wish that you were here

Уильяму проще сказать, чего у него нет, чем перечислить то, что у него есть. Когда он тонул, не было воздуха - было только мутноватое нечто вокруг, которое он видел из-под норовивших закрыться век, которое почти ласково несло его в объятиях - нечто, что всегда было морем - шумным и спокойным, веселым и грозным, - а теперь стало чем-то - он помнил что-то, потому что он тонул, он уже тонул однажды - но не успел запомнить имя этого чего-то, потому что Горацио освободил и спас его. В этот раз он почти узнал имя, почти произнес его - мысленно, непослушные губы уже не поддавались указаниям разума - но его вновь вытащили, и тьма, в которую он упал, была безымянной. Когда он умирал от колотой раны в боку, не было света - о, он так старался не смыкать век, но свет всё гас и едва теплился под ресницами, а нечто вокруг обретало имя, пока он лежал на влажном песке, и шум битвы становился всё тише, и звон клинков был колокольчиком на ветру, а крики - неразборчивым пением. Он почти произнес его имя - мысленно, потому что у него уже не было тела, не было губ, чтобы произнести имя вслух, - но вдруг его тело, которого уже почти не было, подняли, опустили, и снова подняли, и у тьмы, в которую он провалился, не было имени. Когда он исчез, не было ничего - кроме чего-то, что кружило над ним, готовое его забрать, готовое назваться и подать ему руку и проводить его куда-то вперед. Уильям почти согласился - нечто было галантным, наверняка джентльменом или знатной дамой - но он вспомнил, что не может пойти вперёд, ему нужно назад, срочно нужно назад, потому что там что-то важное, очень важное... кто-то, чьё имя он нашёл и мысленно назвал чему-то. Нечто будто головой покачало. - Не сейчас, - сказало нечто, - сначала ты. - Не могу, - ответил Уильям, - капитан приказал вернуться. Нечто будто фыркнуло. - Ни один капитан на свете мне не указ. - Он приказал вернуться мне, - возразил Буш, - а я не могу его подвести. Нечто уже рассердилось, уже ухватило его за руки и ноги, чтобы тащить вперёд - но он вдруг полетел назад, прочь от чего-то, всё быстрее и быстрее, пока тьма не сменилась светом. Он лежит на узкой койке, медленно приходя в себя, и пытается понять, что было с ним, а что было лишь агонией умиравшего мозга - но не может; пытается понять, где он - и не может. У него есть тело, воздух и свет. Есть время, которое измеряется неизвестно чем, потому что оно идёт и идёт, но неизвестно, прошли секунды или дни. У него есть всё, кроме самого главного - нет Горацио. Уильям ждет, что дверь распахнется и в комнату влетит его капитан, коротко и по-деловому осведомится, как себя чувствует Буш, как в его глазах за напускным спокойствием будет проглядывать тревога - о, Уильям увидел бы её, как бы Горацио не старался скрыть. Но Горацио нет, его нет рядом с Уильямом, и некому сказать, где он. Проходит ещё сколько-то времени; Буш успевает уснуть и проснуться. Он боится засыпать, боится вновь попасть в руки к чему-то, но темнота оказывается лишь блаженным сном. Когда он просыпается и видит врача, первое, что он спрашивает - когда он сможет идти. - Полегче, мистер Буш, сэр, - возражает врач. - Вам здорово досталось, чудом остались живы. Скоро вернетесь, но не сейчас. Уильям закрывает глаза. В его воображении Горацио то хмурится и поджимает губы - и тогда Буш шепчет: "Простите, мистер Хорнблауэр", то с радостью бросается ему навстречу - глаза сияют, и Буш чувствует, как улыбается сам, то молча смотрит вдаль - его профиль вычерчен на фоне неба и моря - и Уильям тоже молчит. В его воображении Горацио, сидя за столом, склоняется над картами, и рассеянно зарывается рукой в кудри; Горацио в гуще битвы, в чужой крови метко стреляет и управляется со шпагой; Горацио в каюте Буша мягко сжимает его ладонь. Уильям вернется, и тогда у него будет всё.