Некогда Какое хорошее слово. Я начинаю, не зная начала, простите меня за это. Мои воспоминания ломятся на бумагу, и я не знаю, нужным ли даю ход. Их немало, им тесно в моей голове. Они соскучились по свету, им в новинку чернила, а я за свою жизнь куда больше рисовал, чем писал. Мой путь был сложен и долог, но вёл неизменно в пропасть, хоть только сейчас я это и вижу. Вы наверняка чуете запах типографской краски, но моя бумага мало того, что сама дряная, пропахла хвоей и дымом. С этим запахом я чувствую, каким же был дураком. Мне на лапу, а это уже лапа, ей, такой страшной, трудно держать ручку, сел комар. Это ужасная нелепица, я собираюсь рассказать вам историю, в некотором роде перевернувшую весь известный мне мир, а делаю это лапой, на которой сидит комар и безуспешно пытается пробраться сквозь шерсть и грубую кожу, а я сижу и смеюсь над ним, пугая мелких птиц. Закройте эту книжицу, если вас смущает такое начало. Остались? Я слишком много видел, а я как-никак родом из Йорда, и считаю эгоизмом похоронить это всё вместе с собой. Из серых гор, куда приходят умирать маги, ваш старый дурень Знда
Некогда мы ехали по земле красных деревьев и белых овец. В старом фургоне по имени Воланд, что значилось на номерных знаках, вместо самих номеров, нас было трое: я, моя сестрица Маева и Лит. Каюсь, эту штуку с номерами придумал не я, а один мой Ангкоргский друг. В пути мы были уже неделю. За это время успели осточертеть все диски и кассеты, какие только были в запасе, и ехали мы в компании стука мотора и скрипа цикад. Ночной воздух был сухой, совершенно южный, пах горькой травой и пылью. Целью нашей было одно мёртвое место, несколько вещей оттуда, никогда не бывших нашими, но за которые обещали хорошую плату. Лит… Лит была человеком почти без прошлого, мы же с сестрицей уже тогда имели этого самого прошлого слишком много. Совсем девчушка, облакоходец — дитя теней, открывая третий глаз, смотрела на изнанку. Видела она куда больше, чем полагается. А маги и без этого слишком часто видят лишнее. От этого чем старше, тем сильней и живучей, тем меньше похожи на людей. Лит уже начала меняться. Родные глаза под повязкой, и хорошо. Три новых витали в воздухе, два для реальности, один для изнанки. Изнанка, облака, теневой мир — зовите как вам угодно. Я боюсь туда соваться, это самое сердце всей жути и странности, какая только на свете есть. Лит не боялась. Я тогда задремал, мастеря одну интересную штуку, с отверткой в руках, хоть уже и страшных, но ещё руках. Это было дело сомнительной важности, что впрочем, оглядываясь, можно сказать про мою жизнь в целом. Уставший и отупевший от дороги и бессонницы, в первый раз за неделю я свалился под тяжестью зашторной темноты. — Тётя Маева, нам не нужен огненный маг? Голос Лит, с изнанки холодный и вязкий, основательно так резанул по ушам. Разбудит и мёртвого, а меня и подавно. Резкий поворот фургона. Знаете, такие не врут. Кто станет врать, умея вложить в слова второе и третье дно одним только голосом? Хитрюга она была, эта Лит. Огненный маг, если верить тому как это сказала Лит, должен был быть без сомнения субъектом лет сорока, адекватным и готовым идти на контакт, ни больше ни меньше. А Маева, как и я, успела за время пути порядочно подустать. Впрочем, он нам не помешал бы в любом случае. Идти в мёртвое место предприятие опасное. А теней, этих тварей, что разгуливают там без стеснения, только и жечь. Свернули мы на дорогу с ещё большим количеством ям и пыли, нам встретился местный пастух, говоривший на местном наречии. Я его не видел, я всё ещё пытался заснуть, закрываясь от мира шторами. Безуспешно. Иногда не обязательно знать язык, чтоб понять смысл. Мы ему не нравимся и едем куда не следует. Он нам тоже не нравится, и пусть лучше молчит. Уже Маева. Было в них обоих что-то такое, безнадёжно простое и от того общее. Маги мало кому нравятся, а нас всегда видно насквозь. Парик и маска Маевы уже давно не были попыткой притворства, скорее хорошим тоном и привычкой. Надо сказать, что на этой привычке хороший тон для неё заканчивался. Достаточно было услышать одно слово, и всё это летело к чертям. Наверняка он проводил нас осуждающим взглядом, неприменно из-под густых чёрных с проседью бровей. Мало ли, что могли привезти на его землю. Зря волновался, мы пробыли там всего ничего. Вместе с отголосками блеяния овец кончилась и дорога. Старик Воланд, как ты только сносил всё это? Мне стало неуютно. По привычке, той же, что и у Маевы, натянул рукавицы и маску. Спокойнее, спокойнее… Под кожей ходили мурашки, будто некто помял все мои нервы, и они начали барахлить. Некогда мы состояли в «Красных руках». Они распались лет за десять до тех событий. Остался от них у нас Воланд, пара ружей на Адие, да две пары добротных красных рукавиц из плотной прорезиненной ткани, в каких порой ходят мясники. Всё это было жалко выкинуть. Кроме того привычки, которые выкинуть сложно, хоть и не жалко. Есть мне, что оттуда вспомнить, самого разного, большей частью с мурашками, но сейчас не время. Воспоминания эти не выкинешь никак, хоть и хочется. Лунный свет проник сквозь щель в шторах и подсветил всю воздушную пыль, проскакав по дощатому полу. Не время. Посередине оборвалась фраза Маевы: — Жопой чую… Продолжение не потребовалось. Меня едва не оглушило светом и жаром. Секунда. Я уже был на крыше и ставил щит. Мне это всегда тяжело давалось, хоть я и умел. Не подумайте, что «огненный маг» или всё остальное похожее — это на полном серьёзе. Научиться можно всему, другой вопрос — до какой степени? Маг, умеющий сто вещей, умеет сто вещей плохо. Фургон подо мной продолжал набирать скорость, а я держал стену перед ревущей волной огня, едва не падая, ничего не видя и не слыша. Шок и страх, дрожащие колени и холодный пот. Накалялся металл, кончались силы, Маева начинала злиться. Кто бы там не был, разозлись она всерьёз, ему явно пришлось бы не сладко. Но стихло. Всё заполонило едким дымом, защипало глаза. Цикады так и не смолкли. Позже, сильно позже я узнаю, что Лит была абсолютно спокойна. Всё она знала, эта хитрюга Лит. Голова гудела и кружилась от резкой остановки. Меня едва не стошнило. Сквозь дым я увидел дерево, выглядящее довольно обжитым. С дерева спускалось существо, что «субъектом лет сорока, адекватным» не могло быть никак, однако на контакт шло, тянуло ещё дымящуюся руку. Секунда. Секунда — это чувствовать весь мир сжавшимся до точки. Главное не промахнуться. Я пожал руку, благодаря обстоятельства за наличие рукавиц, и бесконечно долго произносил первые пришедшие в голову слова: — Юная леди, что ж это вы так? Согласитесь, ужасно по-снобски и, кроме того, глупо. Леди не поняла ни слова, держалась абсолютно расслабленно и улыбалась во все жёлтые зубы, ни капли извинений. Знай тогда английский чуть лучше, сожгла б на месте. — Nach I’ an bhitseach I’? — (Ну не сука ли она?) Маева про Лит. Права, но хитрюге ничего не предъявишь. Фыркнула, выразительно тряхнула головой, показывая свою непричастность, и ушла, оставив меня разгребать всю эту кашу. Ей такое несоответствие ожиданиям явно не было по нраву. У Маевы наблюдался лёгкий недостаток совести, но не сказать, чтоб она от этого страдала. Лит, ковыряя землю носом туфли, тихо и неуверенно: — Дядя Чучело, там похоже был словарик. Чучело. Лучше уж так, чем коверкать на разные лады «Знда», ну, а на «мистер О’Салливан» я не тяну. Так уж сложилось. Знать бы ещё, где именно, среди сумок и коробок со снаряжением и прочими вещами, там. Словарик был потёртой книжицей, помимо прочего довольно сомнительной правильности. За время его поисков выяснилось, что леди зовут Эоти Чаду, а костяную змею, бывшую при ней — Фам. На фразе «What’s your name?» хоть сколько-нибудь внятные ответы заканчивались. Эоти успела облазить весь фургон и разжечь самый обычный костёр. Я мог бы даже назвать её дружелюбной, если б за несколько минут до этого меня едва ли не сожгли. Спасибо, не надо. По ней было видно долгое отсутствие хоть какого-нибудь общения. Напевая себе что-то под нос, она сняла с дерева местами проржавевшую посуду и сварила кофе, о чём её никто не просил. Кофе был самый крепкий, какой я только пробовал за всю жизнь, но далеко не мерзкий. Хуже, чем в гостях у моего Ангкоргского друга, не бывает, бьюсь об заклад. Вначале разговор не клеился никак. Каждый раз, как я пытался что либо прочитать, Эоти смеялась. На вид она была взрослее и потрёпанней жизнью, нежели Лит, но это не особо помогало. После фразы стали составляться тыканием пальцем в нужные слова, под бесконечный шелест надорванных страниц: Мы едем в мёртвый город, но там опасно. Поможешь нам? Мы заплатим. Это далеко? Нет. Да. Опасно. И? Она резко захлопнула книжицу, давая понять, что разговор окончен. Очень обидчива. Наморщила нос и стала качаться в гамаке, нарочито молча и смотря на узор из красных листьев. С гамака свешивались огрубевшие от хождения босиком ступни. Одета она была в некие лохмотья, кое-как подходящие по погоде, но не по размеру. Позже, сильно позже она расскажет историю своей жизни до этого. И всё встанет на места. Расскажет про свою мать, большую и добрую, но малость любившую выпить. Про дом, бывшую фабрику, с голыми кирпичными стенами. Про старушку машину и заработок шитьём. Расскажет, как проснулась одним утром в догорающей комнате, увидев, что некого и нечего уже спасать. Про то, как не осталось у неё ничего, кроме дешёвых красных бус да костяной змеи. — Ты же знала, что можно было её просто выкинуть, отказаться от магии? — Знала. Да только тебе ли меня упрекать, Маева? Давно ли ты смотрела в зеркало? — и улыбнётся лукаво, обнажив ряд острых зубов, почешет Фам за нос, — Кому я была там нужна, тем более такая? Никому… До нашего приезда Эоти жила на правах разбойницы. Поначалу, когда её только начали гонять с места на место, назначили награду за голову, скрывалась ото всех. После стала нападать всегда первой. И не сказать, чтоб брала слишком много, напротив. Однако это не мешало время от времени устраивать охоту на ведьму, и от милой дочурки швеи мадам Чаду осталось всего ничего. И решила Эоти заиметь хоть какой-то дом, пусть даже и на дереве, и никого к нему не подпускать даже на расстояние выстрела. — Там — не здесь. Погода всегда хорошая, а в сезон дождей хватало и шалаша, — Эоти сидела, закутавшись в кучу старых одеял, но всё равно мёрзла. Руки тянула к огню, свои тонкие чёрные руки, исколотые иглой и занозами, — Да только опомнилась уже будучи далеко от прошлого дома. Не подумайте, что он был для меня как то там важен, просто обидно, — не просто. По Эоти всегда видно, что для неё непросто. Улыбка у неё вышла горькая, с запахом жжёной травы. Скрывая в себе тепла на небольшой город, она любила мёрзнуть, но это всё будет позже… Всю ночь Маева, сущая кошка, гуляла сама по себе. Ей нравилось бродить в одиночестве, на страже ночной тишины. Дальше, дальше от всех в росу и туман, по колено в траве. Большая белая кошка, что неумело пытается быть человеком. Я так и не выпил кофе. Глотнул и вылил в траву, собираясь хоть немного поспать. Прости меня за это, Эоти. Кружка была местами проржавевшая, с колотой эмалью, из тех, что обычно в ссылке живут на чердаках. Сама Эоти прекратила дуться, принялась донимать Лит. Лит, эту абсолютно непробиваемую Лит. А я, пока всё так спокойно, оторву вам кусочек чёрного звёздного неба. Им я выколол себе все глаза в ту ночь. Гудящая сонная голова, настоящая помойка. Пока так спокойно, расскажу вам немного о нас с Маевой. Начали мы свои жизни в рыбацкой деревушке Байорнейорд, что стоит на Зелёном мысе. Последнее название остаётся для меня загадкой. Зелёный мыс — северная земля, отчасти состоящая из замёрзшей воды. Океанский ветер там просаливает одежду, а деревья всё серые ели на голых камнях. Надеюсь, что-то от него да осталось. Если соберётесь туда, запаситесь терпением на шутки про календарь и погоду. В разговорах ими конопатят щели, заранее простите местным эту привычку. Не так уж много вечно уместных тем. Запаситесь терпением. Проживите денёк: рыбалку, торги, кормление полудохлых кур, обсуждение разного рода и в разном ключе мужчин и женщин, починку собачьих упряжек и лодок, нытьё и шалости раскрасневшихся детей, сырые дрова, чаек и сосульки на носах. Солнце закатится рано, большая часть дня будет похожа на ночь, тусклую и ненастоящую. Вам это может показаться унылым, пропахшим сырым подвалом. Могу посоветовать добавить в чай ложку брусничного варенья или чего покрепче. Дождитесь вечернего часа, когда все жители соседних и не очень домишек соберутся в одной большой комнате, разведут огонь в очаге, и начнут сказки. Сказки… Под это слово я буду сгребать что попало. Сказки гуляли между домами за пазухами курток и в воротниках свитеров. Бывали забыты на дне карманов и наспех цеплялись на кончики носов, дабы не быть забытыми. Принесут такую, выставят перед всеми на ладонях. А она примется заглядывать в глаза каждому, шуршать и ухмыляться. Или плакать. Или чего похуже. Я с пеной у рта готов доказывать, что Йордские сказки — совершенно живые существа. Я всё гребу под это слово… Про Ангкорг, Нью-Йорк, Атлантиду и Индию, гномов, магов, эльфов, ангелов и ковбоев. Йорд, как и весь остальной мир после Адиевого коллапса — сущая мешанина. Отец был ирландец, мать из некогда Норвегии, а в соседнем доме жил старик индеец и некогда австралийская семья. Делайте выводы. Мешанина… Даже не так. Нелепица. Дырявое лоскутное одеяло из персидского ковра. Один вечер, одна комната, куча народу. Тёплый свет, запах травяного чая, соли, самогона и дыма. Люди скрывались в ней от ревущего холода и режущего снега. Буран — не различишь где небо, а где ты. По-настоящему его рёв тревожил только дядиного младшего, конопатого малыша со светлой головой. Он прятался от всего в сундуке, лёжа на мотках колючей пряжи. И все боялись разойтись, почувствовать себя малышом, вытащенным из сундука в самое сердце бурана. Ко всем прочим звукам примешался охрипший лай. Громче и громче, пока из сундука не высунулась крупная голова на тонкой шее, не защурилась на свет. В Йорде сложно сохранить страх собак, слишком уж их много. Но эту упряжку знали все. Я уже открыл дверь. Я — тогда обычный длинноногий шкет, ветер в голове и вечная спешка. Дверь тяжёлая, за шерстяными занавесками. Холод и ножи снежинок, летучая темнота. Бродяга Мистер Сим, каким он был, когда приносил плохие новости. Мялся, упираясь головой в потолок. Голосом стушевавшимся, из-под отмороженных рыжих усов: — Всё… Всё, что выше Йорда, теперь мертво. Дырявое лоскутное одеяло. И смотрел поверх голов, сам — жизни на тень. Весь покрыт колючей коркой льда, от макушки огромной ушастой шапки до носов не менее огромных кожаных сапог на меху. Тишина — режьте ножом. Рассеянно начал снимать огромные утеплённые перчатки, не менее рассеянно провёл посиневшей рукой по моей голове. Нахмурил густые брови, всё ещё блуждая взглядом, дернул за что-то в волосах. Я вскрикнул от боли. Мистер Сим вертел между грубыми пальцами выдранное перо, о котором я до этого даже не подозревал, и сверлил его глазами. Задумчиво: — Сущее чучело… Так поломалась моя жизнь. И на Маеву, с сожалением: — Тоже ж ведь маг. Режьте ножом. У него был талант, первым приносить все плохие новости. Сгорбив широкие плечи, хромая на левую ногу, по разбросанным по полу вещам прошествовал через густую стену всеобщего замешательства. Остановился на середине. Тяжело, со вздохом, сел на лавку и снял промокшую шапку. Оглядел всё, наконец-то осмысленно. Снова вздохнул и начал долго и интересно, как умел только он, рассказывать… Но об этом потом. А я проснулся на жёстком сиденье фургона, от тихих шагов Маевы, скрипа досок и кожи ботинок. Она принесла с собой предрассветную прохладу и серость. Ходила очень и очень тихо, но у меня чуткий слух. — Таблеток ты не пил. Заметила, что я проснулся. Посмотрела с укором, красные кошачьи глаза в темноте засветились. Я промолчал. Она уныло достала коробочку из кармана моего балахона, висящего на крючке, взяла из неё три белых диска под жуткий хруст упаковки. Положила прямо под носом. — Угробишь ты себя так, Знда. Дурачьё… Сейчас я с тобой полностью согласен, сестрица. Забарабанила по грязному оконному стеклу мягкими подушечками покрытых короткой шерстью пальцев. В сторону дерева: — Странно всё это. Протяжный скрип. Ушла курить, оставив переднюю дверь открытой. Шорох, с земли поднялись камни, залетали над белой ладонью. Запахи, запахи, запахи… Сырость, табак и уголь. Долго, бесконечно долго. Шелест травы и хлопки крыльев мелкой птицы, зудение мошек. Проснулась Эоти, заходила, зашерудила стопами землю, собрала росу на кожу и ткань. Удивилась Маеве, та была без маски… Режьте ножом, не тишину, а меня. Всё, всё звучит. Билось сердце, гудела голова, там, там в дали блеяли овцы и кричал сокол, под землёй копались корни… Столкнул таблетки на пол, пока ворочался. Поднял, нашёл флягу с водой, запил прямо так. Было уже всё равно. И сидел, обхватив плечи руками, вжимая в них ногти и опустив голову. Пытался заслониться от всего перьями, ожидая действия. Дверь скрипела, скрипела, скрипела… Пить нужно было по расписанию, да только мне не нравились побочные эффекты, и я при каждом удобном случае пытался с них слезть. Да только не получалось, всё звучит — режьте ножом. Каждая моя попытка раскрывалась едва ли за день до приступа. Темнота… Здравствуй, красная луна. Меня звала изнанка, но я всегда боялся туда соваться. Холодно, холодно, холодно, но не было сил встать. Я выпал из реальности, утонул во всём этом. Лит, руки холодные и сухие, раздвинула перья, посмотрела родными глазами. — Дядя Чучело, скоро ехать. — Сссколько время? — Почти семь, я принесла поесть. Оправляйтесь. Улыбнулась неумело и ушла, простучав низкими каблуками. Обращалась она ко всем на вы, отгораживалась. Всё тело сопротивлялась движениям, болело и отказывалось слушаться. Костюм пропах потом, но мне было лень искать другую одежду. Накинул балахон и маску, дабы лишний раз не смущать остальных, всё же вид у меня был не очень. Достал из сумки защитные очки, неведомо зачем. Очень долго продержал их в руках, немного потупил, разглядывая их со всех сторон, будто видел в первый раз, но в итоге тоже надел. Как ребёнок. Еда была тёплая, что-то из консервов, пахла костром, кофе всё тот же. Голоса Лит и Маевы снаружи, плеск воды о посуду, тихое пение Эоти. Голос у неё был низкий, местами даже грубый, но пела она красиво, без фальши. Пара песен была мне знакома, забавно слышать их от человека, не знающего перевода, а это сразу понятно, поверьте. Пришла Маева, расстелила карту. Карта — распечатанный аэрофотоснимок, какими торгуют немногочисленные остатки авиаторов, вся в надписях кривым подчерком, основанных на слухах и словах других охотников за Адием. Всё лучше, чем ничего. Зона номер 9. Такое же дырявое лоскутное одеяло, как и Йорд. Мёртвое подобие города, населённое тенями, мутантами, теневыми гончими, призраками и чёрт знает чем ещё. Охота — промысел магов именно из-за этого. Зачертила веткой по бумаге, бубня себе под нос. Я достал инструменты, доделывать вчерашнее. Последняя деталь, последний штрих. Эоти всё смотрела на мои руки, гадала, кто ж я такой. До сих пор не знаю, Эоти, вернее мистера Сима так никто и не сказал. — Жив? Ты за рулём. Снова скрип дверей. А я ненавижу водить, что мотоциклы, что машины, велосипед, и тот ненавижу. Поставил Чёрную Субботу, раз уж день был явно не мой… Oh they say that it's over And it just had to be Ooh they say that it's over We're lost children of the sea, ohЗабегая вперёд, уже вижу жуткую панораму из обломков, не пустующих, к сожалению для нас, зданий, чёрного мерсерка, дерущегося с белыми воронами на периферии… Забегая вперёд, а пока я поставлю яркую чёрную точку. Таблеток нет уже целую вечность, звуки становятся непереносимыми… Здравствуй, красная луна .