Он в область храбрых воспарил...

      Над Бородином разливался душный августовский день. Мягко шелестела листва на деревьях, вдалеке мычали коровы, норовящие уйти из-под хворостинки старого пастуха, поскрипывала ржавыми петлями железная дверь здания политотдела дивизии. Одним словом, деревенская идиллия. Но полковника Лаптева эта благодать только угнетала. Вентилятор, купленный недавно по его же просьбе, со своими обязанностями откровенно не справлялся. Бездушный механизм меланхолично крутил лопастями и воздуха не охлаждал, и потому полковник сидел, обливаясь потом и искренне ненавидя климат всей центральной полосы.       Неожиданно в утренней тишине раздался телефонный звонок. Лаптев, заранее проклиная осмелившегося нарушить его мрачные думы, снял трубку. По уху резанул голос генерал-майора Ходькина, не предвещавщий ничего хорошего: "Иван Фёдорович, немедленно зайдите ко мне!". Положив трубку телефона на место, полковник тяжело вздохнул: "Этого ещё не хватало... Никак снова мои молодчики что-то учудили?". Он вышел из кабинета и побрёл по коридору в ожидании кары.       Лаптев остановился перед дверью в самом конце хода, отличавшейся от всех остальных табличкой с тиснёной надписью: "Генерал-майор С.М.Ходькин". Глубоко вдохнув, будто перед прыжком в воду, он постучал. Ответом ему было отрывистое: "Войдите!". Начальник сидел за столом и буравил глазами какую-то бумагу. Генерал предложил ему присесть и начал: - Как Вам известно, Иван Фёдорович, близится 175-летняя годовщина Бородинской баталии. В честь этого события сверху прислали приказ - перезахоронить останки генерала Петра Ивановича Багратиона. Я поручаю это дело Вам. Вопросы есть? - Есть. Конечно, может быть, это не моё дело, но почему этим не занимается товарищ министр обороны? - Если товарищ министр обороны лично не заинтересован в этом, - раздражённо ответил генерал, - значит, у него есть дела поважнее давно почившего царского служаки. Вы свободны!       От Ходькина Лаптев вышел с отуманенной головой. "Что ж за день-то сегодня такой? Лучше бы мои молодчики и впрямь что-нибудь натворили, - думал он. - Но раз начальство приказало - надо исполнять. Где-то у меня был Устав..." Вернувшись к себе, полковник, переворошив весь книжный шкаф, откопал-таки искомую книгу и до вечера сидел за разбором главы об отдании воинских почестей, делая время от времени пометки в записной книжке. На следующий день Лаптев позвонил своему давнему другу-фотографу с предложением приехать и сделать несколько памятных снимков, и тот не замедлил дать восторженно-положительный ответ. Музыканты из местного военного оркестра обещали исполнить торжественный марш. Весь взвод, находившийся тогда в Бородине, единогласно изъявил желание присутствовать на церемонии. Обстоятельства складывались как нельзя удачно. Вечером Лаптев доложил генералу о полном завершении всех приготовлений. Церемонию назначили на восемнадцатое число.       Вечером семнадцатого августа полковник прогуливался по деревне. Жара спа́ла, и приятный прохладный ветерок играл высушенными солнцем стебельками трав. Небо на закате алело и розовело, но вокруг сияющего золотого диска становилось огненно-рыжим. Летние запахи кружили голову. Иван Фёдорович стоял на бородинской околице и чувствовал себя довольным жизнью и сложившимися обстоятельствами. Завтра всё станет так, как должно было быть всегда. Останки Багратиона вернут на Бородинское поле, скоро там же откроют памятник, и многие благополучно об этом забудут. А забудет ли он, Лаптев?.. Полковник призадумался. Жил же он без этого раньше, проживёт и потом, когда всё закончится. Или всё-таки нет, и завтрашний день грозит изменить его жизнь навсегда?       В то время, как Иван Фёдорович раздумывал над своим будущим, к нему подошла пожилая женщина. В деревне её знали под именем бабы Дуси, и славилась она тем, что умела слагать красивые, добрые сказки; она говорила, что научилась этому, когда в молодости работала медсестрой. Придёт сестричка Дуся вечерком в палату выздоравливающих (на фронт им пока нельзя, а в госпитале сидеть - хоть волком вой) и начнёт какую-нибудь легенду или сказку, потом сама придумывать стала. Больше всего солдатам нравилась история об отважном князе, желающем поймать железношкурого барса, чтобы сделать из его шкуры накидку и стать непобедимым воином. А Дуся, глядя на их восхищённые лица, тихонько посмеивалась: она-то знала, о ком говорила.       Старушка и полковник долго стояли рядом, наблюдая за гаснущими красками заката. Когда на горизонте остались лишь голубоватые и лиловые линии, она повернулась к Лаптеву и сказала: "Пойдёмте ко мне чай пить. У меня и для Вас история найдётся". Иван Фёдорович идти сначала не хотел (мало ли что наплетёт!), но, подумав, что делать всё равно больше нечего, принял приглашение.       Баба Дуся жила в старом доме недалеко от окраины Бородина, который скрывался в густом палисаднике. Она не без труда отперла дверь и вошла в сени, где пахло полынью. В горнице старушка зажгла электрическую лампочку, суетливо поставила самовар, выложила в вазочку баранки и конфеты и достала из шкафчика сервиз. Разлив чай по фарфоровым чашечкам, она внимательно посмотрела на Лаптева и сказала: - Знаю о Вашем задании, Иван Фёдорович. Только вот хоронить-то, почитай, некого. - Как это, некого? - А так. В начале тридцатых сюда за металлом приезжали. И снесли большой чугунный памятник. Красивый был... Мне тогда лет шесть было, меня домой услали, да я не пошла и всё видела. Взрыв раздался, будто гром грянул, и памятник, как подкошенный, упал. А вместе с ним и гробницу какую-то выворотило. Чугун-то забрали, а на неё и внимания не обратили. Когда уехали, я подошла поближе и вижу: вокруг кости человеческие лежат. Я испугалась страшно. А на следующий день их уже не было. Потом я узнала, что собрали их ночью добрые люди и схоронили где-то. А где - никому не ведомо. Старушка помолчала немного, потом продолжила: - А два года назад сюда археологи приезжали. Перерыли там всё, перекопали. И нашли кое-что, где гробница была. Пуговички, лоскуточки, ремешки... Даже несколько маленьких косточек. И в Москву их увезли. Но недавно вернули, и археолог, который главным у них был, отдал мне шёлковый мешочек. Здесь, говорит, то, что осталось от Багратиона.       Баба Дуся поднялась и ушла в другую комнату. Скрипнула ржавая петля, что-то прошуршало и вскоре она показалась на пороге горницы. В руках у неё был тот самый шёлковый мешочек. Лаптев оторопел. "Вам его вверяю", - сказала баба Дуся и передала его полковнику. Тот принял свёрточек так бережно, точно он был величайшим сокровищем, какое только может создать человек. Немного опомнившись, Лаптев пробормотал: - Но почему его отдали Вам? - У археолога этого ссора была с кем-то из ваших. Да и в целом были у него причины опасаться за сохранность. Вот он и решил мне отдать, с указанием - передать свёрток тому, кто решит перезахоронить Багратиона. Время пришло. Теперь всё в Ваших руках.       Иван Фёдорович неотрывно смотрел на шёлковый мешочек, покоящийся у него в ладонях. Ему казалось, что сквозь тонкую ткань руки колят острые осколочки костей, медные пуговицы холодят кожу, а обрывки ремешков извиваются, словно змейки. Теперь всё в его руках - это, несомненно, правда. И он исполнит то, что должен.       Час спустя, распрощавшись с бабой Дусей, полковник пошёл к себе. На деревню уже опустилась тёмная ночь, полумесяц красовался на иссиня-чёрном небе, усеянном серебряными капельками. Работающие фонари становились спасительными пятнышками света в тёмном мире. Всю дорогу Лаптев прижимал к сердцу заветный свёрток, а пару раз ему даже почудилось, что он идёт не один. Сначала полковнику привиделся отблеск света на золотых эполетах, потом прямо за спиной послышались тяжёлые шаги. Он обернулся, но никого не увидел. "Чего только не привидится, - нервно подумал Лаптев. - Надо было в июне отпуск брать, а теперь ждать до следующего лета". Дойдя до нужного дома, он тихо отворил дверь; не зажигая света, прошмыгнул внутрь, на ощупь добрался до своей комнаты и только там зажёг настольную лампу. "Оставлять его так нельзя, - думал полковник. - Куда же спрятать, да понадёжнее?" Невольно взгляд его упал на ящик прикроватного столика, на котором имелась замочная скважина. Лаптев дёрнул за ручку, и дверца мягко подалась вперёд. В ящике обнаружился ключ. "Вот подходящее место! - мысленно воскликнул Иван Фёдорович, положил мешочек внутрь и повернул ключ на два оборота. - Теперь спать". Он погасил лампу и, едва коснувшись головой подушки, заснул.       ...За окнами рассветало. Сквозь густые, кучевые облака на землю прорывались первые солнечные лучи. Вдалеке прокукарекал петух, за ним ещё один, и ещё. Когда заголосил тот, который жил в соседнем сарайчике, Лаптев открыл глаза. На часах значилось полвосьмого утра. "Вот крикун, - подумалось ему. - И будильника не надо!" Он поднялся с кровати и пошёл на кухоньку. Наскоро позавтракав и умывшись прохладной водой, полковник вернулся в комнату, нашарил под подушкой ключ и забрал драгоценный мешочек.       Утром было несколько прохладно (сказывалось приближение осени), и Лаптев захватил с собой куртку, во внутренний карман которой и положил свёрток. В здании политотдела дивизии уже царило оживление. Генерал-майор Ходькин уехал ещё вчера, и потому руководить всем действом предстояло именно Лаптеву. В одном из больших кабинетов, кое-как переоборудованном в торжественную залу, на длинном столе стоял тёмный лакированный гроб. Вокруг собралась вся дивизия, солдаты удивлённо смотрели на полковника и перешёптывались. Один спросил: "Где же генерал Багратион?". Иван Фёдорович вынул мешочек и продемонстрировал его. По кабинету разнёсся ошеломлённый вздох. Лаптев положил свёрток внутрь гроба и закрыл тяжёлую крышку. "Ну что же, - обратился он к дивизии, - пора начинать".       Четверо младших офицеров подняли деревянный ящик и понесли его к выходу. За ними потянулись остальные. У дверей их ждали жители деревни, с любопытством посматривавшие на происходящее. В полном молчании процессия двинулась от Бородина до того места, где должен был стоять величественный чугунный обелиск. Его, недавно отлитого, уже привезли, и теперь он покоился под брезентом, терпеливо ожидая своего часа. Лаптев шёл впереди строя, за ним офицеры несли гроб, ещё дальше оркестр исполнял торжественный марш, в самом конце шли солдаты и жители деревни. Всё было обставлено неприлично скромно. "Да, - думал полковник, - даже такое светлое качество, как скромность, в некоторых случаях может быть хуже помпезности".       Рядом с тем местом, где должен был стоять возрождённый памятник, опирался на лопату старик-рабочий. Его чёрные глаза влажно блестели, будто он собирался заплакать, но во взгляде его сквозила лукавая усмешка; седыми кудреватыми волосами играл ветер. Старик подошёл к Лаптеву и сказал: "Здоро́во, служивый!". От этого обращения полковника передёрнуло. "Я слыхал, - невозмутимо продолжил он, - вы князя Багратиона хоронить собираетесь. Ты, полковник, распорядиться-то распорядился, а о самом главном-то и забыл. Могилку кто копать будет?". Лаптев вздрогнул и слегка побледнел. Об этом он не подумал... "Ну, да ничего, - сказал старик, - я вам подсобил малость. Принимай работу, Иван Фёдорович". Он отошёл в сторону и уселся на брёвнышко рядом с памятником. Полковник увидел аккуратную прямоугольную яму. "Ну, спасибо, отец, - сказал он, - Вот помог, так помог!". Старик сверкнул глазами и мягко улыбнулся. Оркестр замолк. Над полем повисла тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Казалось, сама природа затихла, не желая нарушать творящееся таинство. Четверо офицеров осторожно опустили гроб в приготовленное место. Молодой фотограф щёлкнул затвором. Лаптев взял в руку горсть земли. Комочки послушно рассыпались в пылинки, повинуясь движениям пальцев. Ветер подхватил песчинки и закружил их в величавом, стремительном вальсе. Полковник разжал ладонь, и земляной водопад мелко застучал о лакированное дерево. Трое солдат подхватили лопаты и быстро засыпали яму. В последний момент кто-то бросил туда странный букет: в листья дуба были завёрнуты цветы настурции и мака. "Какое необычное сочетание", - подумал Лаптев. Взгляд его невольно скользнул в сторону укрытого брезентом памятника, и он заметил, что старик исчез, но не стал придавать этому значения. Восемь стрелков вскинули винтовки. Грянули восемь выстрелов. Потом ещё столько же, и ещё. В перелеске переполошились птицы. Во дворах залились лаем псы, звеневшие железными цепями. Замерло где-то в поле эхо. Толпа разошлась по домам, солдаты поспешили в казарму, ведомые офицерами.       У свежей могилы остались только Лаптев и баба Дуся. Она глядела на холмик с тёплой нежностью, и глаза её были полны слёз. - Кто был тот старик, который так нам помог? - спросил полковник. - Это дед Савелий, - ответила баба Дуся. - Местная легенда. Бабка моя мне рассказывала, что когда хоронили генерала Неверовского, он тоже был тут и помогал. В двенадцатом году это было, на вековую годовщину. Значится, он тут вроде как хранитель. Некоторое время они молчали. Вдруг полковник заметил в небе чёрную точку. Она росла и росла, и вот уже стали заметны острые когти и огромные крылья. - Смотрите-ка, - в удивлении воскликнул Иван Фёдорович, - никак орёл?! - Он, родимый, - улыбаясь, ответила Евдокия Ивановна. - Давненько же орлов тут не бывало. Он тем временем плавно опустился на брёвнышко и посмотрел на полковника лукавым прищуром. Лаптев, глядя в ярко-жёлтые глаза орла, оторопел: взгляд был точно как человеческий, да к тому же смутно знакомый. Тот же, приметив шевеление в траве, цапнул полёвку, на прощанье махнул крылом и взмыл в поднебесье. Под облаками разнёсся гордый орлиный клёкот.