Death Defying

      Казалось, будто в его груди была дыра: боль пронзала его и вырывалась меж лопаток. Раньше ему бывало и хуже, гораздо хуже, но этот недуг был из тех, что полностью поглощали внимание своей бесконечной пульсацией. Редкая особенность его тела унимала его боль, пока он возвращался в сознание. Её источник иссякал в забвении с каждым ударом сердца, но, когда боль отступила, он заметил другие, менее значительные травмы. Его правое плечо сейчас болело, в знак того что оно недавно восстановилось, а над его лбом был некоторый холод, который извещал о его положении и вместе с тем внушал ему покой.       Хоть его глаза были сомкнуты и что-то мягкое держало их напрочь закрытыми, он чувствовал, что его окружение было светлым. В ушах стоял пронзительный звон, который постепенно стихал, а поверхность под ним была гибкой, почти наверняка матрас. Он также ощущал запах, тот стойкий парфюм, что витал в воздухе, — его напарница бывала здесь. Что бы ни случилось в конце их прошлой миссии, он добрался до дома и, как обычно, был оставлен в постели для лечения. Руж могла сейчас обрабатывать собственные раны, а может быть — чинить Омегу, теперь, когда с ним уже разобрались. Он провёл языком по зубам, и это стало первым движением, на которое он осмелился с момента пробуждения. Большинство из них было скорее сломано, чем цело, но он уже чувствовал, как челюсть видоизменялась, пока дентин и эмаль зарастали. Он явно пострадал, но было ещё под вопросом, мог ли тот урон сравниться с падением из космоса.       Для ёжика Шедоу такое состояние было не впервой. Выполнение миссии порой означало самопожертвование. Ему нравилась мысль, будто он понимал это лучше, чем кто-либо другой, однако к такому поведению его располагала, скорее, биологическая причуда. Дело не в том, что он был менее хрупким, чем его коллеги, но лишь в том, что раны не донимали его так долго, как остальных, и этим он был обязан необычной родословной. Он решил поворошить в памяти — последним воспоминанием было то, как он вместе с товарищами вошёл на базу Эггмана. Что ж, судя по компрессу на лбу и мягкой обстановке вокруг, все они вернулись в сохранности. Если сопоставить эти факты, то, скорее всего, он приказал им бежать, пока сам...       Скрытый от него мир вдруг стал темнее. Он ощутил, как лед с его лба исчез, и его сменило прикосновение в сто раз холоднее. Неожиданно с его губ сорвался шипящий вздох, и тень над ним отпрянула. Ледяная масса соскользнула с макушки на морду, затем врезалась в ключицу. Последовал звук падения нескольких маленьких предметов на пол, хотя некоторый холод остался на его грудном пушке. Он сразу почувствовал одну руку на своём лбу и другую — на повреждённом плече.       — Шедоу?! Ты очнулся? — он хорошо знал этот голос, хотя его тревожный тон был весьма не привычным.       Раздражённый тем, что первым его действием стало проявление слабости, он молча подумал, прежде чем выдохнуть. Хоть он уже предполагал это ранее, было приятно слышать, что она осталась невредимой.       — Да, Руж. Я очнулся, — когда его голос превратился в бормотание, он, конечно, пожалел о том, что стал говорить.       Её прикосновение вернулось к нему, в этот раз тяжёлое до степени неудобства, но он сумел сдержаться.       — Тебе всё ещё больно? Я ничего не пропустила? Ты забинтован почти с ног до головы.       — Всё ещё больно, становится лучше, — еле прохрипел он. Она сразу поняла и ослабила хватку. — Что с моими глазами?       — Я не проверяла их с тех пор, как перевязала: не хотела тебя будить. Просто скажи, если будет больно, и я остановлюсь, — пока слова вылетали из её рта, он заметил, как она мигом переместилась. — Тебе повезло, что голова не разбита: состояние, в котором мы тебя нашли, было… — свет затопил его взор после того, как повязку убрали. Он моргнул добрую дюжину раз, но летучая мышка по-прежнему казалась бело-бежевым пятном. Он попытался подсесть поближе, но её рука снова легла ему на плечо. — О нет, Шедоу. Ты не встанешь, пока я тебе не разрешу.       Она наверняка заметила, как он сощурился, ведь она слишком хорошо умела его читать:       — Руж, я в порядке. За мной не нужно присма...       Вес на его плече возрос, пусть и на чуточку, и он прикусил язык. Судя по остроте зубов, они точно заживали. Оставшись без выбора и поняв, что он не сможет встать и походить, он проворчал:       — Ладно.       Руж оторвала прикосновение от его тела и смела всё, что упало ему на грудь, прежде чем спряталось под кроватью. Только когда она ушла, Шедоу смог осмотреть всё ещё размытое помещение. Он находился не в своей комнате (настенные полки были слишком тесно заставлены для него), он был в комнате Руж. Что он делал в её кровати? Обычно она оставляла его в его собственной спальне, давала ему в одиночестве отдохнуть, но что изменилось в этот раз?       Когда она вернулась в поле зрения, он уже видел немного лучше. Теперь Руж обрела форму летучей мыши, хоть отдельные детали было трудно различить. Однако один нюанс, заключавшийся в сочетании цветов на ней, смутил его. Когда она присела обратно на кровать, устроившись около груди, он не мог не спросить:       — Почему ты до сих пор в рабочей одежде? Разве не стоило надеть что-то удобнее?       Слова достигли её, едва она начала опускать самодельный свёрток со льдом, который он еле успел разглядеть.       — Нет, потому что я заботилась о тебе. Неужели ты не понимаешь, что сделал с собой? — в её голосе была некая суровость, которую Шедоу слышал ранее лишь пару-тройку раз. — Ты ведь помнишь, что натворил?       — Ну… — его лоб напрягся, он попытался что-то вспомнить, однако всё, кроме того входа на базу, являлось загадкой. Он решил сменить тему. — Где Омега?       — Ходит по магазинам, запасается лекарствами для тебя. На нём не более пары царапин, в отличие от некоторых, — ответила она тем же тоном.       — Значит, всё получилось? Мой план сработал, — пытался беспечно ответить он.       — Да, Шедоу, ты снова совершил невозможное, ты снова бросил вызов смерти, — тяжкое прикосновение кухонного полотенца, наполненного льдом, заставило его вздрогнуть, крепко зажмурить глаза, в то время как холод распространялся по лицу. — А теперь напомни, что ты сделал.       — Я… — он испытал последний шанс, но ничего не приходило в голову, — я не помню.       — Так и думала… — тишина повисла в воздухе, каждая секунда длилась словно час. — Что ты помнишь?       Он почувствовал, как она шевельнулась и компресс отправился в путешествие по всему его лбу. Он не осмелился открыть глаза, когда ответил:       — Эггман использовал Изумруд Хаоса, чтобы привести в ход конвейер; разведка предположила, что он сконструировал ещё больше роботизированных копий меня. Мы вошли, пока он разбирался снаружи с Соником, думали, что это будет просто, — когда он сказал это, в нём вспыхнуло несколько импульсов, он вспомнил чуть больше. — Однако фабрику охраняли не только мои копии, но и роботы крупнее. Как только мы устраняли одного, другой тут же сходил с ленты, и так по кругу, это был нескончаемый бой на истощение. Мы добрались до… — память снова его подвела, — до какого-то места, возможно, это был генератор? Больше ничего не могу вспомнить.       — Ясно, — казалось, пробурчала она. Компресс исчез с его лба, и на его место легла тёплая рука. — Мне всё равно, если ты не хочешь этого знать, но мне придётся рассказать тебе, чтобы ты понял.       В её голосе послышалась дрожь, и этого стало достаточно, чтобы он распахнул глаза. Когда он посмотрел на неё в третий раз, его зрение полностью восстановилось, а грудь резанула новая боль. Летучая мышка Руж, которая всегда выглядела тонко и аккуратно, которой мода казалась более естественной, чем простое дыхание, сейчас сидела в идеально стильной комнате, покрытая густым слоем пыли, а под глазами у неё виделись мешки. Кроме перчаток, которые она сбросила с себя, чтобы ухаживать за ним, остальные элементы одежды оставались на ней: костюм испещряли порезы, маленькие раны и ссадины не были обработаны, а выглядела она так, словно в ней происходила внутренняя борьба.       Инстинктивно, он решил сесть:       — Руж, что...       Её ладонь прижалась к его рту; ему же не хватило силы тела и воли, чтобы противиться ей, вопреки изрядному беспокойству. Совершенно сбитый с толку, он прометнулся взглядом по её фигуре, словно это могло дать какое-то объяснение. Несмотря на её травмы, несмотря на усталость в её глазах, он смог распознать только одну эмоцию на её лице. Руж волновалась, Руж волновалась за него.       — Ты обрушил всё это на себя, весь тот бетон и металл. Ты уничтожил фабрику, — напомнила она, переместив руку, чтобы поласкать его мордочку. — Мы вместе добрались до генератора, увидели, что он работал от Изумруда, и ты приказал Омеге пробиться к выходу. Ты настоял, чтобы я пошла за ним, и обещал, что нас догонишь. Нам не понравилась эта идея, но ты продолжал отдавать приказы, ты сказал, что справишься с этим. И мы тебе поверили. Как только мы подошли к выходу, то связались с тобой по рации, сказали, что путь чист, но что-то произошло, — она отвернулась от него, её ладонь упала ему на грудь. — Не знаю, нашёл ли ты что-то в том генераторе или совершил это сам, но раздался взрыв; нас отбросило ударной волной за выход, когда фабрика рухнула. Было огромное облако пыли, щебень летал повсюду.       Они проработали вместе почти два года, хотя он больше склонялся к тому, что всё-таки один, с тех пор как он полностью восстановил память. Такие происшествия не являлись редкостью, он мог вспомнить по крайней мере семь подобных случаев после того как вернул свои воспоминания, однако стоило признать, что в этот раз всё было иначе. Он бы и обычно принял удар за неё, если бы их застигли врасплох или что-то в этом роде. Это было бы больно, но быстро. Однако сейчас он, без сомнений, переживал свои худшие мучения, начиная с того самого падения из космоса.       — Нам потребовалось пять часов, чтобы найти тебя. Мы натыкались на руки, ноги, но все они принадлежали андроидам, а когда уже нашли… — время, что они провели вместе, научило его не только тому, как получать за неё пули. По форме её крыльев и положению ушей он мог понять, что она была расстроена, даже не видя её лица. — Меня ужаснуло состояние, в котором ты был, — комнату вновь наполнила тишина, принявшись душить его своим давлением. Он услышал, как она глубоко вздохнула, и мог поклясться, что видел краем глаза, как она сжала руку в кулаке. — Сколько это может продолжаться? Сколько ещё раз ты раздавишь себя, застрелишь или сбросишь из космоса? Сколько ещё раз ты будешь бросать вызов смерти?       Её взгляд пронзил его, подобно острым кинжалам, и потряс не слабее, чем удар кувалды. Он видел ярость на поверхности её взгляда, но, что ранило его с большей силой, он видел и боль, что таилась у неё внутри. Никогда раньше не сталкиваясь с такой ситуацией, привыкнув отводить всё своё внимание на выполнение миссии и обсуждать её лишь впоследствии, Шедоу не смог сделать ничего, кроме как выдать правду:       — Я-я не знаю…       На её лице показалось ещё больше боли, и он проклинал себя за бестактность: ему стоило найти слова получше. Ему стоило сказать ей, что он всё вытерпит, или хотя бы приподняться, чтобы обнять её на крайний случай, однако он не был создан для этого. То, для чего он был создан, он, по своему мнению, сейчас и делал: сражался изо всех сил и действовал так, как считал нужным.       — До того как я нашла тебя в капсуле и мы трое стали командой, ты же знаешь, что я искала тебя раньше, знаешь же? — трагичным отзвуком в её голосе можно было сокрушить алмаз. — Я думала, что сошла с ума, разыскивая кого-то, кто упал из космоса, но, когда Соник отдал мне то самое кольцо, меня посетило одно чувство. Я поняла, что мы встретимся снова, — несмотря на то, сколько времени они провели вместе, Шедоу ни разу не слышал, чтобы Руж упоминала об этом, ни разу. — Эггман опередил меня тогда, сделал непонятно что в той капсуле, чтобы помочь тебе восстановиться… Я так не могу. Лучшее, на что я способна — это перевязать тебя и ждать.       Не в силах подняться, но желая что-то предпринять, Шедоу накрыл её ладонь своей:       — Я в порядке, Руж, я буду в порядке. На этот раз лишь потребуется больше времени, сколько там уже прошло?       — Почти двенадцать часов с окончания миссии; пять с тех пор, как мы принесли тебя домой, — ей не понравился этот вопрос, но она обхватила его руку в ответ. — Не знаю, смогу ли я так дальше, Шедоу. Не знаю, смогу ли снова… — её лоб разгладился, когда на лице проступили истинные эмоции. Это было так не похоже на Руж, которую он знал, — подобрать тебя, как сейчас. Однажды ты покалечишь себя так, что я не смогу тебе помочь. Сколько ещё мне придётся ждать дня, когда тебя правда не станет?       — Я… — его взгляд оторвался от неё, пока он пытался найти ответ. Такая забота, такое явное беспокойство за его благополучие и резкое неодобрение его саморазрушительных действий могли напомнить ему только об одном человеке. — Я поступаю так только потому, что обещал Марии защищать всех остальных. То, что со мной произойдёт, на самом деле не имеет значения. Я лишь дело второй важности.       В её глазах вспыхнул гнев, на этот раз искренний. Она вернула самообладание, и Шедоу знал, что у неё был стальной стержень, но он никогда не видел, чтобы он находил себе применение в следующем:       — Ты действительно думаешь, что Мария хотела, чтобы ты совершал это над собой снова и снова? Если это ради спасения планеты, то ладно, но мы можем остановить ахинею Эггмана и без того, чтобы ты подрывался или падал из космоса, если ты просто поговоришь с нами, если ты просто поговоришь со мной, — её хватка усилилась. — Этого будет достаточно, чтобы выиграть битву, тебе не нужно обращать всё в пепел или жертвовать своей жизнью. Ты сможешь сделать гораздо больше, если начнёшь думать о себе.       — О чём ты? Ты же не знаешь, что происходило с тем генератором, и я не могу вспомнить, возможно, он был настроен на взрыв в любом случае, — протестовал он, но его слова не были услышаны.       — Я правда сомневаюсь, что Мария хотела, чтобы ты урабатывался до смерти, Шедоу, — настаивала она. — Вообще, судя по тому, как ты её описываешь, я уверена, что это не так.       — О чём ты говоришь, ты никогда её не знала, — Шедоу стиснул зубы, только чтобы вновь содрогнуться от боли.       — Она была в том же положении, что и я, она волновалась за тебя так же, как и я, — отрезала она. — Представь хоть раз в жизни: что, если бы вместо меня здесь сидела Мария? Неужели её реакция была бы другой? Она бы не желала тебе такого, также как и я не желаю тебе, Шедоу.       Он так старался это оспорить, так старался достать из своей памяти хоть какой-то контраргумент. Безусловно, он много говорил о Марии, но сама Руж никогда с ней не встречалась. Они были совершенно разными частями его жизни, полностью отделёнными друг от друга. Тем не менее, под каким углом он ни пытался на это взглянуть, она была права. Образ бы отличался: Мария могла бы рыдать напротив него, ведь у неё не было такой силы, какой обладала Руж, но суть оставалась бы той же. Им обеим было бы больно. Руж было так же больно за него, как и Марии.       — Н-но почему? — пробормотал он. — Почему тебя волнует, чего бы хотела Мария?       — Меня не волнует, чего хотела Мария, дурачок ты мой. Я переживаю за тебя и знаю, что она — самый лёгкий способ до тебя достучаться, — от осознания того, что она победила, у Руж сразу же поднялось настроение. Она поёрзала на кровати, закинув правую ногу на левую, и наклонилась, начав играться свободной рукой с его иглами. — Конечно, ты можешь быть высокомерным, напыщенным, глупым, невежественным, и у тебя явно нет чувства стиля… но так уж вышло, что мы теперь вместе, — казалось, что перечисление этих черт доставило ей слишком большое удовольствие. — До тебя я была одна, работала от миссии к миссии. Но знаешь, гораздо приятнее возвращаться домой, когда тебя кто-то ждёт. Хотя ещё лучше, когда этот кто-то цел и невредим.       — Я могу, конечно, попробовать, но… — он задумался. О всём том, что между ними произошло. — На нашей работе нам действительно нужно сражаться, и мне придётся получать травмы время от времени.       — Я знаю, — возразила она. — Просто скажи, когда соберёшься взорвать себя или сделать что-то похожее, чтобы я смогла тебя остановить. Для так называемой совершенной формы жизни, ты начисто лишён чувства меры. У тебя есть два главных недостатка: ты слишком опрометчиво действуешь и, как бы сказать… — похоже, что она подбирала нужные слова, — тебе не стоит работать всё время, знаешь ли.       — Что ты имеешь в виду? — спросил он, пытаясь угнаться за ходом её мыслей.       — Я работаю с тобой уже сколько — два года? И до сих пор не знаю, чем ты любишь заниматься, помимо соревнований с Соником, бурчания в своей комнате или жертвования собой ради других, — когда он не уловил её идеи, Руж закатила глаза. — Подумай сам: тебе столько раз удавалось выжить, может, стоит задуматься, как именно ты бы хотел распоряжаться своей жизнью? — когда он снова не понял, она изогнула левую бровь. — Я даже не слышала, чтобы у тебя были какие-нибудь хобби, Шедоу. Что ты любишь делать кроме того, как обрушать на себя здания? Если бы завтра Эггман сдался и в мире не осталось глобальных угроз, что бы ты сделал?       Шедоу моргнул:       — Я… никогда не рассматривал такой возможности. Это кажется слишком маловероятным.       — Хочешь сказать, у тебя нет хобби? — она посмотрела на него так, словно он только что зажевал собственные ботинки.       Впервые за последнее время Шедоу почувствовал, как по его щекам расплылся странный жар:       — У-у меня никогда не было на них времени… У меня никогда не было времени ни на что, кроме работы, — нельзя было считать это чистой правдой, ведь на космической колонии АРК он играл вместе с Марией, слушал музыку, но с тех пор как очутился на Земле, не делал ничего подобного. Он всегда думал, что эти две половины его жизни никак не могли быть связаны.       Причудливое сочетание забавы и беспокойства охватило выражение летучей мышки:       — Серьёзно, ничего? Ты даже не думал завести себе девушку, хоть кого-нибудь?       — Никогда не брал это во внимание, — прямо ответил он, нервничая из-за жара, что продолжал набухать. — На самом деле, в плане отношений ты всё, что мне нужно.       — Д-допустим, ладно, ладно, — казалось, что последняя фраза привела её в замешательство, но она быстро взяла себя в руки. — Что ж, тебе наверняка потребуется вечность, чтобы ответить, но мы могли бы сходить куда-нибудь и заняться парочкой вещей. Было бы здорово проветриться и вернуться в сохранности, а не измученными и болеющими, как раньше.       — И что бы мы делали? — спросил он.       — Ну, мы бы начали с того, что ты ненавидишь. Шопинг, просмотр романтических фильмов, немножко баловства и всё в этом духе, — её улыбка становилась шире, пока она перечисляла идеи. — Думаю, если мы начнём именно с них, то ты поймёшь, чем сам хочешь заняться, намного быстрее. И снова начнёшь командовать.       — Ты слишком хорошо меня знаешь, аж как-то страшно. Боюсь, я не выдержу всего этого, — фыркнул он. Сказав это, Шедоу заметил, как хрип покинул его голос, а боль освободила грудь.       Он постарался присесть, только чтобы снова ощутить обратный толчок:       — Ты не встанешь с этой кровати, пока я не увижу, что ты восстановился полностью. Вплоть до каждой царапинки, пореза или синяка, — настояла она. — Мне плевать, если на это уйдёт четыре часа или четыре месяца.       Он хотел сесть, хотел перехватить инициативу, но не мог найти в себе сил. Не из-за сбоя в регенерации, а из-за необъяснимой тяжести в его груди. Слегка нахмурившись, он пробормотал:       — Ладно.       Она бегло его оглядела (очевидно, чтобы удостовериться, что он и вправду останется на месте), прежде чем их руки, наконец, разжались. Её пальцы заскользили по его телу, осторожно проверяя бинты и снимая те, которые казались лишними. В обычное время он сделал бы это сам, проснулся бы и сбросил всё с себя, обнаружив, что он здоров, однако в её действиях было что-то… приятное, хоть и безутешное оттого, что она этим занималась. И что-то несравнимо нежное.       Когда она закончила, сняв половину повязок, то посмотрела ему в лицо в ответ. Её глаза вновь блестели, и стоило ей заговорить, как он услышал радость в её голосе:       — Знаешь, ты бы выглядел даже мило, если бы перестал дуться. Но похоже, что нельзя вылечить всё сразу.       — Ну да, — пусть ответ не приходил в голову, Шедоу не мог не ухмыльнуться.       — О, твои клычки вернулись, я так по ним скучала, — промурлыкала она, собирая всё, что сняла.       Странный жар снова припал к его лицу:       — Видишь ли, ты так много времени провозилась со мной. А тебе стоило бы позаботиться и о себе.       — Да ладно? Кто бы мог подумать, — саркастически кольнула она. — Ты не сбежишь с кровати так просто, Шедоу.       Он оцепенел; она была уже счастливее, но всё ещё не в том настроении, чтобы ему доверять. Руж нужно было поберечь себя. Хоть её раны были небольшими и большинство из них смотрелись легкими порезами, содравшими кожу в корку, они нуждались в промывке и уходе. Ей так же явно нужно было отдохнуть. Его рука забралась в иглы, пока он на мгновение задумался и пришёл к выводу, который ему не понравился, но и не вызвал отторжения.       — Если я пообещаю остаться здесь и позже схожу на… — он подыскал правильное слово, — те встречи с тобой, и мы вместе пройдёмся по магазинам и развлечёмся или что-то вроде того, тогда ты позаботишься о себе?       — А, ты про свидания, они же так сейчас называются? Я знала, что неплохо ухаживаю за лежачими, но даже не думала, что умею это настолько хорошо, — её кисть опустилась ему на макушку, взъерошив иглы. Шедоу моргнул: он оговорился? Разве эти прогулки не назывались встречами? Он мало что понимал в общественных терминах. — Ты не проведёшь меня, Шедоу, тебе надо отдохнуть.       — Как и тебе, — он схватил её за руку и почти рефлекторно притянул к себе, встретившись с ней лицом к лицу, как намеревался. — И ты знаешь, как серьёзно я отношусь к обещаниям, Руж.       Близость, к которой он склонил, произвела немедленный эффект: он почувствовал, как мышка напряглась, когда их взгляды встретились. Руж опять закатила глаза, но в этот раз отвернулась полностью:       — Пожалуй, я этому поверю, — он отпустил её, и она тут же встала, направилась к комоду и собрала комплект пижамы, а затем повернулась к нему. — Я вернусь раньше, чем ты думаешь, так что устраивайся поудобнее. В конце концов, это моя комната.       — Кстати, — до того как она проскользнула за дверь, он снова привлёк её внимание, — я хотел спросить: почему здесь? Почему я не в своей комнате?       — Шедоу, я пощупала твой матрас, он твёрже камня. Завтра первым делом пошлю Омегу, чтобы он нашёл тебе что-нибудь взамен. Я хотела, чтобы тебе было удобно, разве не ясно? Я уже думаю переделать всю твою комнату: в ней так пусто, — возразила она. — Можно спасать мир и спать в удобной постели, знаешь ли. Если мне придется вбить в тебя эту мысль, так тому и быть: у меня полно времени, чтобы убедить тебя.       Когда летучая мышка исчезла из виду, вероятно, чтобы залечить собственные раны, из горла Шедоу вырвался вздох облегчения. Она позаботится о себе — вот, что было важно. Он же застрял здесь; бесспорно, он мог бы походить и размяться, если бы хотел, но раз это означало, что она не уделит себе внимание, то он не стал бы этого делать. Кроме того, его не волновало состояние тела — сейчас его голова гудела от бессмыслицы.       Почему он позволил себе нарваться на тот взрыв, было ли это ловушкой? Хотела ли Мария, чтобы он делал всё то, что им уже сделано? Что на самом деле означали эти свидания?       Придерживаясь своего обещания не вставать с постели, он всего лишь присел и осмотрел красно-белое помещение. Никогда раньше он не был в комнате Руж, по крайней мере, не задерживался в ней надолго. Без сомнений, она была обставлена куда лучше, чем его скромное жилище с серыми стенами. Если у него вряд ли находилось что-либо помимо стола, стула и кровати, то она так обустроила стены, чтобы они демонстрировали все сокровища, что она украла. Тем не менее, его внимание было обращено к столу.       Хоть поначалу его взгляд упал на некий Изумруд Хаоса — тот самый, который он, по смутным воспоминаниям, видел внутри генератора, — настоящей причиной его интереса стали объекты, стоявшие рядом. Правая часть ружкиного стола была заставлена рамками для фотографий, одна из которых была особенно широкая, а другая — высокая и тонкая. Та, что была больше, оказалась групповым снимком, на котором были почти все, кого Шедоу мог только знать: от Тейлза до забавного зелёного крокодила. Эми потребовала тогда, чтобы они вместе сфотографировались на прошлой вечеринке ко дню рождения Соника, вроде как, чтобы поймать момент. Естественно, Шедоу этому не обрадовался, хоть толчок крыла Руж и потребовал обратного.       О существовании второй фотографии Шедоу, однако, не помнил. Во-первых, на ней он улыбался, а во-вторых, он выглядел более умиротворённо, чем когда-либо на своей памяти. Определённо, снимок сделала Руж: это было селфи, снятое на плече Омеги. В кадре были лишь они втроём; они находились на свежем воздухе, в каком-то каменистом месте, и наслаждались покоем. Он предположил, что такое могло быть после миссии, когда они наверняка уже сокрушили одного из роботов Эггмана или же перевернули вверх дном очередную базу, но это не имело такого особого значения, как эмоции, запечатлённые на снимке. Пусть было сложно сказать что-то конкретное по поводу Омеги, но вместе они выглядели такими счастливыми. Руж приобнимала его за плечо, его глаза были закрыты; оба выглядели измученными, но такими довольными. Неужели подобные моменты были и вправду достижимыми, достижимыми для него?       Слова Руж насчёт Марии отозвались эхом в его голове: ожидала ли она от него столь многого? Как далеко она хотела, чтобы он зашёл? Он мог лишь догадываться, равно как и Руж. Хоть эти двое были такими разными, почти во всех смыслах противоположными, но казалось, что они переживали за него в той же мере, что и он, признаться, переживал за них. Он не был хорош в общении, даже на космической колонии АРК он был ужасен в социальных ситуациях, однако он мог подобраться к сути. Он понял, что место, отведённое в его сердце, было одинаковым для них обеих. И обещания, которые он дал каждой из них, были гораздо крепче, чем он сам.       Может, теперь он снова бросит вызов судьбе, но уже в другом смысле. Возможно, теперь, вместе с Руж, он заживёт хоть чуточку нормальной жизнью.