Раздался еще один болезненный звук, мягкий и беспомощный, и он обнаружил, что под одной из скамеек прячется существо.       Смущенный, он присел на корточки, чтобы лучше видеть. Возможно, оно было похоже на нерожденный плод, но в то же время выглядело невероятно старым. Ему было больно — Гарри видел порезы, украшающие его руки и спину, и как только Гарри потянулся за ним, оно сжалось так сильно, будто пытаясь защитить себя от его прикосновений. Как будто Гарри только навредит ему. — Пусть останется, как есть. — Позади него раздался голос, и он повернулся, чтобы найти Дамблдора, на этот раз одетого в простые белые одеяния вместо своих обычных ярких мантий, со смехотворным узором. Он поднялся, за ним стояла слабая тень.       Он увидел, как Дамблдор вздрогнул, словно его ударили, и глаза старика расширились от ужаса. — Гарри, — прошептал он, его глаза горели печалью. — О, мой мальчик. — Профессор? — спросил он, но вот оно — все доказательства, в которых он когда-либо нуждался. Его тень не была просто злой, это была сущность тьмы, сама душа всего аморального. И хотя Гарри не мог вынести мысли о причинении вреда другим, и хотя страстно ненавидел Волдеморта за всю причиненную им боль и смерть, он не мог ненавидеть существо, стоявшее рядом с ним. Даже если за это его разорвут на куски.       Он, конечно, решил вернуться. Он хорошо обдумал свое решение, и было так соблазнительно просто отпустить. Но он знал, что не станет, знал, что у него остались незаконченные дела. Кроме того, его тень не могла полноценно существовать в этом месте, а что бы он делал без своей тени?       В последние моменты Битвы он увидел, как глаза Волдеморта расширились от ужаса, и он понял, что Темный Лорд видел его. Его тень была рядом, когда он сражался, лаская его бедро и лицо бесплотными руками и губами, и когда Волдеморт наконец увидел — его глаза внезапно оказались сфокусированными, — именно тогда Гарри обнаружил настоящий, голый страх в жалкой имитации малиновых глаз, и именно тогда заклинание Волдеморта дрогнуло и его смертный приговор был подписан.       Затем он взял палочку, стараясь не касаться ее слишком крепко, и ушел как можно быстрее в более тихое место. Когда толпы празднующих, раненые бойцы восстали из пепла битвы и стали искать мальчика, который спас их всех, его нигде не было.       За все эти годы он ни разу не поговорил со своим вечным спутником. Он всегда искал его, мерцание в уголках глаз, и тени касались его почти постоянно, хотя он всегда чувствовал это на уровне, превышающем физический. Однако теперь, когда он провел пальцами по палочке, оставившей длинный кровавый след в истории, он увидел, что тени приняли форму высокого красивого мужчины, и он не мог остановиться. — Ты всегда был здесь, — тихо прошептал он, будто боялся, что кто-то подслушает. Этот разговор, его первые слова в адрес этого существа, были очень личными, и он не смог бы вынести, если кто-нибудь другой услышит их, эмоции, спрятанные внутри. — Ты мой. — Эти слова должны напугать его, заставить отрицать. Так много людей хотели его, и все по-разному. Так много людей пытались забрать его и его свободу. — Кто ты? — спросил он.       Этот вопрос всегда крутился в его голове — или, по крайней мере, с тех пор, как он понял, что никто другой никогда не видел его тени, а, возможно, и никогда не увидит. Его дыхание прервалось, когда руки мужчины поднялись, чтобы погладить его лицо, пальцы касались его челюсти и губ так медленно, пока Гарри не почувствовал, что тонет, и он не хотел спасаться. — Я буду тем, кем ты захочешь меня видеть.       Гарри нахмурился, почти обидевшись. — Как тебя зовут? — настаивал он, вызывая низкий смех своей тени, которая нежно смотрела на него. — Подойдет Себастьян, мой дорогой, — мягко сказал он, заправляя непослушную прядь волос за ухо Гарри и проводя пальцем по ушной раковине.       Гарри вздрогнул. — Себастьян, — повторил он. Он подумал, что это красивое имя, хорошее для такого… переменчивого существа. Бесчеловечного. — Ты принадлежишь мне, — прорычал Себастьян в ответ, и Гарри понял. Они не были похожи друг на друга, даже в плане существования, но Гарри принадлежал ему, как звезды принадлежали Луне, полностью и безвозвратно. На свету тени были темнее, и хотя Гарри не был невинным, он, возможно, был самым чистым существом на свете по сравнению с тем, кто стоял перед ним.       Человек перед ним улыбнулся, его клыки были острыми, как ножи, блестящие в лунном свете, как будто он знал, о чем думал Гарри, и нет, он не был человеком. — Демон, — поправил себя Гарри, и да, сейчас было правильно. — Почему ты? — спросил он, склонив голову набок. Демон нахмурился и наклонился вперед, чтобы выровнять их лица. — А кто еще?       Гарри улыбнулся. — Ты не Смерть, — ответил он. — Ты — Зло, а разве это не Дары Смерти?       Его демон ухмыльнулся, глаза снова засветились в лунном свете. У Гарри перехватило дыхание от случайной демонстрации силы и опасности. Это заставило его сердцебиение участиться. — Что люди знают о древней магии? — он усмехнулся низким и саркастическим голосом. — Насколько они могли судить, это могут быть Дары Небес.       Гарри залез в карманы, провел пальцами по мантии и камню и почувствовал жесткое присутствие палочки на его предплечье. Они излучали древнюю магию, правда, но теперь он понимал, что то же самое делал Себастьян — будто он их создал.       Он поднял лицо с широко раскрытыми глазами, и Себастьян оказался именно там, где был раньше, наклонившись еще ближе к его лицу. — Насколько они могли судить, они вполне могут быть Дарами Ада, — пробормотал он, и у Гарри перехватило дыхание, а его щеки заалели.       Демон поднял руку, поглаживая подбородок Гарри, и его прикосновение ощущалось как огонь по льду кожи мага. Он попытался собраться, чтобы сформировать связную мысль, но это было так трудно, когда он столкнулся с чистым искушением, когда все, что он хотел сделать, это протянуть руку и прикоснуться губами к тем, которые становятся все ближе.       Он покачал головой. — Ад, — пробормотал он, — у него есть хозяин? — У Ада есть король, мой дорогой, — поправил мужчина. — И мы, его верные подданные.       Сказав это, он немедленно припал на одно колено, дразня Гарри, и маг с неверием осознал, насколько близко рот мужчины находился к его промежности. Он покраснел, ярко-красная кровь поднялась на поверхность его кожи и нагрела ее.       Даже стоя на коленях, демон был достаточно высок, чтобы достигать середины его груди, и если Гарри наклонится достаточно, он все еще сможет поцеловать его. Если захочет. — Король, — прошептал он. На этот раз его рука опустилась на щеку Себастьяна, прослеживая строение костей до кончика его подбородка, а затем его указательный палец остановился на его нижней губе. — Мой король, — промурлыкал демон, а затем соблазнительно лизнул кончик чужого пальца у своего рта.       Гарри почувствовал себя так, словно его ударили током. Он ахнул, а затем — быстрее, чем он смог понять — Себастьян держал Гарри на руках, и от демона пахло так хорошо, как ночь, секс и мужественность, а Гарри никогда не желал ничего так сильно.       Он беспомощно открыл рот, прежде чем губы Себастьяна опустились на его собственные, глаза расширились от отчаянного желания и похоти. Он высунул язык, и Себастьян углубил поцелуй, с полузакрытыми глазами, сияющими ярко-красным адским пламенем, язык переплелся с его.       В каждом движении и каждом прикосновении Себастьяна сочилось волшебство, как будто прикосновение ладони к спине Гарри было прикосновением к самой душе, и он так отчаянно хотел быть единым целым с существом перед ним — хотел этого раньше. Так долго, но никогда так. Никогда с подобным рвением.       Он ощущал себя разгоряченным, наэлектризованным, чувствительным к прикосновениям. Он почти не осознавал прикосновение руки Себастьяна к своей заднице, длинных белых пальцев, переплетенных с дикими черными завитками его волос, интимного касания их ртов, ему казалось, что он может умереть от удовольствия.       Его демон отстранился, все еще глядя прямо в глаза Гарри. Он не отпускал его, просто держал вот так — прижимая мага к своей груди. — Забери меня, — умолял Гарри, крепче сжав ткань, туго натянутую на спину демона. Он наклонился и медленно, нежно чмокнул Себастьяна в губы. Желая. — Пожалуйста.       И Себастьян ухмыльнулся, как будто это все, чего он когда-либо хотел, и все, о чем он когда-либо просил. — Да, — засмеялся он. — Мой Господин.