Примирение
28 августа 2020 г. в 18:42
Ты приходил ко мне во сне. Ты сказал, что хотел бы быть рядом с ней — что тогда, наконец, ты больше не будешь одинок.
И вот я здесь: соленый морской ветер обдувает мое лицо, и чайки со скорбными криками кружат в небе. Ярко светит солнце, и лучи его несут тепло. Морские волны переливаются голубым и золотым светом вдалеке, подобно тому, как в свете раннего утра сверкают наконечники копий воинов, выстроившихся в ряды перед сражением. Не странно ли, мой Лорд, что даже в дни мира разум мой все еще наполнен образами войны?
Прошло тридцать лет с тех пор, как я был здесь последний раз — чтобы увидеть, как мою Мать опустят в могилу. Я хорошо помню тот день, пусть мне и было тогда лишь пять лет. Я помню шум прибоя, разбивающегося о скалы, и сияющий белизной песчаный берег; и я помню холм, что Дядя воздвиг для Матери здесь, на краю утеса — дабы она всегда могла внимать печальной песни чаек и шепоту морских волн под Луной.
Немногое изменилось с тех пор. Мне нужно лишь встать на край утеса, чтобы увидеть белые гребни волн, подступающие к его белоснежному основанию, чтобы потом вновь откатиться назад, к сияющим голубым глубинам вдали. Теперь зеленая трава волнами колышется на могиле Матери, и повсюду вижу я маленькие белые цветы, похожие на звезды, и их хрупкие лепестки трепещут на ветру. Помнишь ли ты нагую землю и короткую острую траву, подобную лезвиям ножа тогда — в тот день, когда мы похоронили ее?
Тебя удивляет, как много я помню, мой Лорд?
У меня хорошая память, и разум мой всегда больше стремился к познанию, нежели к ведению войны. Тебе известно это. Ты знал это, когда впервые вложил меч в мою руку.
Я держу тебя в своих руках — твоя погребальная урна холодна и тяжела, но тяжесть ее знакома мне — словно я нес ее всю жизнь. Быть может, так и было, ибо так или иначе я нес бремя твоего горя, твоего гнева, твоих надежд и мечтаний.
Моя вина в том, что нет здесь сейчас иных скорбящих о тебе — лишь я, твой сын. Мой Лорд, Король желал устроить для тебя великую церемонию, дабы почтить жизнь твою и смерть, как это подобало бы сделать для последнего правящего Наместника нашего Дома. Это было великодушно с его стороны, ибо я знаю, как мало любви было между вами, когда оба вы служили моему праотцу. Но я не захотел этого — и, думаю, не хотел бы этого и ты, Отец мой. Я сказал ему, что должен сделать это один, и он понял меня, и со своим безграничным милосердием он предоставил меня самому себе. Я не привел сюда даже Эовин — Эовин, сердце мое — так же, как когда-то мать была для тебя. Хотя, думаю, в твоей странной манере ты полюбил бы ее — Эовин, чьи дух и красота подобны лету и пламени, как душа и красота Матери подобны были весне и золоту колосящихся полей.
Подожди, я опущу тебя на землю на мгновение, дабы открыть дверь. Высокая зеленая трава выросла вокруг, но на пороге, защищенные от солнца, ветра и дождя, лежат прошлогодние цветы, оставленные здесь заботливыми руками Дяди. Он приходит сюда каждый год в день ее смерти, так он сказал мне. Он сказал также, что он никогда не понимал, почему ты — почему мы — не приходили больше.
Но я знаю, почему.
Отец, я не забыл путь, что мы проделали вместе так давно. Ты — мрачный, бесслезный и безмолвный в своем горе, и Боромир, державший меня на руках, ограждая меня от дорожной пыли, поднимавшейся облаком из-под копыт коня. Я помню его покрасневшие глаза, ибо он тихо плакал, когда ты не видел. Знаешь ли ты, что он пытался рассмешить меня, пока мы следовали по дороге вдоль берега сюда, в Дол Амрот? Но я не мог смеяться.
Я был ребенком, и я не понимал — меня печалило, что ты решил похоронить ее здесь, в таком одиноком месте, так высоко. Позже я понял, что она, должно быть, хотела этого, ибо иначе ты не оставил бы ее покоиться так далеко от тебя. Она не любила холод и твердь камня, как ты.
Отец, я помню, как ты оплакивал ее, покрыв вуалью ее прекрасное лицо. Ты стоял на коленях в десяти шагах от того места, где сейчас стою я. Я никогда не забуду этого.
Замок покрылся ржавчиной теперь, а дверь поблекла и потрескалась по краям после тридцати лет солнца, ветра и дождя. Видишь ли ты эти маленькие бледные цветы у моих ног? Я стараюсь не ступать на них. Симбельмин. Эовин сказала мне, что они растут в Рохане на могилах ее народа. Я не знал, что они растут и здесь, в Дол Амроте.
Ржавчина осталась на моих руках, словно засохшая кровь.
Кровь. Я не забыл тот день, когда ты ударил меня — первый и последний раз. Это был день, когда ты заставил меня принести тебе клятву верности. Я все еще ношу след твоего гнева под правым глазом, хотя кровь и слезы давно сошли.
Я сохранил верность тебе, Отец — пусть не так, как ты того хотел. Поэтому я отпустил Полуросликов. Винишь ли ты меня за это все еще?
Я не Боромир, хотя столько раз — и в детстве, и после — мне хотелось быть им.
Я не забыл, что ты сказал мне, когда я принес тебе обломки его Рога. Как ты сказал мне: «Когда-то он был моим — прежде чем перешел к нему. Но никогда уже он не станет твоим — и я рад этому!» И прошло не так много времени, и я спросил:«Значит, ты хотел бы видеть его на моем месте?», и ты ответил; «Да, хотел бы, ибо Боромир был верен мне, а не своему учителю-магу. И если бы судьба дала бы ему в руки могучий дар, он привез бы его мне».
Знал ли ты, что я чувствовал тогда? Нет, должно быть, ты не знал. Ты всегда нес бремя своего горя в одиночестве.
Я желал лишь смерти тогда.
Но я знаю, что это горе говорило в тебе, не ты. Прошу, скажи мне, Отец, что это было так.
Я нашел этот ключ в запертом сундуке в твоем кабинете. Этот длинный тонкий ключ из черного железа с ручкой в форме лебедя. Он лежит, поблескивая, на моей ладони, тяжелый и теплый. Но он потертый, словно от частого прикосновения, хоть ты воспользовался им лишь однажды. Держал ли ты его в руках все эти годы — в ожидании дня, когда ты наконец воссоединишься с ней здесь, в ее далеком прибежище у моря?
Я поворачиваю ключ в замке: он поддается медленно и неохотно. Отодвигается засов, и дверь, наконец, отворяется с громким скрипом ржавых петель. Безмолвная тьма раскрывает свое объятие мне навстречу, но золотой послеполуденный свет проникает со мной и указывает мне путь среди холодных теней, и я следую за ним. Солнце освещает простую алебастровую гробницу Матери и цветы, что ты возложил на нее так давно. Они засохли и потемнели, и я не притронусь к ним, дабы они не рассыпались в прах. Здесь останутся они навечно.
Я оставляю урну с тобой подле нее — на том месте, что ты подготовил для себя.
У меня столько воспоминаний, Отец. Но забудем же навсегда годы скорби, горя и отчаяния. Я буду помнить лишь, что я твой сын, и что ты любил меня по-своему.
И помни, что твой сын тоже любил тебя.
Я буду подниматься на этот утес каждый год в этот день — я, а после меня — мои сыновья и дочери. Но ничья нога не ступит сюда больше — в это место, сокрытое в тени от мира, что станет вашим прибежищем — твоим и Матери — навеки. Здесь она будет принадлежать тебе, а ты — ей, и никто не встанет между вами. Я обещаю тебе это. Я забрал ее у тебя в жизни, и я возвращаю ее тебе после смерти.
Я закрываю дверь, но она сопротивляется моим усилиям, словно обладает собственной волей. В какой-то момент мне кажется, что это выше моих сил. Биение моего сердца в тишине подобно рокоту барабанов перед битвой. Но вот наконец с глухим грохотом дверь закрывается, заставляя землю содрогнуться, и я запираю ее дрожащими руками.
Я глубоко вдыхаю прохладный воздух; пот струится по моей спине. Легкий ветер касается моих волос, и я чувствую соль на губах. Посмотри, Отец, как сияет море, и как поднимается голубое небо — поднимается, никогда не заканчиваясь; слышишь ли ты голоса чаек, слышишь ли ты их скорбную песнь? Туман заволакивает мой взор, и теплая слеза падает на мое запястье. Знаешь ли ты, что я плачу по тебе, Отец?
Ключ, что ты так часто держал в своих руках, оставил свою красную отметину на моей ладони — и она останется там навсегда, вместе со шрамами от меча и лука.
Я знаю, что я должен сделать с ним. Я стою на краю утеса, и внизу нет ничего — лишь голубой воздух и волны, белой пеной разбивающиеся о скалы. Я выпускаю ключ из руки, и он падает, совершая дугу в полете, подобно птице, и сверкание его в воздухе подобно взмахам золотых крыльев. Он падает и падает, и вот его нет больше.
Вы все покинули меня. Сначала Мать, потом Боромир, потом ты.
Но я не одинок, Отец.
Никогда больше не буду я один.