Вкус лимона, базилика, сладкой ваты

наш язык — это площадка танцев там где правил нет, где лимонные щербеты выходят в платьях на фуршет. платья эти столь раскрепощенны кружева на вырезах видны о господи, прости меня, но они манят, их вульгарности мне, к счастью, не страшны… слюна на языке течет так плавно, но в горло ей попасть не суждено не знаю, то ли от нетерпения все это или от кислоты, что упадет кишечника на дно. свело скулы и мышщы языка я губы облизала столько раз, но он же должен быть вроде сладкий? на это я и дура повелась… кислота стекает вниз по подбородку я вкусила, грешница, лимон он кислый, сладкий, горький, не пойму я почему отвратным не кажеться мне он? а сок стекает, он щекочет кожу шеи и ключиц стрелок начал в ушах моих охоту мозг сочиняет сотню небылиц: мне приятно и мне больно, кисло, жгуще, терпко, вкусно, ручей направился к груди, соски твердеют безрасудно. мурашки бегают по коже, кончик языка немой, пальцы бешено стирают грех, чтобы тот исчез из памяти долой. вяжущий вкус пленкой на зубах как любовник, сбежал и вновь не приходил пахущий базилик в фиолетовом костюме вот он меня с ума сводил. пальцем он подзывал так нежно-нежно, как будто спугнуть он не хотел походка говорила: «он вальяжный» язык всегда, во всем его безумно вожделел. он припал к моим губам масло оливок смазывало их, лист между зубами припрятался во рту горечь стала ближе подходить. горечь кофе не сравниться с ним плохое вино и разу не стоит, страсть, блаженство, тяжесть в животе они танцевали, вкус базилика подходил. немного горький, где-то вялый, вдруг свежестью внутри запахло, не мята и не эвкалипт, тело не спеша, так дурно слабло. на стопы разлили молоко тягучее, горячее оно казалось, горькая, пылкая любовь; чувство греха в сердце медленно вгрызалось. язык погряз в море масла трав, любви листья белыми камнями перетирались, бедра немного поднялись спокойствия здесь не оказалось. одни лепестки цветка скользили жадно другие жарко ждали участи, как у других губ провели холодным пальцем: я потонула в возбуждении, в его могучести. свежый вдох и мерзлый выдох у моей бусины, его движение как вдруг сжались пальцы вокруг горла этой нежности был ветерок дуновения. костяшки и мягкие подушки пальцев тонули в розовых губах: верх чтобы подразнить, и резко вниз — потушить жар. рука на шее все держала и не знала что кричать: «я хочу большего, помучай» «исчезни, я не могу дышать " момент настал, все отступило схватила горло, без возможности поверить, что все прошло могу дышать. ад внизу стал угасать: сладкое тепло разлилось паутиной, окутывая ноги, стопы, пальцы ног одеяло розовым сатином меня всю покрыло. пухлые щечки сладкими казались дружески ко мне, касались осторожно, а смех… такой он ласковый, а кожа тонка, суха, казалось, что такое незаконно. ладони пухленькие знали где и как меня обнять, сладкая вата с запахом клубники — годами я готова так лежать. еле касаясь губами мягкой ткани, я откусила маленький кусок сахар-то приторный, где-то приятный это был точно в центр мячика бросок: я любила и клубнику, и малину признаюсь, сахар, очень я люблю я бы ела ее целый день небрежно, но боюсь от удовольствия сглуплю. и все же, как я не старалась, забывать о вкусном зле иногда тянет проблеваться знатно, что маты слушать приходиться земле, о том как плохо мне, туманно вернуть хочу я вату — не могу, о том, что я хочу еще немного. от бессилия когда-то я изнемогу. но дружба с годами может таять, как вата под проливным дождем. глаза мои невольниче открылись, казалось, что мягкая обертка была красивым сном. капли стучали сильно и бестактно, а кожа горела от жары, пар исходил от луж из карамели, бесполезны будут тут уже ветры: они не сдуют колючие ожоги, что оседают от лба до пальцев ног; они не смоют вкуса накипи и глины, который до корня языка дошел. так вязко, мерзко, неприятно и ощущается тот вкус, когда ты мел погрыз немного что он попал тебе на ус. дождь, а теперь и ливень, стал на душ прохладный походить тело сладостно запело, от прохлады свежей, зимней хотелось на луну завыть. возле тела мерзлого, нагого неспеша листья проросли, как льстивый кот у уха, к влаге на кожу прилегли. росла трава эта столь быстро и не заметила вдруг я, как в воздухе придельно чистом мята аромат дала. сильная свежесть в нос забилась, вниз к легким с воздухом пошла, и как хрусталь, осколками разбилась — острые осколки леденца. мята пробиралась четко вверх, не видя за собой никакой преграды возле ушей листики шептали: «а заслужила ли ты такой отрады?» и засмеялись, очень звонко — в ушах звенело и гудело я закричала как-то робко: «заткнитесь! самы вы полезли! завяньте, сдохните, сгорите!» и голоса мигом затихли… мята ссохлась, как отощалая старушка, все как я ей говорила: она завяла, сдохла и сгорела, но запах исчезал красиво. собрав в руки те сухие листья, которые теперь на чай годились, я горько плакала, да так, что трава тихонько заварилась. я грешна, а мята говорила: для отрады у меня заслуги не найдется. она ушла изящно с ароматом зимним, а я сижу, рыдаю и пью чай, а пойло как кипяток, сука — не пьется.