Тербийели

Каан тащит его на собачьи бои. Вообще-то, Серкан не любит насилие, тем более к «братьям нашим меньшим», и наверняка послал бы друга куда подальше, но Каан в последнее время озлобился на всех по не понятным никому причинам. Серкан чувствовал ответственность за друга, поэтому позволил забрать себя из теплой постельки среди ночи. Карадаг едет по трассе куда-то за черту города, так долго, что Серкан успевает два раза заснуть и пару раз задать вопрос об их местоположении, не получая ни разу на него ответ. Пустые поля сменяются густым лесом, и они заворачивают на неровную дорогу, долго блуждая посреди муравейника путей. Здание, у которого они выходят, выглядит как заброшенная хижина, такая маленькая, что в ней едва-ли поместятся и шесть человек. Каан все еще молча приподнимает крышку погреба, и до Серкана доходит гул толпы и отчетливо слышащийся голос.  — Дамы и Господа! Я рад приветствовать вас на сто четырнадцатых собачьих боях! Правила довольно просты, — чем ниже они спускались по лестнице, тем громче был голос ведущего, — на ринг выводят двух кобелей, один из которых должен уйти живым.  — Второго, очевидно, они вынесут в мешке, — бормочет про себя Серкан, и в голове настойчиво бьется мысль развернуться и уйти обратно. Но еще через три ступени они оказываются в немыслимо огромном, сложенном по типу амфитеатра, зале. Сотни, а может и тысячи зрителей восторженно кричали, а Серкан все еще пытался осознать, как такой огромный подвал можно было построить под таким ветхим домом. Каан здоровается с почти каждым встречным, но Серкана не представляет — лишь тянет за рукав черной водолазки, пытаясь не потерять друга в толпе. Когда они садятся на свои места, Болат сразу прикрывает глаза — на арене разбросаны кишки, и повсюду виднеются багровые пятна застарелой крови. Диктор произносит еще пару слов, и зрители снова восторженно кричат. Серкан еще сильней жмурит глаза и открывает их минут через двадцать, когда локоть Каана задевает его бок. — Поокуратней, Каан. Но Каан его не слышал. У Каана на глазах красная дымка, на губах зловещая улыбка, он будто получает от этого ужаса удовольствие. Серкан переводит взгляд на арену и тут же получает ответный. Черные, бездонные глаза огромной собаки смотрят прямо в душу, а на дне этих глаз представляется огромная неоновая табличка «Помоги». Серкан не шевелится ровно до тех пор, пока самец немецкой овчарки не кусает его загривок. Дальше все было, как под гипнозом — Болат срывается с места, не отрывая взгляд от скулящего пса, топчет десятки ног и расталкивает всех руками, ища вход на арену. Охранник хочет что-то возразить, но Серкан в свои двадцать — это спрятанные глубоко ярость и ненависть, и иногда им нужно выйти наружу. Он выхватывает из кобуры этого амбала глок и стреляет аккурат в овчарку — пес падает замертво почти сразу. Серкана скручивают, уводят в кабинет главного, прежде несколько раз попинав. Он договаривается о возмещении денег за обоих собак и требует, чтобы второго пса он забрал с собой. Джон, как представился глава этого смрадного места, пренебрежительно махнул рукой и сказал, что от этого пса толку итак было маловато. Серкан едет домой с собакой на руках и злым Кааном, который хотел остаться хотя бы до пяти. У него есть друзья, всегда были, но теперь их стало на одного больше. На одного, в чьих глазах он мог различить те же оттенки одиночества.