hush

Отметина на щеке — след удара сестры — расплывается мгновенно, наливаясь красным. Канкуро отшатывается к стене, прижимаясь спиной, и смотрит на Темари с вызовом, прикрывая ладонью пострадавшую кожу. Темари тяжело дышит, ее прямо трясет от злости, и отсутствие раскаяние в глазах брата не помогает ни на грамм. Она снова поднимает руку, готовясь еще раз впечатать его в стену — запястье ее перехватывает песок. Гаара никогда не любил, когда старшие брат и сестра ссорятся, а сейчас и подавно. Темари дышит глубоко и ровно, вдох-выдох, ищет успокоения — и песчаные тиски ослабевают, отпадают за ненадобностью. На несколько громких ударов сердца в комнате воцаряется тишина — никто из них троих не роняет ни слова. Всколоченная Темари с раскрасневшимися отнюдь не от смущения щеками. Гаара, прикрытый лишь жалкой простынью. Канкуро в одних штанах и, помимо отпечатка ладони на щеке, с ярким засосом на шее. Повсюду следы, намеки, полутона, разбросанные как попало вещи — свидетельства явно против них двоих. Ситуацию хуже и не придумаешь. — Канкуро, как ты мог? — качает головой Темари, не скрывая ни своего разочарования, ни глухого презрения. Взваливает всю вину на него, но Канкуро и не думает отпираться. — Ты не поймешь. Хвостики Темари забавно вздрагивают при глухих словах Канкуро. Действительно, Темари не понять — у нее по венам растекается влюбленность к гениальному мальчишке с торчащим хвостом из соседней деревни, а не к родному брату. Темари хмурится. — Темари, Канкуро — прекратите, — в Гааре просыпается Казекаге, добавляя голосу сталь. Он поднимается плавно, не давая белой простыне упасть — никто иной, как юное божество, сошедшее в этот мир. Канкуро мог бы любоваться им вечно. Жаль, что момент неподходящий. Темари бросает на Гаару тот же взгляд, что мгновение назад на Канкуро, и уходит, громко хлопнув дверью и не обернувшись. Гордая, оскорбленная женщина. Не повзрослевшая девочка, бурно реагирующая на все, что не вписывается в ее картину мира. Канкуро тяжело вздыхает и спускается по стене, чтобы сесть и запустить руку в волосы, взъерошивая. Его лицо горит с одной стороны. Руки у сестры сильные — это факт. Канкуро поднимает взгляд, когда чувствует прикосновение холодных пальцев к разгоряченной щеке. В свете первых предрассветных лучей волосы Гаары — пламя, глаза — драгоценные камни и глубокие воды беспробудного океана. «Любовь», — гласит иероглиф на лбу. «Любовь», — вторит Канкуро каждый раз, когда Гаара оказывается в поле зрения. Неправильно. Дико. — Жалеешь? Слово вырывается само собой и больно жжется на языке. Если бы не Канкуро со своими идиотскими чувствами, попахивающими извращением, не было бы ничего — и праведного гнева Темари в том числе. — Ты же знаешь, что нет. Канкуро кивает, принимая такой ответ, и поднимается на ноги. — Она поймет. Не сейчас, но потом, — он говорит это, потому что знает — так и будет. Темари никогда не была дурой, и ему не хочется сомневаться в способностях сестры приспосабливаться к жизни такой, какая она есть. Все равно ее громкие крики ничего не изменят, отчетливо понимает Канкуро в эту минуту, когда Гаара смотрит на него так — спокойно, но с заботой и любовью во взгляде. Они ложатся в кровать, чтобы Гаара попытался поспать еще хотя бы несколько часов, и больше не разговаривают об этом. На следующий день Темари отказывается от своих обязанностей и полномочий, чтобы покинуть Суну ради Конохи. Она упрямо смотрит на Гаару, когда предъявляет ему официальное заявление об уходе, и также упрямо не смотрит на Канкуро — только напоследок бросает еще один злой взгляд. Канкуро этого достаточно, чтобы понять, как сильно сестра хочет его придушить. В конце концов, они выросли вместе, одни против всего мира — ему не нужно слов, чтобы ее понимать. Гаара спокойно выдерживает этот удар, но Канкуро видит в его глазах скорбь. Стоит Темари уйти — теперь не так громко и без попыток сломать дверь, как до этого, — и Канкуро сжимает плечо брата в знак поддержки. — Жалеешь? Канкуро понятия не имеет, зачем снова делает это — режет их обоих без ножа одним словом, пристально рассматривая внутренности под микроскопом. Но Гаара только поворачивается лицом к нему, берет его руку в свою и нежно целует костяшки. Все существо Канкуро тянется к этим прикосновениям. Он знает, что это — самое правильное на свете, что только может быть. — Ты же знаешь, что нет. Темари все равно поймет и примет. Просто ей понадобится время, тишина и одиночество. Никогда не прозвучат слова извинений, оправданий и долгих бессмысленных объяснений. Но когда Темари в следующий раз увидит братьев — и одного проницательного взгляда будет достаточно, чтобы понять, что они все еще вместе, — она молча обнимет каждого из них по очереди и поведет показывать свой новый дом в Конохе. Потому что в первую очередь, несмотря ни на что, они семья — и всегда ей будут. Даже если братья имеют стойкую тенденцию злить и расстраивать свою сестру. Все это будет. Обязательно. Но потом. Сейчас песок перекрывает дверь, выполняя роль стража, чтобы на этот раз точно без незваных зрителей, и Канкуро упирается ягодицами в стол, зарываясь пальцами в красные вихры волос. И в это мгновение не существует ничего, кроме них двоих. Ничего, кроме этих (не)правильных чувств.