Страх

      Саша выбирает этот дом из-за звукоизоляции.       Он долго и нудно рассказывает риэлторше о необходимости распеваться, репетировать, записывать демо для кастингов. Во всех предлагаемых квартирах поет рандомные куски случайных песен: то Иисуса, то ЛП, то Максим. Просто первое, что в голову забредает.       Риэлторша смотрит на него с тоской и отчетливо сожалеет о том, что связалась с этим психованным. Саша улыбается сладко-сладко и добивает ее информацией о стримах.       О чем он молчит, так это о том, чем звукоизоляция будет испытываться ночами.       Нет, в целом — в целом — у него нет проблем со сном. Он молод, по большей части здоров и — насколько возможно при творческой профессии — адекватен. К тому же, он пашет как вол и так выматывается, что порой вырубается, не успевая долететь до подушки.       И просыпается, все время просыпается, от резкого чувства тревоги.       С губ срывается первый всхлип. Света мало, отчаянно мало, луны нет, а фонари не добивают до седьмого этажа. Светящаяся кнопка системного блока кажется недобрым глазом неведомого чудовища.       Саша, захлебываясь, кричит, когда оно приходит в движение. Глаз сдвигается с места, положенного ему днем. Взметываются чернильные щупальцы, задевая вещи на спинке стула, задевая окружающие глубокие тени. И Саша осознает, что чудовище не одиноко.       Из мрака, из неровных теней проступают полуразложившиеся лица, с провалами в щеках, с пустыми глазницами, без нижней челюсти и с длинными языками, свисающими из прогнивших горл. Скрюченные синюшные пальцы с заскорузлыми обломанными ногтями тянутся к Саше, жадно и повелительно.       Мертвецов перемежают бестелесные сущности. Дрожит темное марево, чернее черного. С ангельскими лицами, или в масках, или без лиц вовсе. Парящие над полом, голодные и хищные. Саша различает на чьей-то шее намотанные в несколько рядов кишки и орет.       Саша орет, срывая голос, и скулит, и воет, даже не столько пытаясь отпугнуть этим, сколько выплескивая неукротимый животный ужас, справиться с которым не в его силах. Вжимается спиной в стену, вовсе не уверенный, что та не исчезнет, и он не сорвется в еще большую тьму, в преисподнюю, туда, откуда уже точно не спастись.       Они движутся, наступают медленно. В толпе, слишком большой для такой маленькой комнаты, но все же умещающейся в нее, мелькают совсем нечеловеческие силуэты. Мелькают крылья, и хвосты, и звериные лапы, и щупальца. Виднеются звери и монстры.       Какая-то часть Сашиного разума, рациональная, цивилизованная, говорит, что нужно только протянуть ладонь, нужно только достать до тумбочки, на которой лежит смартфон, и пронзительный свет разгонит все страхи. Но лежащее глубже бессознательное, безусловный инстинкт, который спасал поколения и поколения Сашиных предков, задолго до возникновения человеческих цивилизаций, твердит ему, что он не хочет знать, что ожидает на полу, когда он рискнет высунуться из убежища.       Черное, дикое, вечно голодное надвигается неспеша. Выматывает, мучает, смакует Сашину панику так, словно его страх и ужас вкусны для них не менее, чем плоть.       Саша глупо и наивно жалеет, что между ним и колышущейся чудовищной массой нет защитного круга, мелового или из соли. Жалеет, что не держит дома святую воду и не имеет икон.       Словно все это помогло бы ему дотянуть, дожить, продержаться до восхода солнца, до третьих петухов, когда нечисти вроде бы положено исчезать.       Что-то подсказывает ему, что ни одна защита, изобретенная наивным человечеством, не сможет его спасти.       Саша кричит, надсадуя связки и оглушая самого себя. Резкий звук мечется под потолком, отражается от стен и, вероятно, несмотря на всю звукоизоляцию, проникает к бедным, ни в чем не повинным соседям.       Черным теням, мертвецам, и духам, и чудовищам надоедает выжидать. Они сдвигаются к Саше резко, больше не играя, не находя смысла, обманывать его своей кажущейся неторопливостью.       Саша пытается стать как можно незаметнее, как можно меньше, гребет ногами, сбивая пятками простыню, и пытаясь свернуться тесным клубком, и скулит от ужаса.       Черный вал, жаждущий и безжалостный, обрушивается на него стремительно, единомоментно, не давая более ни шанса на спасение, ни малейшей надежды. Саша уже ощущает дыхание смерти и остроту их когтей.       Смартфон без предупреждения вспыхивает ярким заревом. Саша вскидывает руки, закрывая слезящиеся глаза, и мучительно всхлипывает от неожиданности. По ушам бьет оглушительный рингтон. Тени воют, тени рычат, но протяжное «Кааа-азьми-ииин» действует надежнее всех петухов на свете. Надежнее всего на свете.       Тени отступают.