Вводный курс в политологию и основы гос. управления

Я хотел побежать в больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что у них там бывает, так, знаете, и не пошел. И теперь хвораю дома. М. Зощенко

Хотелось домой. Невыносимо, до снедающей тоски хотелось домой. Прочь от больничных окон, от просторного двора, от улыбающихся американцев, от еды здешней – обычной, кстати, нормальной еды, не африканские жуки и ладно – прочь. И от английского с преувеличенно округлой «р» тоже. К своим. И все тут. Паша оказался отвратительным пациентом. Нет, в первые дни он исправно глотал таблетки, не вырывался из-под капельниц и много спал, беседовал с вежливым, как в кино, офицером полиции, беседовал с представителем ФБР, иногда беседовал с журналистами. Беседовал, как только пошел на поправку, по видеосвязи с внезапно оставшимися без председателя членами российского правительства. Вот тут-то и началось. Уважаемые дамы и господа министры в его отсутствие окончательно отбились от рук и являли собой теперь неуправляемое вечно галдящее олицетворение хаоса. Паша на правах начальства выключал им микрофоны, когда уставал говорить – слушал молча и строчил развернутые комментарии, все больше укрепляясь в понимании, что дальше так продолжаться не может. Будучи человеком здравомыслящим и обладающим логическим складом ума, Паша быстро сделал вывод, что его заточение грозит растянуться на неопределенный срок. А следом – еще один: чтобы срок сократить, нужно во что бы то ни стало надоесть надзирателям. Тогда-то его со всеми почестями и депортируют в Россию-матушку на красивом белобоком джете. Сказано – сделано: после того, как они с успехом довели до белого каления прежнюю российскую власть, выбесить вышколенный персонал первоклассной больнички в Вашингтоне не составило труда. До этого примерно соблюдавший постельный режим мистер Пестель неожиданно начал шататься по коридорам, причем в неположенное время, и несколько раз пытался даже выскользнуть мимо охраны на улицу – тоже в неположенное время. Стал вдруг отказываться от местной еды, требуя винегрета, селедки под шубой и бутербродов с красной икрой. В первых двух пунктах ему отказали (у врача чуть припадок не случился, когда мистер Пестель с гаденькой улыбочкой описал состав), красную икру принесли, но и ее раскапризничавшийся пациент есть отказался. Почему – никто не понял. Кульминацией стали трудности перевода шуточек из русскоязычного интернет-пространства: приобщаться к массовой культуре братского (теперь) народа почему-то никто не захотел. И когда в очередной раз мистер Пестель издалека завел разговор о выписке, отговаривали его недолго, неохотно и только из соображений приличия. Белый самолет и торжественная депортация действительно состоялись. Паша испытал нечто вроде дежавю, только как если бы его прилет запустили в обратной прокрутке: на борт проводила толпа вечно обрадованных чем-то американских граждан, потом аэродром, с трапа он помахал рукой напоследок, пообещав обязательно вернуться и в следующий раз провести время более продуктивно. Про себя, правда, вообще зарекся в дальные командировки улетать в ближайшее время. Пошло оно все, как говорится, известно куда, Паша будет сидеть дома, утвердит уже г-ну Арбузову план спасения речного судоходства, обсудит с г-жой Раевской программу популяризации классической музыки и балета и, была не была, пригласит г-на Юшневского к себе. На ужин. Потому что Паша был, конечно, человеком закаленным и стойким, но вежливые тонкие шутки, ремарки по существу и, кажется, целая коллекция костюмов и рубашек изрядно действовали на нервы нахождением по другую сторону земного шара. В Москве Паша бодренько забрался в салон служебной машины, как будто у него вовсе не ехала крыша от долгого перелета и смены часового пояса, и, проигнорировав все предупредительные сигналы не до конца восстановившегося организма, распорядился: – Ильинка, 9, будьте добры. По дороге в основном пялился в окно. Помимо – позвонил Сереже в Питер: – Я дома. Да. Нет. Нормально. Нет, не замерз. Нет, не устал. Да, поел. Да, поспал. Да правда поспал, Сереж! Мише привет. «Ты можешь быть бесконечно правым, – подумал про себя, – левым или центристом, но какой в этом толк, если Муравьев все равно найдет, за что тебя отчитать». Американцы, кстати, шутку не заценили. Автомобиль остановился напротив здания с колоннами. Паша это не сразу понял, вынырнул из своего оцепенения, только когда услышал голос водителя: – Приехали, Павел Иванович. Ильинка, 9. Он очнулся, наспех поблагодарил водителя и из машины вылетел так же быстро, как недавно влетел. Организм функционировал, казалось, исключительно на потребности делать, что д о лжно – и в продолжении Паша был вполне солидарен с мальтийцами. Его приезд спровоцировал страшный переполох. Непостижимым образом уже через десять минут после пашиного появления в дверях содержание всех разговоров свелось, в общих чертах, к тому, что «там Павел Иванович приехал, жив-здоров, только бледненький и под глазами вооооот такие синячищи». В остальном министерство работало как часы, в коридорах было было прохладно и светло, на окнах жалюзи, на подоконниках горшки с цветами, сотрудники одеты по дресс-коду и чрезвычайно серьезны. Паша поймал в холле первого попавшегося молодого человека, который не тащил в неизвестном направлении кипу бумаг, ноутбук или коробку, и как раз собирался сформулировать цель своего визита, но его опередили: – Рады вас видеть в строю, Павел Иванович, а вы к Алексею Петровичу, наверное? У него совещание. – Прежде, чем Паша успел среагировать, молодой человек продолжил: – Но если очень срочно, я его сейчас позову. Вы садитесь, не бегайте. Кофе вам сделать? Сейчас сделаем. Все, вот вам диван, ждите здесь, я быстро. Кофе действительно принесли вскоре после исчезновения понятливого юноши. Паша обживал диван, уставившись на фикус в углу, и рассеянно думал о том, что именно это называется, должно быть, «навести порядок». Пытался еще продумать свою речь, но ничего толкового в голову не шло. Вопрос был, конечно, срочный. Государственной важности – и даже больше, чем государственной. – Вам, что ли, Америка наскучила, Павел Иваныч? Юшневский, оказывается, влез в пашино поле зрения и загородил собой фикус. Паша посмотрел наверх. С низкого дивана и на покруживающуюся голову Юшневский выглядел бесконечно длинным. Стрелки на брюках, ботинки начищенные, часы на левой руке. – До трясучки предсказуемо. Потом расскажу. – Паша почувствовал, как трещат от улыбки щеки. Должно быть, это выглядело или тупо, или зловеще. Пошатываясь, он встал на ноги и схватил Юшневского за правое плечо. Голова пошла кругом – общее состояние давало о себе знать. – Послушай. Это срочно. Я там… Пока валялся с ушибленной головой… Переосмыслил. И кое-что понял. Паша выдал свою многозначительную реплику и замолк. Совещание прошло довольно бодро, по крайней мере, для рутинного совещания. Про работу почти всегда справедливо, что рыба гниет с головы, и если с головой все в порядке, то и вопросы решаются оперативно. Правда, ни слова из сказанного Паша не воспринял, потому что перед глазами время от времени двоилось, создавая впечатление, что Юшневских два. Два идентичных Юшневских, только один от другого на полсекунды отставал. Вместе со звуком. Кажется, говорили про финансирование оборонки. Паша не был уверен. Неважно, что решали, главное, что решили в пределах часа. Разошлись все тоже достаточно быстро, и в кабинете вскоре вообще никого не осталось, кроме них. Паша снова стал думать, как бы сказать то, что надо сказать, но интеллектуальные усилия ничем в итоге не увенчались. Отчасти потому, что Юшневский подошел со спины и положил руки ему на плечи. – Предложение подвезти в силе. Паша почему-то вспомнил, как еще до Америки, до всего, они ходили в Новую Третьяковку и час созерцали Кандинского. Паше все время хотелось неуместно пошутить, что «Кандинский» чем-то созвучно с «Каховский», но Ю… Леша выглядел слишком сосредоточенным, чтобы шутить. Потом долго бродили пешком по городу. Паша так ничего и не сделал. В Вашингтоне, валяясь на больничной койке и наблюдая только квадратик в окне видеоконференции, тысячу раз успел пожалеть. Сказать надо было как раз об этом – обо всем этом и совершенно о другом одновременно. – Да, – рассеянно кивнул Паша вместо всех подходящих слов. – Было бы здорово. И уже сидя в машине подумал о неизбежном: если Леша попросит пересказать нормально, от первого лица, что все-таки там случилось, он впервые за все это время перескажет по доброй воле – и даже не опустит, наверное, подробностей о собственных с трудом осознанных и разложенных по полочкам эмоциях. Леша не спрашивал, но в пашином дворе, вместо того чтобы с аварийкой притормозить у тротуара на пять минут, запаковался в один ряд с соседскими машинами. И это был, пожалуй, в достаточной мере хороший знак.