Не убегай, Вергилий

I'll never let you do this to someone else. No, I could never live with myself. How dare you use my shame to play your wicked games with the mask you're wearing? And now you gotta make amends for the demons in my head. I'll nail you to the cross. The cross I'm bearing [1].

Когда Данте схватил Вергилия за руку, тот только тяжело вздохнул, не препятствуя: брат перебесится и отстанет, как всегда делал. Вернее, Вергилий почему-то думал, ещё с далёкого детства, что эта тактика была рабочей. А она ни разу такой не была. Один палец Данте, большой и самый наглый, интимно проскользнул под тонкую ткань перчатки, мягко двигаясь ниже. Вергилий вздрогнул от неожиданной ласки: к его рукам долгое время напрямую притрагивался лишь он сам — и никто более. И медленное прикосновение, как будто убийца демонов давал передышку ошарашенному младшему брату, разгорячило кровь сразу же. Голубые искры вспыхнули около его головы не то терновым венцом, не то сапфировой короной — и Данте хрипло рассмеялся, но не отстранился и палец не убрал, медленно двигая жёсткой подушечкой по нежной тыльной стороне. Вергилий мелко вздрагивал от каждого такого движения, краснел всё пуще и отворачивался, пряча лицо. Чтобы Данте, нахальный, саркастичный и язвительный, выросший на улице и которому лучше не класть палец в пасть, а то откусит всё, до чего дотянется, не стал шутить ещё и по этому поводу. Но Данте нехарактерно молчал, глядя на их сцепленные руки, стоял спокойно и никуда не торопился. Обычно он убегал, как только заканчивалось обсуждение нового задания, не давая Вергилию и шанса раскрутить на душевный разговор. Всеми звериными инстинктами чуял, что брат затронет первой тему прошлого, о котором он либо не хотел вспоминать (та часть, где он выживал на неспокойных улицах мегаполисов и выгрызал свой шанс на существование), либо не знал, как вспомнить (оставшаяся часть, где у него была настоящая полноценная семья, пускай в ней не было ни одного человека). Данте было неловко осознавать в данный момент, что он был не один в своём поиске понимания, которое ему мог дать лишь тот, то находился с ним в равных условиях. В условиях нефилима. Но тут его пробило на загадочное молчание — и Вергилий был готов ластиться кошкой на эти тихие прикосновения, незаметные для других людей, работающих над данными где-то на периферии его восприятия. Ему все эти годы смутно казалось, что был кто-то, кто понял бы его чувства если не стопроцентно, то очень близко к тому, пока голос разума упрямо утверждал, что никого такого нет и не будет никогда. Эта двойственность разрывала Вергилия изнутри и днями, и ночами, не заглушаемая ничем, преследующая его и во снах, терроризирующая подсознание, превращающая безобидные сны в тревожные липкие кошмары, из которых приходилось выкарабкиваться часами. Данте поднял его руку к своему лицу и, шало блеснув озорными серо-голубыми глазами, аккуратно вцепился в край перчатки, по миллиметру стаскивая эластичную ткань. Вергилий сам не заметил, как задержал дыхание, отметив мимоходом уверенную хватку на своём запястье. Он ощущал себя элитной стриптизёршей, выставляя всего-то голую кисть напоказ. Хотя в этой роли среди них двоих наверняка побывал старший, а не младший: убийца демонов честно говорил о том, что для выживания приходилось делать разные вещи, которые в приличном обществе порицались и осуждались. И совесть его от этого не страдала ни единой секунды. Он признавался открыто в том, что Вергилий не смог бы озвучить никогда, случись с ним нечто подобное. Перчатка была стянута даже с кончиков ногтей и заботливо спрятана куда-то вглубь видавшего виды потрёпанного плаща: неужели Данте собирался вернуть её? Или хотел присвоить себе как ценный и редкий трофей? Данте опустил голову, будто кланяясь Вергилию (его волосы на висках были белыми, но на макушке сохранили чёрный цвет: Вергилию больше нравился тёмный на старшем брате, чем светлый, но природа нефилима уверенно заявляла свои права с каждым мигом, как он узнавал новое о своих силах), и оставил поцелуй на той самой тыльной стороне руки, которую ранее поглаживал. Голубые искры вспыхнули ярче, в большем количестве, но не прожгли и клочка одежды, резко угасшие после того, как Данте абсолютно бессовестно вобрал в рот чужие средний и указательный пальцы. Без удивления Вергилий почувствовал на чужом языке неровный шрам от криво зажившего сплита. Он постоянно нашаривал взглядами и мимолётными касаниями на Данте следы от проколов как в традиционных, вроде ушей, так и в самых неожиданных местах. Странно, что регенерация не сводила всё на нет. Данте же умел её активировать. Немного подумав, тот сделал волнообразное движение языком, отозвавшееся у Вергилия где-то в позвоночнике и незамедлительно стёкшее карамелью в пах, и просунул его между пальцев, смачивая слюной. Вергилия прошила такая дрожь, что дёрнулось левое колено и следом подкосилось, как от выстрела. Убийца демонов быстро среагировал: ухватил его за предплечье и припёр к стенке, давая точку для опоры. Но вместе с тем он шустро успел просунуть своё колено брату между ног и наконец-то заговорил: — Не убегай, Вергилий. — Не буду, — просипел он в ответ, вцепившись в чужую мятую футболку. Шагая в портал и зажимая из последних сил кровоточащую рану, он не мог не оценить иронии: в конце концов, обещание он выполнить так и не смог. И старая перчатка, полностью целая и невредимая, так и осталась где-то внутри плаща Данте вечным немым укором.