Сиреневое лето

      Евгений, как известно, просиживал все смены в кабинете. Его мало волновало, как и где быть ответственным и продуктивным. Аркадий лишь изредка забегал к нему, обычно приносил чай или оставался на обед, а потом пропадал в вечной толкотне приёмного покоя.       Кабинет Евгения Васильевича находился на втором этаже. Окна выходили на небольшой садик, где иногда прогуливались больные, и встречали рассветы при полном их параде. Часто приходилось работать, опустив жалюзи, но и это не спасало от настойчивого света. Случалось, что и безмозглые пташки, особенно воробьи — излюбленные воспитанники местных престарелых матрон, сварливой стайкой с десяток птиц вились вокруг окна Евгения, садились на форточку и чирикали, будто не знали иных забот.       Конечно, Евгений никогда не признавался, что ужасно им завидует.       Однако в этот день сирень билась в окно слишком настойчиво. Открытой форточки казалось слишком мало, чтобы впустить в болезненную грудь свежий глоток воздуха, и Евгений раскрыл его настежь. В этот утренний час никого из пациентов не было, бумажной работы тоже. Но всё-таки, созерцая с окраины города кромку леса, напоённую зеленью и встречающую безоблачное небо, Евгений волновался; его тревожил по-ночному сладкий запах сирени, уверенное колыхание занавесок на летнем ветру, само лето.       Лето, да… Ни одно лето не обходилось без поездки. А в этот раз отпуск не дали. Как специально — именно теперь в дверь постучали. Просунулась сонная физиономия Кирсанова, который ничего не спросил и с вялой улыбкой втиснулся в щель, тщательно баррикадируясь от коридора дверью. — Странное дело, но у меня никого, — объяснился он, сидя на скрипучем стуле перед столом, заваленным бумагами. Аркадий Кирсанов качался, словно ребёнок, туда-сюда, раздражая коллегу скрипом. Тот лишь поморщился, но не повернулся. — Жень, ну чего ты такой хмурый? — Один поедешь в деревню. Не отпускают меня.       Скрип прекратился. Раздались быстрые шаги, и Евгения окатило запахом сирени ещё сильнее, чем прежде. — Ну и пусть. Я с тобой буду. А потом, когда тебя отпустят, я потребую свой законный отпуск. Идёт?       Евгений развернулся. Слова Аркадия его не удивляли. Ему было интересно, откуда такой насыщенный аромат сирени в кабинете, где обычно воздух пропитан испарениями спирта.       Всё ясно. Аркадий… Ну какой он Аркадий — Аркаша! Именно так: Аркаша, непутёвый ребёнок, притащил целую охапку маленьких пятиконечных гроздьев, и весь белоснежный от бумаг стол был завален фиолетово-зелёным. Даже тепло-жёлтые стены из персонального дурдома превратились в стены дома, и солнечные зайчики, заброшенные на них распахнутым окном, играли на серьёзном и всё-таки сонном лице Аркаши. — Идёт, — и Евгений разом сел, но не на свой стул; он присел на стол, чтобы можно было лучше разглядеть лицо Аркаши.       Но Аркаша взял его за руки и улыбнулся. Он был растрёпанным, с распухшими от недосыпа глазами и росчерками синей пасты на ладонях. В волосы Евгений с удовольствием запустил пальцы, не приглаживая их и лишь прибавляя хаос; в глаза он с нежностью смотрел, пока гладил синие росчерки и после медленно покрывал поцелуями. Тёплые губы согревали холодные пальцы, доставая до самого сердца, и Евгений знал, как угодить любимому.       Аркаша был в восторге. Казалось, он затаил дыхание, перебросив всё внимание на сердцебиение, ускорившееся во много раз. Он смотрел на Женю, на фиолетовые гроздья рядом с ним, на солнечный мираж внутри кабинета и не верил себе. Он был готов забыть про отпуск, про деревню, про всё на свете, чтобы эта минута не кончалась. Когда Женя осмелел, солнцем пачкая аркашины щёки в поцелуях, тот не выдержал и обхватил его вокруг талии, прижимаясь к груди. Чужое сердце точно так же спешило, как и его. Ласковая ладонь на затылке дарила столько любви, сколько строгий Евгений никогда не подарит в словах.       А Евгений смотрел с грустной улыбкой на своего взрослого ребёнка, не желая его оставлять. И как сказать ему, восприимчивому и родному, что на лето он остаётся работать в инфекционном отделении?       Солнце поднималось всё выше и выше. Приятное тепло превращалось в палящую жару. Евгений, ловя ускользающий миг, словно всю свою жизнь, наклонился и шепнул Аркаше, касаясь губами ушной раковины: — Аркаша, а давай в деревню на выходных?