Лучше бы тебя не существовало.

Грохот. Юрий широко распахнул глаза и резко подскочил на своей постели, рефлекторно сжав руки в кулаки. «Что это, блять, было?» – пронеслось в голове у Хованского. Он осмотрелся по сторонам, подумал секунды три, а затем со спокойной душой обернулся к окну, понимая, откуда исходит шум. А затем лишь тяжко выдохнул, прикрывши глаза. «Опять эта ёбаная гроза..» – уже с недовольством подумал Хован, после чего приподнялся и уселся на краю своей не лучшего состояния постели. Под ногами раздался странный звук, будто бы чего-то стеклянного. Стоило Юрию опустить взгляд, как перед ним открылась уже привычная картина: несколько пустых бутылок пива, разбросанных по ворсистому ковру. Юра лишь фыркнул, а затем окончательно встал на ноги. Кажется, сделал он слишком резко, поскольку в глазах вдруг потемнело. Хованский закрыл лицо руками, ноги предательски задрожали, и парень чуть не свалился на пол, к бутылкам. Но быстро убрал руки от лица и, чуть опираясь на стену рукой, поплёлся к выходу из собственной комнаты. На удивление, было достаточно тихо. — Дима?.. — позвал мужчину Юрий, немного нахмурившись. Тишина. Странно. Сколько сейчас вообще времени? Хован поднапряг глаза, глядя замыленными от похмелья глазами в сторону часов, висящих в конце узкого коридорчика, прямо над входом в кухню. Судя по указательным стрелкам, время близилось к обеду. — Ёб твою мать.. — на автомате произнёс блогер, на деле ничуть не удивившись. Последний месяц Хованский провёл, не вылезая из синей ямы. Просыпался то рано утром, то к полудню, не обращал внимание на время, совершая одни и те же действия день за днём. Уже и сам не помнил, сколько миновало дней с того момента, как снова запил. Алкоголь отбирал внимание, страсть к жизни, работе. Хотелось лишь пить по-тихому у себя в комнате, не вылезая. И Диму. Честно, больше всего на свете Юра сейчас хотел видеть его. Не важно, одного, с кем-то, Юре просто хотелось увидеть его. Но, к большому сожалению, Ларин будто резко забыл о существовании своего любовника, оттого даже не говорил с ним практически, задавая лишь вопросы по типу " как спалось? ", " как дела? ". Вроде бы, Дима и интересовался состоянием Хованского, но последний совсем не ощущал в его словах, интонации, да даже на лице не видел ни единой эмоции. Лишь лёгкость и безразличие. Это даже коробило, отчего Хованский неуверенно или сам отстранённо отвечал, что всё в норме и что ему ничего не нужно. А нужно было много что. В главном - хотя бы немного внимания. Хованский уже не встречал запоздавшего домой гостя. Даже сам приходил позднее того, и, как правильно, не в очень трезвом состоянии. Всегда замечал, что Ларин совсем не встречал его с гневными возгласами или попытками приложить кулак к пьяной физиономии Хована. Диме будто было всё равно. Хотя, так оно и было. Всё это уже не заставляло Юру ревновать; скорее, он был просто подавлен и зол, так как ситуация, как казалось, от него полностью отвернулась. Ларин - мразь, каких свет не видел, но и сам Юра был не лучше. Вот и получается - два человека, совершенно друг на друга похожие, совершенно врозь. Но из этих размышлений Хованского вывел ещё один грохот. За окном змеем сверкнула искристая молния, а за ней - раскат грома. Юра сначала чутка дрогнул, а затем снова нахмурился, и даже не умывшись, направился в коридор. Там он наспех нацепил на себя чёрное клетчатое пальто, тёмный шарф, (который на деле принадлежал Диме), и старенькие, протоптанные ботинки. Ужасная, по мнению многих, погода на улице никак не остановила Хованского. Он направился по уже знакомой дороге. Дождь мелкими, но частыми каплями накрыл рыжую голову, на что Юра лишь тихо выматерился, но шёл дальше. Под ногами шлёпали дождевые лужи, в которых виднелось отражение быстро шагающего Хованского. За спиной у него снова загремел гром. Но вот, спустя минут десять эту мрачную атмосферу, такую же, как мысли блогера Хованского прервал вид знакомого места. Один из питерских баров, в который Хован в основном и ходил, и после которого не мог вспомнить, как очутился дома, в своей смятой постели. Зайдя в помещение, мокрый с ног до головы Юра, уже успевший тысячу раз пожалеть, что не захватил зонт, слегка сощурился от резко ударившего в глаза тёплого света его на тот момент уже излюбленного заведения. То же тепло, присущее бару, обдало бледную кожу Хованского. Впервые за день он почувствовал какое-то облегчение и, как казалось, мимолётную радость. Парень подошёл к стойке и уселся на один из стульев. Услышав приветствие и вопрос бармена, мол, вам как обычно, Хованский отозвался и чуть кивнул, опустив взгляд. Уже автоматически он засунул руку в карман и нащупал кошелёк, достав оттуда несколько мелких купюр и безразлично отбросив на барную стойку. Мужчина, работающий в заведении барменом, лишь хмыкнул и поставил перед Юриным носом бокал пива, а сам молча забрал деньги, зная, что посетитель, скорее всего, ни о чём не захочет разговаривать. Ну, а Юра, как это ему и присуще, тут же обхватил бокал холодного пива своей белой рукой, поднёс к губам и вдохнул, делая несколько глотков. От запаха и вкуса пойла создалось ощущение, будто бы перемещаешься обратно, в предыдущий день; вот уже второй бокал пива, Хова чуть откидывается на своём месте, рискуя упасть, и пьёт, запрокинув голову. Тонкие струйки алкоголя каплями льются на Юриной шее, а затем скатываются под красную клетчатую рубаху, но Юрец не замечает, а лишь поднимается и вытирает рот. Последующие бокала два Хованский радостный бормочет что-то нечленораздельное, следующие уже не помнит. Так и проносятся часы, дни, недели. Дни Хованского плавно переходят в нечто, похожее на сны; столь же яркие, но крайне непонятные и, обычно, сопровождаемые лишь не очень явными воспоминаниями. Юра в такие минуты забывал и о своём любимом Ларине, но, увы или к счастью, ненадолго. А вот Ларин, как бы то ни было, никогда не забывал про своего горе-паренька. Он постоянно, не обнаружив Хованского дома, шёл в один и тот же бар, видел Юру на одном и том же месте, в одном и том же состоянии. И лишь тяжело вздыхал. Сегодня исключений не было: Уткин подходил, брал Хованского за плечи и буквально снимал его с законного места, ведя за собой и попутно шепча какие-то ругательства. Последний, конечно, сопротивлялся, всеми силами желая остаться в баре, но увы в таком состоянии противостоять Ларину, к тому же явно превосходящему его физически, не мог. Потом будто переключался на Уткина: звал, глупо улыбаясь, лез целоваться, а Дима противился, иногда и распуская руки в целях успокоить Юрия. Срабатывало. После такого Хованский лишь шёл рядом нетвёрдым шагом, глядя куда-то в землю. В его пьяной голове вертелось «за что, Дима?», даже не подозревая о том, что случилось, казалось бы, совсем недавно. Хованский был абсолютно уверен в том, что Ларин его ненавидит, холоден к Юре. Не любит. Но, однако, во многом ошибался. Кто бы что ни говорил, но Дима, пускай и сам сомневался, но любил Юру. Не мог оставить дурака одного по многим причинам. Хованский был для него словно чемодан без ручки, однако Ларин брал этот чемодан в собственные руки и шёл дальше. Юра поймёт это, но ещё не скоро. Совсем не скоро.