Возрождение Феникса

— Быстрее скорую! Берите его за руки и за ноги, осторожно, не давайте прогнуться в пояснице! — Держите голову в приподнятом положении! — На счет три, раз, два, взяли! — Ты позвонил?! — Держись парень, тебе надо потерпеть, просто потерпеть, врачи сейчас прибудут. В моей голове творился дурной сумбур, мысли не успевали зажигаться и сразу же угасали, дохли взаперти своего собственного обиталища. Думать получалось с особыми усилиями. Все, что чувствовалось, так это потеря пространства, ориентации, времени, чего еще? Суток? Месяца? Года? Да и не покидала невыносимая боль, окутавшая все тело. Глаза затмил непроглядный мрак и пелена, откуда-то доносились разные голоса, вскрики, неясные размытые очертания перед глазами походили на потускневший старый калейдоскоп. О, помнится, такой мне всегда хотелось в детстве, маленький цилиндр, который всегда лежал бы на полке, дожидаясь пока в него посмотрят и увидят разноцветную красоту. А я не забыл... так странно. Что это, там, позади всех размытых пятен потускневшего калейдоскопа, большое, высокое, почти под потолок какого-то помещения, где сейчас я нахожусь. Страшно тощее в лохмотьях, оно определенно смотрит на меня, но я не вижу его лица. Взгляд чувствуется, леденящая дрожь наперебой с болью пронзает меня насквозь. Нестерпимый крик. Боль. Холодно. Люди, прошу, дайте мне теплый плед, возьмите меня кто-нибудь крепко за руку и не отпускайте! Мне ужасно холодно. Мне страшно. — Делайте разряд, живей! Темнота. Раскаяние. Страх. Время бежит быстро, сами замечали за собой такое? Определённо. Порой тянется мучительно медленно, словно издеваясь, например, когда тебе плохо, или же что-то замогильно скучное, угнетающее. Время предпочитает нестись пулей только в моменты радужного счастья, эйфории. На остальное оно плевало. Так было и со мной, с моей жалкой жизнью. Все, что было, есть и будет – загоняет меня в клетку. Мне душно, тяжко. И да, снова страшно. Я трус. Никогда не гордился храбростью, ибо у меня таковой нет. Вырос таким сам? Или воспитали? Виноватых нет, надо винить только себя. Знал же, что так и будет. Чертова жизнь аристократа. Как же меня погружала такая жизнь в пучины отчаяния. Ничего искреннего, ничего толкового, любимого. Я все ненавидел. И, наверное, теперь я наказан судьбой за то, что сетовал на свою «роскошную» жизнь. Ведь у меня все было, деньги, крыша, одежда, прихоти. Но не было главного, то, чего я так хотел и молил: любви, заботы, правды, милосердия. Попасть в тяжелую аварию, получить временную амнезию и лишиться возможности самому ходить. Да, я калека, на всю жизнь. Ничего не оставалось, как лежать в затхлой больничной палате одному и выть побитой псиной на прогнутой временем койке. Теперь моя жизнь была там, во всемирной паутине. Там я мог вообразить себя кем угодно, не говоря о себе правду. Никому. Ни единой живой душе. Пусть меня все забудут, хотя, я и так для них не существовал. Одиночество съедает меня ежеминутно, по частичке, смакуя с огромным удовольствием каждый кусочек. Ни за что бы не подумал, что интернет не такой уж и скучный. Оказывается, там тоже есть люди, убитые горем. И я нашел такого. Чисто случайно. Я сбросил с себя лишний груз. Мне на самом деле стало лучше, спокойней. Этот человек, он же… Я… Передо мной появился парень, лет около двадцати, высокий, в синей толстовке, таких же джинсах. Лицо его вытянутое, угловатое, как раз в пору расцветших мужчин к годам эдак тридцати. Глаза темные. Издали я не смог разобрать, какого все-таки они цвета? Темно-карие? Или же напоминающие светлый оттенок потускневших осенних листьев, они широко распахнутые, наверняка он в полном недоумении. Хах, его волосы так забавно растрепаны, и они вьются, начиная от вихра, который уложен на бок. Из-под взъерошенных прядей торчит неряшливая косичка, спадающая с ключиц и схваченная черной резинкой. Модник что ли? Неловкое молчание повисло надолго. Мы играли, похоже, в гляделки, кто-кого пересмотрит. Какая глупость. Конечно, выиграл я! И чем тут гордиться. Он двинулся вглубь комнаты, произнося мое имя. Как же это было приятно… что он вложил в него? Вопрос? Или же само убеждение? Слово мягко прокатилось по помещению. И тут я понял, что мне конец. Нет, стоп, почему я не учел факта злой шутки судьбы или очередного рока. Не может быть такого, почему именно здесь и сейчас, хо, порой я задумываюсь о вере в бога. Какая несуразица. Где-то в глубине своей души, в дальних закоулках я желал с ним встречи, безумно желал. Мне так хотелось посмотреть на него, на человека, который помог мне убить невыносимое одиночество и здесь, и в сети. Все, что мне могло прийти в голову, так это безупречный абсурд. Такого же быть не может? Верно? «Я так бессовестно врал ему все время». Вы определенно догадались, почему мне приходилось врать, так? Я не желал именно такой встречи, именно в этот период. Всей душой не хотел, чтобы Сора заглянул на такое жалкое поприще искалеченной жизни и узрел всю убогость увиденного, а после жалел, с каким человеком он встретился. Видеть иссохшее, изголодавшееся, исхудавшее тело, проваленные глаза, болезненное лицо… Я же покойник, так еще и обездвижен. Калека, инвалид, мусор, проще говоря. Ни за чтобы не пожелал такой участи даже своему злейшему врагу. Ты вроде бы и не мертв, но и не жив. Для себя ты - определенно нечто более пустующее. Одним словом – тлен. Я долго думал над ответом, с чего начать, как продолжить, какое оправдание найти в моей темной голове. Попытки оказались тщетными. Вот так всегда, когда хочешь что-то сказать, что-то определенно стоящее, но не можешь, словно невидимые ледяные руки затыкают твой рот, не давая даже воздуха глотнуть. Оправдываться – было бы глупым действием, я очень надеялся на то, что он сможет понять мое положение, понять всю ситуацию, но принять удар всегда готов, агрессию, отречение. Чувствовал себя виноватым, я знаю! Пробовать никогда не поздно. «Прошу, не смотри на меня так, не смотри» — А…Ф-фукацуми-сан? — Ну что за идиотское начало? Нет, я бы конечно бросился к дверям, скорей пожать ему руку, дружелюбно улыбнуться, похлопать по плечу или даже обнять, но есть одно НО. Я гребанный калека. А все остальное ерунда. Если он только не шарахнется от живого мертвеца. «Нет, отвернись, уйди, забудь, но только не смотри так на меня, черт подери!» — Здравствуй. — Попытка выдавить улыбку как у дауна у меня мастерски получалось, я аж гордился, ага. Не верил, все равно надо мной смеется судьба, жизнь, Бог, кто-то да смеется. Никто мне не поверит, никто не поверит Фукацуми-сану, никто не поверит в этот случай, а мне уже и не нужно это, ведь все произошло, случилось, и данное никому не нужно. Так и есть. А я, между прочим, думал о сугубой агрессии с его стороны, но к моему счастью или несчастью? Ха, ладно, все прошло очень хорошо. Не ожидал вовсе, что этот парень начнет смеяться, пропуская неосознанно истерические смешки: он так забавно закрывал свое лицо ладонью и теребил торчащую косичку, отчего я сам непринужденно хохотнул, еле различимо в чужом звонком ироничном смехе. А мне понравилось. У вас есть такой человек, смех которого на вас действует как что-то приятное, будто благая сутра. Раз нет – я вам сочувствую, вы просто не понимаете какое это удовольствие видеть того самого человека и слышать его смех. Как-нибудь обязательно попробуйте. Единственный смех, который я не люблю и люто ненавижу, так это клоунов. Брр, это моя фобия. Да! Я боюсь клоунов, как живых, так и игрушечных, а еще кукол. У меня коленки начинают дрожать, сердце колотится в груди, разбивая всю грудную клетку, сдерживающую его. Жутко мне. Пф. В первый же день нашего живого знакомства меня поразили его глаза. Аккуратные, раскосые, они напоминали поспевший миндаль; насыщенный карий цвет в коем присутствовал и светлый, почти охристый. Как-то однажды, он присел настолько близко ко мне, что я сумел рассмотреть и центральную гетерохромию глаз. Я был похож на школьника, разглядывающего очередной результат в микроскоп и делая для себя пометки в голове, тем самым набирая множество впечатлений. Всякий раз, когда он приходил ко мне, я хотел зарыться в одеяло. Ох, знаю, дурень, но меня разрывали чувства. Все-таки со временем я смирился, когда некая стена стала исчезать между нами, рушиться и не восстанавливаться снова и снова, как это обычно бывает у людей в наше время. С каждой последующей встречей меня охватывали новые чувства, вплоть до глубокого отвращения, но оно было именно к самому себе. Ненавидел себя до самых корней, практически за все. Вы скажете: «Можно всегда все изменить, главное захотеть» Но я так никогда не считал, ибо в моей жизни изменить ничего нельзя было, это каралось правилами, пресечением и чужими людьми. Я был не волен делать то, что хотел бы. Помню, в детстве я очень хотел калейдоскоп, говорил уже ведь? Да. Увидел у обормотов-мальчишек, когда сидел в машине с водителем. Мне так стало интересно, в какой же цилиндр они смотрят, что там, почему они так улыбаются и их лица светятся от улыбок. Тогда я думал, может там небо? Бескрайнее ночное небо, усыпанное множеством ярких и таких далеких звезд. Или они видят там сказочных зверей, духов, нечто необычное. Я так хотел себе такую же вещь, правда не знал в тот момент, как называется. И вот, когда я спросил отца с такой робкой надеждой в голосе, он оборвал меня, даже накричал, сказав, что я не маленький ребенок, что это дурацкая штука мне ничего полезного не даст. А мне тогда было всего десять лет… не ребенок, значит… Теперь, наверное, вы поймете, почему я не мог ничего изменить. Эта авария, больница, койка — вот изменения, причем колоссальные. Но они все равно до ужаса бедны. Слоняясь в своих ободранных лохмотьях, они мне ничего не смогут дать. Жалко очень. А я ведь просто хотел простой жизни. Мне не нужны деньги, слава, статус, мне нужна была любовь и тепло. Семейная, дружеская, да хоть какая! Мы были бы нищими, но богатыми внутри. Мы были бы пустыми снаружи, но нутро бы наше переполнялось жарким теплом. Изо дня в день я думал об этом, каждый час я ловил себя на мысли, что надо перестать, но в то же мгновение забывался, начиная все с самого начала, ощущая на себе отпечаток болезненного дежавю. Я жалок. Мне очень стало доставлять осознание факта не безразличия Соры. Абсолютно незнакомый мне человек, приходил ко мне ежедневно, разговаривал со мной и снова уходил. Он ничего практически не говорил о себе, все расспрашивал у меня, да так дотошно, меня порой раздражало, но я относился понимающе, терпел. Почему? Просто спустя время, в один момент я узнал всю правду его жизни, как оказалось он несчастен, как и я. Мне безумно нравилось, как он рассказывает про мангу, настолько увлекательно, что кажется, будто ты сам уже все прочел. С его слов все так легко воспринимается, ты представляешь себе каждого героя, ярко, практически чувствуя его эмоции. Про музыку меня поражали переводы разных песен. Откуда он их знал? А запоминал как? Ах, знали бы вы, что со мной творилось, когда он пытался донести какую-либо суть, к примеру, обо мне. Он всячески подбадривал меня, придавал сил, и ему было вовсе не сложно. Я чувствовал в нем искренность. Совсем простую, но теплую, почти родную. Парень с косичкой окунул меня в свой мир собственных мыслей, недосягаемых для всех остальных. Меня терзали вопросы: «Почему я?». Ответы не приходили как непрошеные гости, но только единственный всплывал в голове: «Он тебе доверяет». И я чертовски сильно дорожил его доверием. Вы должны меня понять! Каждый проходил такое, и каждый терял ту самую золотую нить либо после предательства, либо по собственной оплошности. Дни и часы стали идти быстрее, хах, Фукацуми яро подгонял их. Я даже представлял его с огромной метлой в руках, он клоунадничает (как обычно впрочем), размахивает ей из стороны в сторону и посмеивается, затем кланяется и уходит. Но я ему не скажу такого. Ни за что! Хотя, не я один страдаю такой ерундой. Может, он меня считает вообще полным нулем, какой-нибудь мужеподобной старушкой, которая не умеет ходить и тихо смеется, не показывая этого конечно (прям как я). Кстати о старушках: после очередных рассказов Соры про его бабушку, появилось наивное желание увидеть ее, так же поговорить, найти сходство в чертах лица. Интересно было узнать, как она относится к друзьям. А еще, с его слов, в моей голове возник довольно милый образ: бабушка Саеко являлась олицетворением всей старости. Переживания моего не занимать, я на самом деле волновался, это было непроизвольно, я не мог точно контролировать, то, что именно я чувствовал в определенные секунды, минуты, часы. Настроение было до безумия неуравновешенным, амплитуда колебаний слишком высока и изменчива. Вроде бы ты знаешь: «У тебя все хорошо», но в то же время тебя что-то жрет изнутри, обгладывает кости, медленно, мучительно медленно… Так жил и я. Не ведая будущего, застряв в неопределенном настоящем и всегда помнил о прошлом. Когда мне было лет 14, и просыпался юношеский максимализм, мне хотелось сбежать. Сбежать на край света, всего мира, от всех ноющих позади меня проблем, хотя знал: это невозможно, тогда я и придумал себе одно место. Одинокий густой и безлюдный лес. В этом лесу есть бездонный, крутой обрыв, а в нем всепожирающая бездна, и когда человеку плохо или он устал, то эта бездна проглотит его с концами. Он просто упадет в нее и все. Но может, кто-то бы и захотел бы вернуться. Я вот старался не возвращаться, так и сидел в той самой беспроглядной бездне, прячась от всех проблем, словно ободранный кот от сильного ливня. Она наполовину меня проглотила, наверное, решила оставить мне шанс, дать еще попытку. И во что вылилась эта попытка? В смерть моего тела, души, хах, с головы до пят я был живым трупом. И зачем я только согласился остаться. Дурак. Фукацуми мне очень нравился, я не постесняюсь этого сказать, правда, во всяком случае, кому-то, нежели ему самому и в лицо. Я попросту умру от нахлынувшего смущения. Никогда не замечали за собой такого? Да бросьте, наверняка было уже. Вы спокойно говорите, а как только поймаете на себе чужой взгляд или не дай бог встретитесь глазами, то теряете себя, свою умиротворенность, пойманный вами баланс к чертям летит. Он часто спрашивал меня, почему я смотрю в сторону, когда разговариваю с ним, на что я отвечал: «Привычка». И я снова врал ему. Черти мне приготовили отдельный котел за все мое вранье, пусть и мелкое, но весомое. — Что бы ты хотел на свое девятнадцатилетие? — Карие глаза внимательно изучали мою сутулую спину, я чувствовал это. Пристальный и нетяжелый взгляд. — А? Прости? — Мой же голос слишком дрожит для беседы с незнакомым человеком. Черт подери, я же не знал что ответить. Вечно он так, ставит в неловкое положение, затем спрашивает: «почему я не отвечаю или ухожу от темы», потом мы ругаемся, я обижаюсь, после чего смеюсь, а потом по новой все. Это выглядело смешным. Я заметил в очередной раз, как Фукацуми хитро щурится и ухмыляется, но это было игриво скорей всего, так обычно раззадоривают маленьких мальчишек. — Ты прекрасно меня слышал. — Зачем тебе? — Мне интересно же. — Странный интерес. — Прыснул я и отвернул лицо. — А я всегда хотел байк, особенно завидовал, когда ходил в среднюю школу. — Убиться на нем не стоит труда. - Да ты скептик, Сайто, — внимательный взгляд в очередной раз скользит по моему лицу. Я сразу же заметил, с первой встречи: глаза у Фукацуми чересчур внимательны и добры. Вскоре они меня погубят, я знаю это. Знаю. — Ка… калейдоскоп хочу. — Мне пришлось выдавить это слово из себя с особым усилием. — Калейдоскоп? Хм, это же совсем маленький подарок, ничего не стоящий, ты точно уверен? — Уверен. Подумать только, отреагировать столь без эмоционально, не задавая глупых вопросов и не высмеивая. Порой мне казалось, он умеет читать мои мысли и все-все знает, только молчит. Если он умеет это делать, может, ему чуточку легче? Мне не придется объяснять и рассказывать, вы ведь знаете, насколько больно ворошить прошлое, оно словно засохшие корочки ран на теле, задевая их и сдирая, вам больно. Мне нравилось в этом человеке многое, но большей близости между нами не возникло в данное время. Но желание узнать его еще ближе одолевало ежеминутно. Я вел себя иногда как маленький вредный ребенок, причем все осознавая, но продолжая упорно стоять на своем. Ненавидел свое воспитание, эгоцентризм, который мне присущ, как самая отвратительная часть меня, хотел как можно скорей избавиться от него. Кто-нибудь пытался справиться с собой? У кого-то однозначно получалось, кто-то пытался, но не мог. А скорей всего просто не хотел. Думаю, если человек говорит, что «не может», то он в большей степени не хочет, нежели попросту не может. Если же человек очень сильно захочет – он свернет горы, так мне говорила моя покойная прабабушка. О, как бы я хотел сейчас встретиться с ней, обменяться парой слов, заглянуть в ее потускневшие от старости глаза и найти в них столько мудрости, ответов на вопросы. Я бы хотел спустить со скалы все свои душевные страдания и переживания мощными тяжелыми булыжниками, лишь услышав единый совет из ее уст. Я знаю, она никогда не любила меня, но всегда помогала, как-то невзначай, совершенно безвольно. Ненавидела мою мать, считала ее грязной женщиной и думала, что меня нагуляли. Хах, как мне хотелось бежать из этой семьи. По правде говоря, я не был ни к кому привязан, нисколечко. Мое одиночество стало мне самым близким «существом». Правда... если не считать этого странного чудика с косичкой. «Ты должен быть с кем-то, ты не должен быть один». — Повторяли его узкие губы в тишине больничной палаты. На что я отвечал: «Раз ты здесь, значит, я не один». После этого ответа он как-то смущенно посмеивался и теребил кончиками пальцев край челки. Она мне не совсем нравилась, он, хитрец, прятал под ней взгляд, когда тот мне был так нужен. Кстати, мы часто цепляли друг друга взглядами, порой настолько странными, что мне приходилось невольно краснеть и гадать их значение. Сам Фукацуми мне о себе ничего не рассказывал, то есть говорил, но поверхностно, он будто не доверял мне, а я по глупости незнания обижался, дурак, что сделаешь. Однажды он принес мне бенто, которое приготовил сам. Я очень ярко помню тот день, погоду, ветер за окном, колыхающий листья, свое самочувствие, вкус той пищи. Мне никогда не готовили домашней еды, и пробовать для меня его творение было некой экзотикой, думал даже, заплачу как идиот. В то время как ел кусочек за кусочком, глотал тяжелый комок, застрявший в горле. Фукацуми-сан невыносимо добр. Такие люди мне никогда не попадались. Мне больно, и я не знаю, почему так. Слишком больно. — Скорей бы твоя бабушка поправилась. — С ней все хорошо, просто нужно прокапать много лекарств. — Зато я смогу увидеть ее. — Я осторожно улыбнулся, смотря в окно. Даже сам того не замечая, теперь каждый день смотрел через чистое стекло: занавески больше не свисали и не нагоняли мрак, конечно, это было дело рук Соры. Не прятался я больше от дневного света и того мира за окном, наоборот, он мне стал нравиться. Но тяжело осознавать свою бесполезность, вот такого я не хотел. Приходилось терпеть. Единственный посетитель — незнакомый мне парень и медсестры да врачи, а из родственников никто не приходил, совсем никто. Звонили раз в неделю, спрашивали за деньги, сколько надо отдать за определенные препараты и лечение. Как гнусно. Меня душило осознание того, что бросили, и не какая-то там девушка, а родная кровь. «Интересно, если твою бабушку выпишут, ты…» — Будешь меня навещать? — Вдруг вырвалось из моей груди. — Чего? Я не расслышал, — Сора привычным для меня движением руки потягивает за край одеяла, сидя напротив на стуле и пытается всмотреться в мой профиль. Наверняка он уже выучил его. Раскосый глаз, обрамленный редкими ресницами, маленький нос, он немного вогнут на переносице, растрепанные волосы, спадающие на лоб и виски, острый подбородок, мало выступающий кадык. Неужели так интересно? — Нет, ничего, это я сам с собой. — Конечно буду, дурень, — И он снова схитрил! Слышал все прекрасно, как же он любит, когда говорят по нескольку раз. Меня его ответ задел. Зачем же переспрашивать по нескольку раз, когда у тебя все как на ладони. И я уверен, ты уже многое понял, мое отношение к тебе, мое молчание в некоторых моментах, избегание взглядов. Ты определенно что-то знал. Но специально молчал, будто дожидался, пока я все сам скажу. Ты же видел, как мне тяжело! Но продолжал. Ты обращался порой со мной как с ребенком, но забавлялся этим. Зачем, Сора? — Хэй, амиго, мы должны срочно покинуть этот город ради нашего же с тобой блага. — Фукацуми-сан, прекрати, я не хочу выходить на улицу! — Но как же так, амиго?! — Отстань от меня, — отмахнувшись по-детски рукой, я расхохотался, а после послышался и его смех. Он умел шутить, откровенно говоря, мне очень не хватало его беззаботного смеха в этой пустой палате. Тяжелее всего приходилось в дни, когда Сора не навещал меня, то был занят на работе, то проблемы дома, или же погода не радует, заливая все улицы ливнем. Я полюбил его смех. И вскоре понял, что без него уже не смогу. Умру, если не услышу. Прости меня, Сора. Я законченный эгоист. Сильно привязался к тебе и привык. Знаете, а я ведь снова понадеялся на хорошее продолжение и счастливый конец. Почти целых три месяца рисовал как придурок яркие картины в своей голове, представлял, как мы сможем пройтись однажды вместе по Киото. Как говорила прабабушка: «Чтобы не разочароваться в человеке, не ожидай от него чего-то большего, а наоборот – готовься к самому худшему. Тебе, возможно, будет настолько плохо, что захочется умереть, но ты должен побороть свою слабость и жить дальше, оставив прошлое позади». Бабушка, прости, я не мог последовать этому совету. Не в тот раз. Он обещал прийти в день моего рождения, но не пришел. Именно в тот день я ждал чего-то большего, в тот же день я хотел сказать ему все. Именно в тот же день… Но не все хорошо, что хорошо кончается, правда? Все закончилось, когда его бабушка впала в кому. Все закончилось, когда меня забрали на операцию. «Мне страшно. Кто-нибудь, обнимите меня» «Страшно» «Почему тебя нет со мной? Ты ведь обещал!» «Прости»