Табаки. День осенний.

В то утро обитателям Четвертой комнаты удалось проспать несколько дольше обычного, однако сон их при этом никак нельзя было назвать спокойным. Абсолютно все, даже, казалось бы, напрочь лишенный всякой эмпатии, Лэри, да что уж говорить, даже Черный – чувствовали что-то неладное. Тишина. Звенящая тишина, прерываемая только томным сопением спящих и шорохом крыльев Нанетты, была для Четвертой явлением чужеродным, особенно в такие часы. Некоторые даже вырывались из оков сна и высовывали головы из под толстых одеял, как обычно сваленных в бесформенную кучу прямо в центре кровати и походящих на шкуру какого-то диковинного зверя, огромного, пестрого и залатанного сотней лоскутов абсолютно разной расцветки и фактуры. Выглядывали нехотя, так как за окном, совсем низко под темно-серым небом выли и свистели хлесткие порывы холодного, уже, совсем ноябрьского, ветра. Однако тишина давила на Четвертую, и каждый ее житель не мог спать спокойно, в неведении ее причин. Кто-то раньше, кто-то позже, но, так или иначе, каждый после такого пробуждения наконец понимал эту самую причину: сам Шакал Табаки лежал в своем плотном коконе, беспокойно ворочаясь и тяжело вздыхая, даже можно сказать, хрипя, во сне. Не скакал по кровати, залезая поочередно на каждого из состайников, не сопел и не пищал им в уши, не лупил подушками, в попытках разбудить, не горланил песни ни своего, ни чужого сочинения. Безусловно, факт этот обычно злил или как минимум раздражал всех, включая даже миролюбивого Горбача, но в то же время такое пробуждение стало для Четвертой настолько обыденной частью жизни, что никто и не представлял, что стало бы со всеми ними без нее. Даже Лорд, всегда отвечавший на эти Шакалиные нападки агрессивнее всех, не захотел, да и не смог бы просыпаться как-то по-другому, даже если бы никогда себе в этом не признался. Больше всех переживал за бессознательное состояние Табаки, конечно же, Македонский. Почувствовав что-то неладное еще ночью, он до самого утра охранял сон Табаки, чувствуя исходящий от него пьяный, нездоровый жар. Одеваться начали только перед самым завтраком, все как один хмурые, придавленные этой тишиной, почти не нарушая ее, вяло перебрасываясь короткими фразами и то и дело кидая обеспокоенные взгляды на кокон Шакала и примостившегося около него Македонского. Разбудить самого Табаки так и не удалось. На все, на редкость осторожные для обитателей Четвертой, попытки это сделать, тот лишь что-то вяло промычал и закутался плотнее, предварительно зайдясь в хриплом кашле и проворочавшись с какой-то странной злостью. Дежурить остался Слепой, отпустив состайников завтракать. Через некоторое время после их возвращения, Шакал, наконец, очнулся. — Эй, — произнес Табаки слабым голосом. — Который сейчас час? Македонский выронил веник, которым подметали оставленные с вечера на полу осколки и окурки, и посмотрел на него с ужасом. — Помирает, должно быть, — заметил Лэри, сокрушенно качая перевязанной головой. Макс ахнул и выбежал прочь, даже не захлопнув за собой дверь. Шакал проникся и даже начал сожалеть о сказанном, хотя ни для кого не секрет, что ему всегда было приятно вызывать в людях такие бурные эмоции. — Что же ты, в первый день Закона? — эгоистично упрекнул Лэри. — Дату смерти не выбирают, — отозвался Табаки. У чумного братства всегда был очень разный подход к лечению одних и тех же болезней, и каждый считает, что его метод самый лучший. Поэтому после бутерброда, чуть ли не насильно запихнутого больному в рот (от завтрака тот отказывался напрочь, что напугало всех еще больше: отказа этого можно было ожидать от кого угодно, но только не от вечного голодного Шакала), его ждала череда разнообразных доморощенных процедур и рецептов. Конечно же, он страшно ворчал, используя для этого самые витиеватые словесные конструкции (иначе он не был бы Шакалом Табаки), но сопротивлялся довольно вяло. И, несмотря на то, что настроения от этого никому не добавлялось, все в целом шло довольно гладко. И пока по методу Сфинкса пациента запихивали в горячую ванну, и пока ему прямо на голое тело после этого натягивали колючий свитер, шерстяные носки и заматывали шарфом, и пока насильно кормили запасами меда из его же тайника. Гладко все шло ровно до того момента, пока нагретого, раскрасневшегося Табаки не вытащили из специально сооруженного гнезда, так как пришла очередь метода Горбача. Усердно растирая в руках вязкий крем с убийственным ментоловым запахом, он гордо объявил, что сейчас на Шакале будет применяться какой-то знаменитый метод древних китайцев. Даже будучи ценителем восточной культуры, Табаки почуял неладное, и утомленный часами усердного лечения, почти провалившийся в безмятежный сон, отреагировал довольно негативно. Сначала он пытаться отнекиваться, сурово бурча что-то неразборчивое в подушки, потом в ход пошли угрозы, когда стало ясно, что не сработали и они, и Шакала совместными усилиями принялись выуживать на самую поверхность кровати и стягивать с него свитер, тот начал отбрыкиваться. Однако довольно скоро состайники подавили его маленький бунт и недовольный Шакал был уложен на живот, одетый только в самые теплые из найденных в Четвертой штанов и шерстяные носки, обложенный для тепла со всех сторон подушками и одеялами так, что взгляд на его острые торчащие лопатки и четко прослеживающийся позвоночник открывался только сидящему на пленнике верхом Горбачу. - Пытатели! - обиженно заявил Шакал, приподнявшись на локтях, прежде чем рухнуть лицом в подушку и распластать руки. Долго он так, однако, не продержался, так как ни дышать, ни, что гораздо важнее для Шакала, отпускать колкие замечания в процессе лечения, не представлялось возможным. Так что, едва отпружинив от матраса, скрытого где-то в глубине под ворохом утеплительных средств, он принялся возиться, вращаясь по всей доступной ему амплитуде, пока не остановил свой выбор на руках, сложенных под головой, повернутой набок. Конечно, такая поза не удовлетворила Табаки на все сто процентов, так как он предпочитал видеть своего целителя, желательно даже смотреть ему прямо в глаза и контролировать каждый его жест, раз уж манипуляции совершались с его же, Табакинским, телом. Однако никакого выбора тут не предоставлялось и, устроившись наиболее приемлемым и удобным способом из всех возможных, Шакал еще раз горестно вздохнул и начал смиренно ждать. Смиренное ожидание продлилось считанные секунды. Стоило только Горбачу закончить втирать мазь между собственных пальцев, выдавить на ладони еще чуть-чуть из уже порядком помятого тюбика и, немного распределив порцию по ладоням, положить их на тощую бледную спину Табаки, как тот вдруг взвился и звонко вскрикнул. Все в комнате как-то разом встрепенулись, будто вырываясь из оцепенения обыденных дел, даже Черный удивленно приподнял бровь из-за своей книги. — Ты чего?.. — изумился Горбач, озадаченно разглядывая то свои руки, то шакалью спину. — Холодно вообще-то! — пожаловался тот, — Пальцы у тебя, Горбач, как будто горсть льда между лопаток высыпали! И крем этот мерзкий... — Ничего не мерзкий, — мгновенно успокоившись, поучительно заверил Горбач, снова растирая ладони друг об друга, пытаясь немного согреть их, — и не крем, а мазь, очень хорошая, лечебная, — на этих словах он слова положил руки на самую середину спины, немного по бокам, легонько поглаживая, как бы успокаивая. Табаки, тем не менее, опять не сильно, но заметно вздрогнул, обиженно зашипел и запустил в него свой едва ли не самый злой взгляд, на который был способен, обернувшись через плечо. — Ну-ну, что ты? Ну, немножко надо потерпеть, сейчас согреется! — успокаивающе заверил Горбач, продолжая поглаживать спину, не отнимая руки ни на секунду. Шакал напоследок сверкнул глазами и вернул голову в исходное положение, руки, однако, теперь прижав вдоль тела. Какое-то время ничего не происходило, Горбач не убирал и особенно не перемещал руки, давая привыкнуть и к температуре и к прикосновениям в целом. Табаки за это время и правда немного успокоился, постепенно выдохнул и Горбач с удовлетворением отметил это, как и то, что мышцы Шакала расслабились, лопатки медленно опустились, кулаки разжались. — Все, теперь хорошо? — поинтересовался он, готовясь уже перейти, наконец, к активным действиям. — Лучше не бывает, — пробурчал больной, нахмурившись. — Ну вот видишь! — слегка улыбнулся Горбач, увеличивая площадь своих манипуляций. Он по-прежнему не делал ничего, просто гладил, чтобы Табаки привыкал к его рукам постепенно и не зажался опять, делая задачу хорошенько все промассировать и промять практически невыполнимой. Тактика довольно скоро дала свои плоды. Уже через несколько минут Шакал, умиротворенно прикрыв глаза, мирно посапывал, лишь изредка сладко потягиваясь, или едва-уловимо, скорее всего, неосознанно, подаваясь навстречу прикосновениям Горбача. Тот же, в свою очередь, мягко массировал забитые плечи, ребрами ладоней тер устало сведенные лопатки, разгонял кровь вдоль позвоночника. Табаки разве что не урчал от удовольствия. Наконец, когда пальцы Горбача в очередной раз нажали на какую-то очень глубоко спрятанную, "секретную" точку между лопатками и шеей, даже не пытаясь сдержаться, "больной" издал совершенно неприличный полу-всхлип полу-стон. — Неприятно? — испугался Горбач — Наоборот! — негромко промурлыкал Шакал, растягиваясь до приятной дрожи даже в кончиках пальцев, — Горбач, миленький! Помни еще шейку! — тут же захныкал он, стоило только рукам массажиста спуститься обратно на поясницу. Горбач устало вздохнул и не желая спорить, покорно переместил ладони обратно на шею и плечи. На несколько минут в комнате снова стало тихо. Под аккомпанемент удовлетворенного пыхтения Шакала лечение продолжилось. Горбач проминал мышцы то увеличивая, то уменьшая напор, иногда пощипывал кожу, иногда постукивал только подушечками пальцев, успокаивая. После несколько болезненного нажатия на узел, образовавшийся в остром левом плече, он невесомо почесал шею вдоль линии роста волос, пытаясь скорее отвлечь Табаки от не самых приятных ощущений. Реакция последнего, однако, превзошла все ожидания. — Ммм... Сделай так еще раз, пожалуйста! — Как? — Ну поскреби там еще, как ты только что делал! Все еще не желая ввязываться в дискуссию с Шакалом, который еще каких-то полчаса назад явно был едва ли не в самом худшем из всех возможных для него расположений духа, Горбач опять провел ногтями по шее вверх и зарылся в растрепанное гнездо темных волос, мягко перебирая пряди и почесывая кожу головы. Табаки в это время уже и не помышлял о каких-либо рамках приличия. По телу его бегали мурашки, уши покраснели, дыхание сбивалось и иногда превращалось в негромкое, до неприличия довольное мычание. И снова все прервалось внезапно. Когда Горбач, не отрывая ногтей от разгоряченной кожи, повел ими вниз, и царапнул по тонкой, а значит особо чувствительной коже между лопаток, раздался истошный визг, которого казалось, испугался и сам издавший его Табаки. — Ну сейчас-то что? — вздохнул Горбач, убирая руки и складывая их на груди. — Я... Да ничего! — неожиданно растерялся Шакал, — Аккуратнее надо быть со своими когтищами, всю кожу с меня сдерешь! — Неужели так больно? — удивился сидящий рядом на протяжении всего процесса, Курильщик — Я просто попросил осторожнее — капризно отозвался Табаки. — Ну хорошо... - нерешительно произнес Горбач, закатывая спустившиеся рукава. Он опустил руки Шакалу на плечи и снова принялся их разминать, с удивлением отметив, как вроде бы, уже полностью размякшие и податливые в какой-то момент мышцы, опять стали каменными. Постепенно прорабатывая их, проминая большими пальцами до легкого похрустывания и оглаживая всеми остальными, в молчаливой задумчивости на предмет Шакальего недовольства, пару раз огладив худые плечи, Горбач повел вниз по спине ладонями, затем опять поднялся и прошелся по тому же маршруту растопыренными пальцами. Табаки поежился. Третий раз путь был проделан уже ногтями на все еще растопыренных, но теперь к тому же согнутых пальцах, чуть ближе к бокам. Страдалец снова слегка дернулся и рука испуганного Горбача соскользнула вниз, к матрасу, слегка царапнув уже живот. — Да не трогай ты тут, инквизитор несчастный! — взвыл Табаки, задергавшись так, что Горбач чуть не свалился с него. — Да что такое с тобой? – начал злиться Горбач, — Ноешь и ноешь! Можешь ты полежать спокойно полчасика? Для тебя же стараюсь! — А я, кажется, знаю в чем причина, — вдруг хитро прищурившись подал голос Лорд, стекая с подоконника. Злой и раскрасневшийся Табаки внимательно следил за ним, привстав на локтях и поворачивая голову по траектории его движения. — Ты-то куда лезешь, знаток? — сощурившись, ядовито поинтересовался он. — Спокойно, Табаки, — на редкость добродушно отозвался Лорд, несильно, но настойчиво вдавливая больного обратно в матрас, — лежи, а то никогда так не поправишься. — Горбач, дай-ка я на секундочку, — обратился он, как не трудно догадаться, к Горбачу. Снова уткнувшийся лицом в подушку Табаки, не видел, но отчетливо слышал, как тот завозился после некоторой паузы, во время которой, очевидно развернулась внутренняя борьба между нежеланием уступать время, отведенное на его знаменитый метод из китайской медицины и любопытством. Кровать под Табаки на секунду облегченно отпружинила — Горбач все же слез с него и плюхнулся рядом, но и кровать, и сам Табаки испытали это облегчение ненадолго, на поясницу Шакала немедленно взгромоздилось что-то куда более внушительного веса, и этим чем-то, несомненно, был Лорд. — А меня никто спросить не удосужился? — немедленно попытался возмутиться Шакал. — А мы тебя уже спрашивали, — беспечно отозвался Лорд, разминая пальцы, — Вчера спрашивали, на кой черт тебе понадобилось попереться во двор в такую погоду. Теперь лежи, пожинай плоды! Да не переживай ты так, — успокаивающе похлопал он по плечу, — зато завтра будешь как новенький! Заметили, дорогие состайники, — обратился он уже ко всем завороженно наблюдавшим за разворачивающейся сценой, — что Табаки, наш извечный балагур и музыкант, непривычно тих? И улыбки его клыкастой сто лет, по-моему, не наблюдалось! — Я же умираю, бездушный ты дилетант! — слабым, но крайне возмущенным голосом попытался воззвать к нему Шакал. — Ой, да брось, сейчас будет веселее! – одаряя всех присутствующих коварной белозубой улыбкой, пообещал Лорд. — Скажи-ка, Табаки, — снова обратился он к пациенту — Что, правда настолько неприятно, прямо-таки больно, когда Горбач трогает вот здесь? «Здесь» — были злополучные бока, а вопрос свой Лорд сопроводил легкими, явно не болезненными щипками за указанное место, от которых Табаки не только шарахнулся как удара током, но и пронзительно взвизгнул. — Или здесь? А, Табаки? Ну не больно же! — самозабвенно продолжал Лорд, явно вдохновленный такой реакцией. Второе «здесь» были уже быстро оглаженные шершавыми подушечками пальцев ребра. — Хватит! — запищал Шакал, зажмурившись и сжав в пальцах простыню до такой степени, что костяшки пальцев побелели. — Да брось! Мы же только начали, — промурлыкал Лорд, теперь уже явно целенаправленно почесывая ребра ногтями. — Лорд!!! Слезь с меня сейчас же, — верещал тем временем Табаки, неумолимо теряющий контроль, в перерывах отчаянно стуча зубами и брыкаясь как взбесившийся зверь. — Да уж, а я и не догадывался! — поразительно, но Лорд сиял, как начищенный самовар, — Столько лет прошло, мы все уже выросли, кто-то и не по одной кличке сменил, а ты сам, Табаки, давно уже забыл свою, как страшный сон... Такой большой мальчик, а какой-то пустяковой щекотки до сих пор боишься! — Ничего я не боюсь, придурок! Пусти! Не трогай меняяахахаха... — Тшш, ну что такое? Ругаться не обязательно! Я же едва-едва прикасаюсь... На самом деле, Табаки больше хныкал и скулил, чем по-настоящему смеялся, и вскоре Лорду перестало быть этого достаточно. Ловко соскочив с Табаки, и приземлившись на матрас рядом с ним, он принялся быстро-быстро тыкать указательными пальцами обеих рук в бока, в ребра, да и всюду, где только мог достать. Шакал продолжал повизгивать, поскуливать, и в попытках защититься и прикрыться, обняв себя руками, сразу же перевернулся на спину. Счастливый Лорд же явно только того и ждал. Не успел бедный Табаки сделать даже пару глубоких спасительных вдохов, как Лорд одним махом очутился у него на животе, поймал обе его руки за запястья и прижал к матрасу, подняв над головой. Красное, покрытое испариной лицо Шакала сделалось совсем испуганным. Тяжело прерывисто дыша, он смотрел на мучителя снизу вверх взглядом, полным неподдельного ужаса. Неестественно громко сглотнув и хрипло прочистив горло, он вдруг, вопреки ожиданиям состайников, чьи взгляды (к этому моменту уже все, без исключения), были прочно прикованы к разворачивающейся сцене, обратился к Лорду не с мольбами о пощаде, а со свойственной ему едкостью. — Еще не наигрался, садист чертов? —дрожащим, но злым голосом прошипел Шакал, скаля маленькие острые зубы, —Ну что тебе еще нужно? Слезай с меня сейчас же! — И не подумаю, — фыркнул Лорд, перехватывая руки извивающейся жертвы еще крепче, — и вообще, Табаки, скажи, чего ты так злишься? Разве тебе не весело? По-моему, так тебе очень даже смешно, но ты из последних сил пытаешься это отрицать! Ну ничего, сейчас перспектив открывается еще больше, да? — с этими словами Лорд сгреб оба тонких шакальих запястья, увешанные многочисленными браслетами, выцветшими фенечками и еще бог знает чем, в одну свою крупную ладонь и освободившейся рукой на пробу пробежался по верхним ребрам, недалеко от подмышки. Реакция превзошла все ожидания. Такого вымотанный Табаки выдержать уже был просто не в состоянии: — АААЙ!! ХАХАХАХХВАААТИТ! уберихихи рукиИИ... ЩЕКОХОХОТНОО! — Ну надо же, как мы заговорили! Все-таки щекотно, м? Ребят, не хотите присоединиться? Практически никому из жителей Четвертой уже давно не нужно было особое приглашение. За считаные секунды Табаки оказался окружен целой толпой состайников, у каждого из которых были свои обязанности: ухмыляющийся Сфинкс сидел теперь в изголовье кровати, прижимая руки Шакала собственными коленями, Лорд переместился на бедра, угрожающе положив пальцы на бледный впалый живот, как именитый пианист на клавиши фортепьяно, Горбач и Курильщик утроились по бокам, Лэри занял наблюдательную позицию на свободном месте рядом со Сфинксом. — Господа, прошу вас! Давайте решим все мирно, — предпринял последнюю, априори обеченную на провал, попытку договорться Шакал. Но было поздно. — Ну же, не стесняйся, Табаки, порадуй нас своим смехом, не сдерживайся! — добродушно попросил Горбач, усаживаясь поудобнее. И Табаки порадовал! То, как заливисто, тоненько, совсем по-детстки он хохотал, пока Курильцик почесывал ребра, то, как несолидно визжал, пока Горбач ввинчивал пальцы в беззащитные подмышки, то как безумно трясся, пока Лорд пускал проворных паучков из пальцев по его животу, отчаянно кричал когда один из них быстро проникал в пупок, то, как смешно фыркал, пыхтел и морщился, когда пушистое перо, которое Лэри в какой-то момент извлек из подушки, залезало в уши и гладило шею; все это могло выглядеть чем-то неизмеримо жутким в глазах любого, кому вздумалось бы заглянуть в Четвертую на свой страх и риск, несмотря на душераздирающие шакальи крики и такой редкий искренний смех всех остальных. Все это могло показаться даже чем-то воде страшной пытки, о чем не преминул сообщить Табаки сразу же после того, как был отпущен и обрел способность говорить. И все же всем в Четвертой стало гораздо теплее на душе. Даже самому Шакалу Табаки, даже если он никогда в этом не признается.