Тербийели

Он... живой. Эда подбегает к нему, почти спотыкается, обхватывает тонкими пальцами родное до каждой морщинки лицо и целует. Щеки, лоб, губы. Он никак не откликается, на задворках сознания мелькает мысль о том, что что-то не так, но ведь это он, ее Серкан, живой и здоровый. Аккуратно он отстраняет ее от себя, будто ее прикосновения несут заразу и страдания, морщится и произносит фразу, делящую ее жизнь на пополам. — Врачи сказали, что я потерял память. Непонимание. Первая стадия. Самая легкая и не травмирующая. Серкан Болат терпеть не мог шутки, но с ней шутит, видимо. Это все шутка. Сейчас он скажет, как сильно любит, и поцелует ее в ответ. Непринятие. — То есть как? Серкан, не нужно, не шути так, ты не мог забыть все, что между нами было! Осознание. — Я больше тебе не нужна? — остается на кончике языка и проглатывается с удушающей горечью. Внутри Эды жили бабочки. Они были такими красивыми и легкими, каждая своим взмахом разгоняла печаль, она за всеми внимательно следила и о каждой заботилась. Всю свою жизнь. Потом он появился, все светлое в ней возродил, бабочек в кучу собрал, а они, наивные, слетались. Вылил на них раскалённое железо, нежные крылышки стали острыми бритвами, вспарывающими внутренности Эды. Эда задыхается. То ли от боли, то ли от бесконечного ощущения безвыходности. — Я тебя люблю. Про себя повторяет и едва не скручивается — бабочки устраивают между собой геноцид, давая знать: ее любовь теперь никому не нужна. Старый Серкан вернулся.