Жажда

      — Я здесь, чтобы выпить.       — Наконец-то вопрос по моей части.        Вскоре Китнисс с Хеймитчем обнаруживают, что это далеко не единственное, чем они могут заняться.        Коса Китнисс развязывается под пальцами Хеймитча, и девушка оказывается у него на коленях, когда она пьёт из бутылки, держа её в руке, закрыв глаза и всаживая горлышко бутылки себе в горло, жадно глотая алкоголь, но всё, что она может думать, это то, как она хочет своего ментора намного ближе. Потому что это то, в чём хорош Хеймитч, верно? Забывая или, по крайней мере, пытаясь забыть, и на этот раз Китнисс не одна.       — Помоги мне, — шепчет она ему в губы, чувствуя, как его рука сжимает её волосы. — Помоги мне забыть, — и Хеймитч целует Китнисс, как будто ненавидит себя, как будто он не смог бы остановиться, даже если бы попытался; его язык во рту на вкус как джин и поражение, и она не может насытиться, хочет целовать его, пока сама не онемеет.        Хеймитч валит Китнисс на твёрдый матрас, но его руки смягчают удар от падения; обескураживающе нежно, даже когда Хеймитч кусает её нижнюю губу, срывая с её губ легкие стоны, которые она позже будет отрицать.       Едва они снимают с себя одежду, как Китнисс оставляет следы ногтей на спине ментора, прижавшись зубами к ключице; Хеймитч хватается за изголовье кровати и ругается, когда пустая бутылка катится по полу с глухим стуком. Он не оставит никаких следов на её коже: не может рисковать, что кто-то увидит, хотя он не позволяет себе думать о Пите, не сейчас, но его слова так же глубоко режут, каждое «солнышко» кусается, пока она снова целует его, чтобы заткнуть рот.       Он проникает внутрь слишком быстро и даже сквозь пьяный туман слышит её шипение боли. Он делает паузу, но это почти невыносимо: сильно жарко и слишком много времени для него, чтобы подумать, спросить себя, что, чёрт возьми, он творит: она слишком молода, она этого не заслуживает, но затем она говорит ему:       — Продолжай, чёрт возьми, двигаться.       И он забывает всё, кроме ощущения тепла её тела под своим собственным.        Ноги Китнисс обвивают его талию, притягивая ментора глубже, и она, как всегда, красива, решительна, борется с ним на каждом шагу, даже когда она уступает отчаянию, скрытому за его толчками. Он просто слишком груб, но Китнисс только притягивает Хеймитча ближе, потому что эта боль, которую она хочет испытать, именно та, которую она выбрала, и, наблюдая, как она исчезает под ним, он задается вопросом, станет ли Китнисс когда-нибудь снова такой свободной.       Хеймитч кончает, потому что он всего лишь человек, но Эбернети отмечает, как она вздрагивает, когда он отстраняется и быстро откатывается, стараясь не прижимать свою скользкую от пота кожу к её собственной. Он нащупывает прикроватную тумбочку в поисках бутылки, которой нет, а затем она обвивается вокруг него, держа руки на его талии, и распущенные волосы падают каскадом по его обнаженной груди; Китнисс не глядит своему ментору в глаза, и он рад этому, потому что не уверен, что она найдёт.       Его пальцы обвиваются вокруг её плеча, и Хеймитч держит Эвердин так близко, как только осмеливается, достаточно свободно, чтобы она могла сбежать, потому что он не позволит себе напугать её, не после ошибки, которую он совершил, но на самом деле, имел ли он право на выбор? Тем не менее Китнисс держится крепче, цепляясь за него, как единственную спасательную соломинку.       Она должна забыть Пита и Гейла; с бутылкой в ​​руке и грубым голосом, шепчущим ей на ухо «солнышко», ей вообще не нужно быть кем-то. Китнисс Эвердин, огненная девушка превратилась в кучу кровавых засосов и конечностей, отяжелевших от выпивки и от рук её ментора, и, наконец, она чувствует, как будто её жажда утолена.