***
Познакомились они все на распределительном пункте. Для каждого из них известие Левитана о начавшейся войне — шок. Сразу даже никто не поверил, отшучивались. Но где-то в подсознании, будто чувствуя боль уже погибших и погибающих братьев в Брестской крепости, неприятно зудело. Сдружились быстро, даже кое-как уговорили комиссара отправить их в одну роту. Попали в пехоту. На железнодорожной станции, под крики и плач матерей, который пытался перекричать офицер, поясняя новобранцам, что их задача предельно проста. Оружие руки и вперёд за Родину и Сталина. Тех, кто умел стрелять, или имел значок Ворошиловского стрелка, сразу же на месте отбирали в снайпера, сажали в другие вагоны. Бестужев стрелять умел, с самого детства отец брал его на охоту, обучая основным принципам выживания, надеясь, что те сыну никогда в жизни не пригодятся. Но, увы, пригодились. Миша в ответ на заданный вопрос промолчал. Уж больно не хотелось ему расставаться с новыми знакомыми. Было что-то в них притягивающие. Антон, напротив, держал винтовку Мосина впервые в жизни, внимательно разглядывал каждую деталь, название которых он и знать не знал. Но тут на помощь пришёл Панов, который несколько раз шёпотом рассказывал, что здесь для чего нужно, куда нажимать и прочее. Арбузов запоминал. Высокий Романов наблюдал за всем этим со стороны и усмехался. Эти двое, стоящие перед ним, были похожи на малолетних мальчишек, играющих во дворе в войнушку, и которым посчастливилось найти огромную палку, походящую на оружие. Но разум так невзначай напоминал, что детство закончилось вчера, а завтра их ждёт долгая дорога до фронта. А потом война. Николай мрачно задумался о том, какого это ходить, привязанному одним сапогом к безжалостной костлявой старухе с косой. Наверно безумно страшно. И умирать, наверно, отвратительно больно. Солдаты строем заполнили вагон поезда, усаживались по четверо на одно койко-место. Те, кто были поменьше и пониже лезли на вторую полку. Многие ребята молчали и задумчиво смотрели в окно. Другие же резво пробежались по поезду и познакомились с кем только можно. Пятерым же повезло. Компашка попалась весёлая, но адекватная. Все понимали, что видятся, скорее всего, последний раз в жизни. Потому подноготную своей души открывать никто не спешил; рассказывали о себе в общих чертах. Кому сколько лет, откуда и что думают о немцах. Думать о враге хорошо было не то что нельзя, просто невозможно. Некоторые отмалчивались, кто-то пожимал плечами и фыркал что-то вроде «раздавим их как тараканов и дело с концом». Щепилло огляделся и, убедившись, что строгих офицеров рядом не наблюдается, вытащил из кармана новой форму колоду карт. Парни оживились. Играли в дурака на желание. Те, кто проигрывал, выполняли безобидное, но достаточно смешное задание. Капитан, пришедший на звуки безудержного веселья, вопреки всем ожиданиям ругаться не стал, хмыкнул себе под нос и сел играть с зелёными мальчишками. То ли парни поддавались, то ли офицер был так опытен, что не проиграл ни одного кона. За окном смеркалось, колёса поезда гулко отбивали рельсы. Из соседнего купе слышалось тихое, но очень приятное пение. Все замолкли. Каждый думал о своём: о домике в деревне, быстро поседевшей матери, незаконченной учёбе; о том, как бы спасти своего младшего брата, сидящего рядом. Ближе к полуночи вагон спал. Миша, любивший тишину и мучавшийся целый день, наконец мог спокойно посидеть, облокотившись головой о стенку. На его правом плече дремал Арбузов. Луна сопровождала парней, а её свет мягко касался юных лиц, очерчивая скулы, носы и подбородки. Если бы Бестужев умел, то он бы непременно написал эту картину. Сердце неприятно сжималось, прогоняя по телу холод и дрожь. От резкого движения скрипнула полка, солдат мнительно вздрогнул и прикрыл глаза на долгом выдохе. За окошком начинался рассвет. Николай, хотя он предпочитал, чтобы его называли сокращённой формой «Ник», проснулся от холода. Ноги ужасно затекли и даже поднять их оказалось задачей не из лёгких. Но кое-как размяв конечности, он встал полностью, так как сидел на самом краю. Спящий на второй полке Панов поджал под себя ноги и только крепче обнял вещь-мешок. Солдат во сне мягко улыбался, наверно видел дом или свою девушку. Эту реакцию незаметно для себя отзеркалил и Романов. Безмятежную тишину нарушил стук сапог, дверь между вагонами хлопнула, и на противоположной стороне показался офицер. Громким и зычным голосом прозвучала команда «подъём». Все зашевелились. Некоторых правда пришлось будить, толкать несколько раз в бок, чтобы те наконец проснулись. Парни вышли из поезда. Уставившись на дымившийся горизонт, они заметили, что солнце полностью закрывали токсичные облака — дым от артиллерийских орудий. Он был непривычным, душил, заставляя солдат оттягивать воротник гимнастёрки и кашлять. Именно в этот момент многим стало ясно, что всё это очень далеко зашло. Пути назад здесь ни у кого нет. Распределяли по взводам здесь быстро. Вся толпа была построена в три шеренги, первая линия рассчитывалась с первого по десятый, после чего новообразованный взвод поворачивал направо и строем уходил за приставленным к ним командирам. Шли молча. Вслушивались в отдалённые выстрелы на линии фронта. Кто-то закрывал уши, кто-то наплевательски шагал, подбирая правильную ногу под идущего впереди него. Они остановились в непонятной деревушке. Всех усадили на стылую землю, каждому дали по тарелке горячего супа и по два кусочка чёрного хлеба. Затем командиры ушли в избу. Ложки цокали о бортики, солдаты тихо переговаривались между собой. Спустя несколько минут офицеры вышли из дома, подозвали к себе нескольких солдат, что-то уточнили и через мгновение представили, как командиров отряда, а четверых как замкомвзводов. Знали бы они, что это совершенно ни к чему. Почти все погибли в первом бою. Осталось двое, один сильно ранен в ногу. Врачи долго кружились вокруг него, не зная, стоит ли ампутировать, или же всё обойдётся. В итоге решили отправить в городской госпиталь. Больше о нём никто ничего не слышал. Своё первое сражение Панов запомнил на всю оставшуюся жизнь. Всё началось так сумбурно и неожиданно: в небе появилась ярко-красная звёздочка, как оказалось потом это была сигнальная ракета, с немецкой стороны послышались хлопки, оглушительный свист; в этот момент Коля буквально почувствовал, как в землю врезался крупный снаряд, а спустя мгновение взорвался, и вверх полетели ошмётки чернозёма. Вдруг из окопа выпрыгнул ротный, достав пистолет из кобуры, он что-то крикнул, но его голос смешался с треском пулемёта. Солдаты начали выползать. Даже если кто-то боялся, ему приходилось подчиняться толпе и, взведя курок, идти навстречу смерти. Коля всегда держал в поле зрения своего тёзку. Он даже словил себя на мысли, что больше переживает за жизнь старшего, нежели за свою. Он не понимал и даже не предполагал почему так. Просто всегда оказывался рядом с Романовым в нужное время. Недалеко за спиной разорвалась очередная бомба и их двоих накрыло толстым слоем затхлой пыли. Откашлявшись, Коля поднял голову: всё вокруг плыло в разные стороны, в ушах однообразно звенело, отдалённо слышалось русское «ура» и крики на непонятном ему немецком языке. Свист пули разрезал раскалённый воздух, мгновенно отрезвив солдата. Панов недалеко от себя увидел два размытых силуэта. Один был серый, а другой грязно-зелёный. Они катались по земле, поочерёдно меняясь местами. Три шага на ватных ногах и один удар штыком. Арийская кровь брызнула, запачкав гимнастёрку фашиста. Советский парень свалил бездыханное тело рядом с собой и, едва отдышавшись, поблагодарил за спасение. Так впервые Коля убил человека. Тот парень подхватил оружие и резво понёсся вперёд. Потом рассказывали, что он прошёл лишь двести метров, а затем замертво упал навзничь. Но Панов этого уже не видел. Он опустился на колени рядом с трупом и долго рассматривал лицо немца. Светлая кожа была заляпана комками из грязи и крови; зелёные глаза, обращённые к свинцовому небу, словно стали стеклянными. Коля пальцами коснулся приоткрытых и почти бескровных губ. Ему всё ещё казалось, что немец просто заснул. Он перевёл взгляд на грудь, но та не вздымалась. Вдруг чьи-то сильные руки схватили его и потащили в неизвестную сторону. Коля едва успел прикрыть тому солдату глаза. — Ты в своём уме? — он никогда бы не подумал, что Романов умеет кричать, — а если бы тебя особист какой-нибудь увидел? Или ты под трибунал захотел? — Николай тормошил своего товарища, пытаясь достучаться до разума. Но всё оказалось бесполезно. Шок. Руки. Мужские руки, но непривычно мягкие, — первое, что почувствовал Коля. Вокруг было тихо. Глаза слепили солнечные лучи, парень повернулся. За окном в деревянных створках начинался рассвет. Его домик находился на окраине поселения. Дальше только огромное поле и ромашковый луг, на котором с трёх утра паслись коровы. Матушка положила свои тёплые ладони на макушку сына и осторожно потрепала волосы. Детство… Раздался новый взрыв, Панов вздрогнул. Перед ним всё ещё стоял испуганный Романов, готовый чуть ли не на плечи взвалить своего друга и унести как можно дальше с линии огня. Неожиданно появился Антон, который переглянулся с парнями и, каким-то магическим образом поняв, что происходит, поднял Колю на ноги, всучил винтовку и кивнул вперёд. Всё началось по новой. Для Бестужева же всё пронеслось в одно мгновение. Он, как это обычно и бывало, даже не успел сделать ни единого выстрела. Солдат просто бежал вперёд, пытаясь привыкнуть к новым реалиям. Привыкнуть к войне. Это даже звучало то ли смешно, то ли совершенно дико. Миша очнулся в тот момент, когда уже всё закончилось. Он сидел на каком-то упавшем и сильно обгоревшем бревне. По полю ходили медики, считали потери и пытались отыскать тех, кому ещё можно помочь. Девушка окликнула его, спросила всё ли хорошо, на что Бестужев коротко кивнул и в подтверждении своих же жестов поднялся на ноги и потопал обратно в окопы. Спрыгнув вниз он удачно попал в свой же взвод, что уцелел более всех. Лейтенант — командир вроде как их взвода метался по всей полосе, отыскивая своих. На сегодня потери составили восемь человек. Двадцать два солдата выжили. Все ждали наступления сумерек. Ведь ещё несколько часов назад прошёл слух, что фрицы ночью не воюют, поэтому можно почувствовать себя в некой безопасности. Парни впятером сидели на расширенном участке окопа, к ним подойти никто не решался. Не хотели рушить компанию. Долго молчали, перебирая события сегодняшнего дня в голове. Наконец тишину нарушил Панов. — Я отойду. Ненадолго, — парень со второй попытки поднялся с собственного места и, опираясь на деревянные укрепления стены, пошёл в неизвестном направлении. — Не потеряйся только, — в шутку крикнул Антон. — Я схожу за ним, — Романов прихватил с собой фляжку с водой и последовал за другом. Оставшиеся лишь кивнули в одобрение. За спиной Николая раздался тихий смешок — Арбузов принялся всех веселить и начал рассказывать разные анекдоты и байки. Романов усмехнулся, приподняв уголки губ, и пошёл дальше. Панова он нашёл только на самом конце линии, что уходила в лес. Солдат сидел под искривлённым деревом и тяжело вздыхал. Видимо на душе у него много скопилось, хотелось всё это выплеснуть, но возможности просто не было. Николая никогда не привлекала перспектива стать психологом, но он был готов всегда выслушать друзей, попытаться помочь и дать маленький ободряющий совет. — Извини, но сигарет у меня нет, — Панов дёрнулся, когда перед ним неожиданно появилась рука, протягивающая ему корочку хлеба, — можешь пожевать это. — А ты? — он разломил кусочек пополам и один протянул Романову. Тот перечить не стал, взял его и сел рядом. — Я вижу, что ты хочешь выговориться. Я могу тебе помочь, — предложил старший, — говори всё, о чём ты сейчас думаешь. Тебе важно будет выплеснуть это и забыться. Давай, — он легонько задел локтем Колю и одобрительно кивнул. — Ник, спасибо тебе, но… это всё-таки мои проблемы и прочие заморочки. Это всё так случилось неожиданно. Как снег на голову. У нас с самого утра весь дом на ушах стоял: мать с сестрой из угла в угол носились. Должен был быть второй день выпускного. Все как раз в двенадцать собирались у какой-то местной модной кафешки. Я уже стоял на пороге в костюме, поторапливал их, а когда вышла сестра я просто обомлел. Я серьёзно потерял дар речи. Она была такая красивая в том белом платье, я ещё пошутил, что она на невесту похожа. И почему-то именно в тот момент я понял, что вырос. Моё детство закончилось вместе с её выпускным. Отец подвёз нас к назначенному месту, мы вышли и тут как раз зазвучало это радио. Голос стальной, не дрогнул совершенно. Я начало даже мимо ушей пропустил, подумал, что какие-то обыденные новости, но услышав «война», замер на месте. Потом всё было быстро-быстро: сборы, проводы, мама очень громко плакала, распределительный пункт, вы, поезд, первый бой и этот вечер, — он откусил немного, — тот парень до сих пор перед глазами стоит. Он же мне почитай ровесник, а может и вообще младше. Его дома наверно ждёт мать, волнуется, а он гниёт посреди поля. И этому всему виной я. Нож так легко вошёл в его спину, я даже подумал, что подушку проткнул, потом что-то брызнуло мне на лицо. И в тот момент я отключился. Мне снова показался родной дом, просторное поле и предрассветная тишина. Твои мягкие руки, — он робко провёл пальцем по тыльной стороне чужой ладони, — затем взрыв, — от мучительных воспоминаний по телу пошли мурашки и как назло подул сильный ветер. Романов взглядом проводил осторожные движения израненных пальцев и, поддавшись непонятному порыву, крепко сцепил руки. Не совсем осознавая происходящее, Николай поднял голову и как бы спрашивал запоздалое разрешение, смотрел в потухшие глаза. Панов предпринял попытку улыбнуться, кивнул головой и отвернулся, стоило ему только почувствовать наворачивающиеся слёзы. Романов аккуратно потянул парня на себя, укладывая того на свои колени, младший поддавался. Сейчас не хотелось совершенно задавать друг другу лишних вопросов, спрашивать зачем всё это. Они оба уверены, что так распорядилась судьба. Ник смотрел далеко-далеко вперёд, пытаясь взглядом добежать до угасающего горизонта, его руки машинально перебирали тёмно-каштановые волосы. Они должны выжить. Хотя бы ради друг друга. Три месяца были сложными. Дальше стало ещё только труднее. Приходилось много отступать, солдаты с каждым днём всё приближались и приближались к столице. В воинских рядах начала проявляться сначала паника, потом появились и дезертиры, что по ночам оставляли свои посты и перебегали на сторону врага, правда во время боёв их никто не видел. Кто похитрее — пускали себе пулю в руку, героями шли в медпункт, откуда их либо комиссовали, либо отправляли в тыл на лечение. Все понимали, что он дезертир и лгун. Но все почему-то молчали. Миша, имевший привычку вести дневник, всегда таскал с собой небольшой блокнотик, в который всё время делал пометки и никому не давал его даже потрогать, не говоря уже о том, чтобы почитать. Но тем не менее Щепилло никогда не прятал, так как доверял своим друзьям. И именно он стал первым кто заметил, что между некоторыми друзьями стали происходить совершенно недружественные вещи. Плохо это или хорошо Миша не знал, но относился к непривычному совершенно спокойно. Не затевал скандалы, когда один Коля брал другого за руку, а Арбузов будто невзначай ложился на плечо к Бестужеву. Это было не его дело. Но всё-таки несколько записей он оставил и даже зарисовал. Кстати, рисовал Щепилло очень редко. На всех страницах за годы войны было лишь три рисунка. Поздняя осень 1941 года. Все пятеро, насквозь промокшие под ноябрьским ледяным дождём, сидели в землянке. Чёрные, по всей видимости нарисованные углём, общие очертания буржуйки вылезали на передний план, перекрывая людей. Миша осторожно исправил, подтерев лишнее пальцем. Вышло небрежно, но художника это не смутило, и он продолжил рисовать дальше. Антон к тому времени уже получил звание ефрейтора и благодаря своей высокой социальной активности, а проще говоря общительности, сдружился со всеми младшими офицерами. Панов, согревающий руки о металлическую кружку с горячим чаем внутри, сидел в объятиях Романова. У младшего была странная привычка натягивать рукава вязанного свитера по самые пальцы. — Возьми, у тебя руки замёрзли, — он протянул Нику тёплую чашку, тот взял её, немного отпил и, почувствовав тепло, принял исходное положение. Неожиданно на тонкие и чересчур аристократичные, как говорил Бестужев, пальцы по-хозяйски легли крепкие ладони, — так теплее, — вдруг Романов улыбнулся, пересёкся взглядами с Пановым, и оба засмеялись. — Ну хватит дёргаться! Я так-то рисую, — недовольно сказал Щепилло и взглянул на набросок. — Ладно-ладно, — улыбаясь, заверил его Романов и вновь прислонился спиной к бревенчатой стене. Пока один Миша кропотливо пыхтел над новым шедевром искусства, другой перешёптывался с Антоном. Многие до сих пор не понимают, как они сдружились. Бестужев — замкнутый, мало с кем говорил, почти всё время находился «в себе» и совершенно не показывал эмоций. Был огромной бесчувственной глыбой. Как оказалось, такая нелюдимость — травма из детства. Однажды, будучи семилетним мальчишкой, он проболтался какому-то дяде в форме о том, что у его отца есть секретик. Спустя несколько дней этот же дядя пришёл к нему домой, избил его отца и увёз в неизвестном направлении, запихав в машину. Лишь когда мальчик подрос, мать объяснила, что её мужа репрессировали и расстреляли в далёкой Сибири, оставив всю семью без кормильца. После этого Бестужев закрылся от всего окружающего мира, кое-как закончил школу и местный техникум, потом мать его пристроила в колхоз трактористом. А через год началась война. Арбузов был полной противоположностью. Весёлый, активный, вечно помогающий всем и вся. О себе правда мало что рассказывал, но ребята просто и не спрашивали. Захочет — расскажет сам. Антон всегда был рядом с Мишей, поддерживал его, а когда никто не видел, крепко-крепко сжимал в объятиях и не желал отпускать. Он понимал, что это, к сожалению, всё, что он мог для него сделать. Но в такие моменты Бестужев просто таял, осторожно опускал руки на чужую талию и носом утыкался в макушку, незаметно целуя. Они так и остались запечатлены на бумаге, стоящие в плохо освещённой землянке, в переплетении собственных рук. Для них будто не существовало ничего, что выходило за пределы тесного помещения. Они были друг у друга и им этого хватало. Но война не щадила никого. Ряды батальона редели с каждым боем, каждый бой для них был как последний. И все перестали верить в счастливый случай. Сегодня живой, а завтра уже лежишь под деревьями. Зима 1943 года. Морозный декабрь. Советские войска активно продвигались на юг, сражение на Курской дуге стало переломным моментом для всей войны. Казалось, солдатам оставалось радоваться, да гнать фашистов «ссаными тряпками по самую Германию», как для смеха выражался старшина. По плану на рассвете нового дня должно было начаться выступление с поддержкой четырёх танков Т-34. Всё начиналось хорошо. Немцы быстро сдали одну пустую деревню и отступили к следующей. Советские сапёры проверили дома на наличие взрывчатых веществ, которых, к счастью, не оказалось, что очень сильно насторожило командование. Недолго посовещавшись, офицеры решили продолжить наступление в надежде на то, что танкисты их нагонят. Машины как никак. Был ли это просчёт наших или же хороший стратегический план немцев, но на подступах к новой деревне их уже ждали Пантеры и Тигры, свежие силы пехоты и артиллерийские орудия. Миномётный обстрел заставил советские войска рассеяться, а пулемётчики с лёгкостью добивали отстававших или вовремя не успевших найти укрытие солдат. Романов, перевязав руку раненного бойца, который потом бойко отполз, не желая создавать кучи, лёг на снег. Мелкие снежинки кружились над ним, оседая и неприятно обжигая лицо. Вдруг он почувствовал толчок с правой стороны — Панов на всей скорости врезался в парня. — Ты живой? Ну слава богу, — он выдохнул облегчённо, уткнувшись лбом в живот, — знаешь, здесь подозрительно тихо, поэтому давай-ка спрячемся получше. Скоро наши должны прибыть с подкреплением. Идём, — Коля подталкивал старшего. Оба поднялись на ноги и, оглядываясь, отходили к лесу. Меховая шапка полностью закрывала уши, поэтому слышно было плохо, приходилось общаться жестами. Но Панов, привыкший носить ушанку на макушке, слышал всё отчётливо. Именно это и помогло ему спасти жизнь. Промёрзшая ветка хрустнула под тяжёлым немецким сапогом. Отряд замер на месте, наблюдая за реакцией двух русских. Младший уловил шорох и насторожился, он ближе подошёл к Романову. А потом всё произошло как в замедленном кино. Куст зашевелился. Оттуда сразу показалось дуло МG-42, Панов успел лишь крикнуть «немцы», оттолкнуть Николая и оказаться на его месте. Пули словно острая иголка прошили тело насквозь и солдат упал на спину. Время для Романова остановилось. В голове до сих пор не укладывалось, что младший спас ему жизнь, пожертвовав своею. Он схватился за грудки обмундирования и слегка приподнял парня. Он кричал. Надрывался, пытался достучаться до Коли, говорил ему, что всё будет хорошо, что он обязательно выживет. Как раз подоспели ребята из взвода, что смогли прикрыть своих и уничтожили группу немцев. — Я люблю тебя, — хриплым голосом говорил Панов. Каждое новое слово давалось ему с большим трудом, — и всегда буду рядом, — блёклые губы перестали дрожать. Он больше не дышал. Ник в последний раз запустил пятерню в чужие волосы и склонился над парнем. Истерический смех мешался с бесполезными слезами и немым криком души. Всё закончилось слишком быстро. Наскоро сколоченный крест не с первой попытки вонзился в промёрзшую на метр землю. Табличка, на которой углём было выведено«Панов Николай 19.11.1922 — 14.12.1943».
Романов ещё долго сидел на земле, прожигая её насквозь красными глазами. Его любовь погибла прямо на его руках. Он себе этого никогда не простит. Никогда. Так в блокноте Щепилло появился второй набросок. Он пытался не думать об этом, хотел отвлечься, но руки предательски выводили линии, что пересекались и давали зимний пейзаж четырнадцатого декабря. Прошло чуть меньше, чем полгода. Огромные снежные сугробы растаяли, оставив после себя слякоть. Абсолютно вся техника увязала в грязи, танки из горизонтального переходили в вертикальное положение. Немецкие механики каждый раз плевались на «чёртово русское бездорожье», когда им приходилось отбуксировать огромную махину и везти её несколько километров назад в тыл. В такую погоду на земле схватки бывали редкостью, но всё больше солдаты могли видеть воздушные бои. Зрелище завораживало. Истребители кружили в воздухе, выделывая фигуры высшего пилотажа. Трудно было представить, что в кабине мог сидеть молодой парнишка лет восемнадцати, а то и меньше. Из каждого боя не возвращалась примерно половина. Кёнигсберг. Май, 1944 год. Советские войска с каждым днём медленно, но верно продвигались на запад, оттесняя врага. Для многих, да даже для самих ребят оставалось загадкой, как они смогли выжить. Состав их взвода менялся чуть ли не каждый месяц, командиры надолго не задерживались, но четверо солдат — стали костяком всей роты. Они редко общались с другими, но в помощи не отказывали никогда. Прошло почти три года с начала войны. В вещь-мешке Михаила в самом дальнем и надёжном кармане лежали два исписанных от корки до корки блокнота. В руках Щепилло находился новый, все диву давались и не понимали откуда он их берёт. Но совершенно не обращая внимание на косые взгляды в свою сторону, Миша продолжал делать записи, надеясь, что он сможет их сохранить и передать будущему поколению. Из-за сырости в окопах страницы стали влажными, карандаш и уголь смазывались, рисовать было просто невозможно. Но другого варианта у Щепилло не было, поэтому он переворачивал чистые листы, пытаясь найти тот, который посуше, достал малочисленную канцелярию и принялся за работу. Природу он не описывал никогда — это просто-напросто занимало и время, и бумагу. Всё было очень коротко и по делу. Дата, основное событие и впечатление, если таковое имелось. Но к тому времени удивить солдата уже было нечем. Из жизнерадостных и весёлых парней все превратились в грубых и суровых мужиков. Лучше всего это можно было заметить, наблюдая за Арбузовым. Некогда оптимистичный парень, единственный, кто заставлял улыбаться хмурого Бестужева, кто был своеобразным огоньком их маленькой компании, перестал сначала шутить, а спустя два года и вовсе замкнулся в себе. Новый день ему давался с большим трудом, он едва выдавливал из себя несколько слов, по ночам плакал. А весной, когда немцы внезапно ранним утром пошли в атаку, попал в плен. Но чудом сумел сбежать. Рваные шрамы медленно заживали на его теле. Заботливые медсёстры настойчиво обрабатывали их спиртом и накладывали повязки. В самые трудные моменты жизни рядом с ним находился Миша, который поддерживал морально и прочно сжимал руку по ночам, когда Арбузову снились кошмары. Темнота. На голове какой-то мешок, слабо обвязанный верёвками лишь для того, чтобы пленный не задохнулся. Его вели два солдата, держали под руки и тихо о чём-то переговаривались между собой. Один из них, тот, что был справа время от времени подпинывал Антона, чтобы тот шёл быстрее. Скрипнула дверь, они перешли порог и толкнули «жалкого совка» вперёд. Баул стянули, и парень зажмурился от солнечного света. Первое воспоминание — до блеска начищенные сапоги, что безжалостно придавили пальцы левой руки. Ефрейтор поднял голову. Чёрная форма, две нашивки за ранения, железный крест и стальной взгляд. Мужчина затараторил на ломаном русском языке и, всё это время не моргая, смотрел на пленного. В ушах звенело, из-за чего Антон пропустил половину сказанного, а в ответ лишь презрительно хмыкнул и в следующую же секунду почувствовал острую боль — его в прямом смысле этого слова отпороли кнутом. Сколько продолжались пытки он не знал: час, два, а может всего лишь несколько минут… Солдат проснулся, будучи уже в тесном помещении совершенно один. Движение. Тело изнывало от невыносимой боли. Он оглянулся по сторонам и приметил странного парня, что неотрывно наблюдал за ним, а потом загадочно кивнул в угол и отвернулся. Арбузов подполз туда, переворошил сено и обнаружил подкоп. Ефрейтор вылез и со всех ног, не взирая на боль, пустился бежать к своим, не оглядываясь назад. За спиной, но уже где-то вдалеке прогремел выстрел. Ему очень повезло, что в тот день на посту часового стоял Бестужев, который не стал стрелять в приближающуюся тень. Миша словил в руки беглеца и остолбенел, когда увидел его лицо. Антон отдышался, взглянул на Михаила и заплакал. Он мог бы закричать от боли, но в самый неподходящий для этого момент почувствовал, как чужие губы нерешительно касались его губ, сначала пытались, зацеловывали раны, а потом напористо впились, покусывая сухую кожу губ. Арбузов кончиками пальцев коснулся чужой шеи, надавил, чтобы отстраниться, но не выдержал и поддался вперёд сам. Больше они не разговаривали. На все вопросы ефрейтор отмалчивался. Ребята боялись смотреть в его потухшие глаза, в которых отражалась вся пережитая боль. В итоге Бестужев не выдержал — сбежал. Говорили, что его перевели в другую роту, а в первом же бою он пропал без вести…***
Раз в год Щепилло пересматривает свои дневниковые записи. Он — единственный из пяти друзей, прошедший всю войну от начала и до конца. Грубоватые пальцы переворачивают пожелтевшие от времени страницы; слёзы капают, размывая остатки чернил. Он помнит все моменты, как будто это было только вчера. Забыть не получается. Он упорно твердит себе, что нельзя жить с оглядкой на прошлое, ведь время идёт, люди меняются, люди уходят. Люди п е р е г о р а ю т