Разбитая чаша с вином

Ты мне улыбался, а я тебя так ненавидел. Ненависть бывает самой разной, самой интересной, даже непонятной. Моя была горькой — да, у неё тоже есть свой вкус. Но моя была горечью, была вкусом крепкого вина, которое я так не переносил, вкусом обиды и боли. Знаешь, как мне было больно смотреть в твои улыбающиеся глаза? Больно до ножа в груди, так, что моя оледеневшая кровь вспыхивала пожаром, огненным заревом, которое так стремилось тебя поглотить. Я хотел тебя поглотить, как делал это с другими. Но я кое-что знал — ты на моём языке расплывёшься сладкой тянучкой, которая застрянет между зубов, присосётся и не оторвётся, сколько бы я не пытался её оторвать. Намертво. Чтобы я каждый день помнил о тебе, ни на секунду не забывал, кончиком языка притрагиваясь к противной сладости. Я так любил сладкое. Люблю до сих пор. Но не тебя, не тебя, Цинсюань. Ты моя горечь, ты моя ненависть. Я тебя ненавижу. Но блядь... Даже демоны имеют сердце, хоть и не бьющееся. Оно неподвижно, как мягкие воды прозрачного озера, над гладью которого не пролетит ни один вихрь ветерка. Но ты коснулся своей выточенной из нефрита рукой, заколыхал, поднял там необъяснимые волны. Твой вдох — я чувствую твой запах. Твой выдох — я чувствую твою теплоту. А потом я умираю заново. Я ненавижу твоё тепло. Верни мне мои -40 градусов по Цельсию, забери обратно свой никому ненужный жар. Здесь любят холод, тепло ненавидят. Уходи сам. Убирайся. И никогда не показывайся мне на глаза. Сжимая в своей окровавленной руке одну половину твоего разбитого веера, ты всё равно умудряешься наполнить моё нутро теплом. Нашим с тобой космосом. Космос. Помнишь его? Ты любил про него мечтать, заглядывать в эти звёздные зеркала, пересчитывать там людские судьбы. Сколько ты насчитал? Я помню — триста двадцать восемь миллиардов, — я считал вместе с тобой, сидя неподалёку от твоей руки. Ты смотрел на небо, задрав голову повыше, чтобы увидеть каждый луч другого солнца, а я смотрел на тебя, потом на твою руку. Я так хотел её сжать. Но моя ненависть горькая, помни. Я её не люблю. Как и тебя. Но тогда покрывало ночного небосклона и повиснувший тонким серпом месяц решили ослепить тебя своим сиянием, вычерчивая на твоём прекрасном лице узоры. И твою никогда незабываемую улыбку. Никогда не забуду её. Никогда, Цинсюань. В тот момент ты напустил на меня лёгкий ветерок теплоты, что изнутри вылизал мои органы, мои рёбра, пока он постепенно не добрался до непонятного мне механизма в моей груди. Послышался треск — что-то забилось, завертелось и начало гореть. И он завёлся, каждый день прося энергии для своей работы, отбивая сбивчивый ритм. Энергией был ты, был солнцем для моего сердца. Хотелось взять тебя в руки, вырвать с голубого небосвода и навсегда насытить крошечного демона в груди, что так истошно изнывал без тебя. Но я знал: если прикоснусь до тебя — сгорю заживо — в лучшем случае ожоги и язвы покроют всё моё тело до самых кровеносных сосудов. Они лопнут, кровь утечёт и в жилах останешься только ты один. Только для меня. Для моего существования. Ненавижу. Ненавижу. Я должен был тебя ненавидеть! Но твоя белая рука, что всегда идеально обращалась с Веером Повелителя Ветра была непредсказуема. Когда твой жар соприкоснулся с моим холодом, я хотел тебя оттолкнуть, убежать куда подальше, сгрубить как можно сильнее. Но мои вены одна за другой начали взрываться от жара, тромбы срывались, а я мгновенно умирал. От твоего тепла и запаха грушевого вина. Я удушался — ты смотрел мне в глаза. Стягивая на моей шее канат, я не мог вздохнуть, лёгкие жгло, в голове звенело, но глаза были открыты. Я видел тебя. Я рисовал тебя глазами даже при смертельном удушье. Мы вместе лежали на зелёной траве поздним летом под пение цикад и сверчков, под трепетание светлячков, под твой заливистый смех. Ты лежал на моей руке, и показывал куда-то вверх. — Мин-сюн, Мин-сюн! Посмотри, какая яркая звезда, наверняка этого человека ожидает блестящее будущее! Мне всё равно. Главное, что мои глаза были устремлены на тебя, и в этот момент мне было так хорошо. Так тепло. И так сладко. — Мин-сюн, почему ты не отвечаешь? Ты повернулся ко мне, прижавшись ко мне сильнее, от чего в моих объятиях ты казался совсем крошечным, как щенок, что так любил своего хозяина. Твои глаза сияли как два изумруда, как ультрамарин в темноте с отражением жёлто-солатовых точек — светлячков. А ещё там был я. Моё растерянное, горькое лицо. От тебя пахнет алкоголем, от тебя аромат озорства. Во мне бушует пламя, я утопаю в твоих глазах. Говорят, они у тебя ветреные, как твоя стихия. В них вечная игривость и жизнерадостность. Но в твоих-моих глазах там трепет и нежность, там твоя чертовская любовь. Я не влюблюсь в тебя — говорил я себе. Но звёзд на небе становилось всё больше, тебя до умалишения много. Хочу обрезать твои крылья, чтобы ты больше никогда не взлетел к солнцу. Хотелось, чтобы ты всегда был на земле. Рядом со мной. Ведь людские таверны твоё привычное место обитания. Мне так хотелось разрушить их одну за одной, чтобы ты не спускался в мир смертных, дабы развлечься. Лучше остался бы со мной в космосе. На какой-нибудь соседней галактике. Там мы вдвоём. Там и сладость, там и горечь, там и ты, там и ненависть. Я не забывал о мести ни на секунду. Смотреть, как ты наслаждаешься жизнью, бездельничаешь целыми днями и только и делаешь, что посещаешь дворцы других небожителей, невыносимо. Хотелось тебя убить, но я не мог. Моя жизнь бы остановилась. Слеза скатилась по моей щеке, глядя на твой Веер Повелителя Ветра. Ты его так любил. Я так его ненавидел. Ты всегда вёл меня за собой, даже на разборки с мелкой нечистью. Ты сражался ветром, я прикрывал твою продуваемую спину. Это всё притворство, игра, как же ты поздно об этом понял. — Мин-сюн, берегись! Потоки яростного ветра могли перевернуть облака и склонить горы, но когда он подхватывал меня, он становился нежным и ласковым, словно срывал лепестки горной вишни. Взлёт — и я увидел, как по твоему белоснежному лицу потекла ярко-алая кровь. Твоя. Я не досмотрел. Прости. Я позволил тебя ранить, за это я себя ненавижу. Тебя ещё сильнее. Ты спас меня от когтистой лапы призрака, но сам попал в западню хитрой нечисти. Я так виноват. Если бы ты только знал, что я мог бы справиться и без твоей помощи, всё бы не случилось так. Но я так рад, что ты выставил свою грудь передо мной. Защитил. Ты меня спас. Ты меня и загубил. — Что ты делаешь?! Совсем из ума выжил?!! Да. Я испугался. Я растерялся. Смотреть на твою кровь мне невыносимо, но одновременно так приятно. Хочу ею упиться, утонуть и больше никогда не всплывать. — М-мин-сюн... Почему ты не можешь молчать? Почему ты улыбаешься сквозь разбитые губы? Почему ты так смотришь на меня?! — В следующий раз будь внимательнее, а то вдруг я не успею тебя защитить. — Заткнись! Я нёс тебя на своей спине, когда ты крепко обхватил мою шею, будто не желая никогда меня отпускать. Как бы я хотел в это верить. Хотел, но так горько, из-за чего приходилось сплюнуть. — Мин-сюн, почему ты такой грубый? Потому что я тебя не люблю. — Будь нежнее... Я тебя не люблю. Не. Люблю. Ненавижу, слышишь?! Ненавижу, твою мать! Космос открывал перед нами свои ворота, запускал в межгалактическое пространство, где я был вынужден скитаться от планеты к планете в поисках тебя. Кто же знал, что ты есть самая яркая звезда, до которой я никогда не смогу добраться, на пол пути беспощадно испепелившись в её лучах. В твоих огненных руках, что согревали, парили меня, сердце моё заводили. Оно работало — с каждым днём мне становилось труднее дышать. Я приближался к тебе. Поэтому я сгорал. Гори вместе со мной. Умоляю. А я буду продолжать тебя ненавидеть и носить маску притворства. Эта маска натирает, оставляет мозоли и царапины, но зато она скрывает мою горечь, которую я плеснул тебе в чашу с вином. А потом добавлял каждый день. По чуть-чуть. Ты глотаешь, и вместе с этим губишь себя. Пей больше, не позволяй мне влюбиться в тебя. Я любил наш космос, признаю. Единственное, что не даёт мне до сих пор забыть и тебя. Твой веер. Мои руки в твоей крови. И твой безжизненный труп. Ты не дышишь, вокруг кромешная темнота, не единого звука. Лишь бьётся моё сердце, что ты в меня всадил и успешно завёл. Там цветёт поляна из цветов, а над ними ты — светишь солнечными зайчиками. Ты меня оставил одного. Наш космос мгновенно опустел. Я тебя потерял. Я тебя убил. Так решила моя ненависть. Как-то давно я тебя потерял также как и сейчас, но сумел отыскать. В этот раз уже не отыщу больше уже никогда. Лишь твой холодный труп у моих ног и веер в руках останутся со мной навсегда. Ты пропал тогда на несколько месяцев. О тебе не было и весточки, меня это раздражало так сильно. Как же я тебя ненавижу, что хочу вскрыть твои вены и вырвать язык. Хочу растоптать твоё сердце. Хочу целиком проглотить. Однако я тебя отыскал, увидел твой свет издалека, почувствовал, что ты рядом. Это был ты. И ты опять пах горько — так пахнет порочная человеческая жизнь. Ты ею вымазался, испачкался этой грязью, мне требовалось тебя очистить. Я этого не хотел, хотело моё сердце. У демонов, вы скажите, его нет. Но это совсем не орган, это не вещь. Это то, что у вас в глазах. То, что скрывается под губами. Оно щекочет грудь. Оно любит танцевать. Я это чувствовал, поэтому лишний раз не открывал рот, а глаза скрывала маска притворства. Я притворялся. Только не знаю в чём. Не хочу вспоминать твой язык губ, не хочу видеть твоё нежное лицо перед собой, не хочу думать о тебе. Ты напивался до упаду, ты пил и пил, от чего алкоголь впитался в каждый миллиметр твоего тела. Ты явно что-то хотел вылить вместе с алкоголем, забыть, вынуть из своей головы. Но тут появился я, и выбил с твоих рук чашу, что вдребезги разбилась на полу. Вино пролилось. Потекли реками наши чувства. Разлился наш бесконечный космос с триста двадцатью восемью миллиардами звёзд. И каждая из них была днём, которые мы провели вместе с тобой. Жаль, что я узнал об этом только сейчас, когда тебя больше нет. Я тогда был так зол на тебя, хотелось тебя избить, хотелось просто задушить на этом месте! Но моя злость, как канатный мост — ненадёжная вещь. Она шатается под твоим ветром, раскачивается из стороны в сторону, пока в конце вервия не разорвутся окончательно. Меня уже тогда держала лишь нить. Лишь нить моей злости к тебе. Ты поднял на меня свои захмелевшие, влажные глаза, схожие на драгоценные камни и редкие морские жемчужины, с каплями морской воды, в которой отражается весь мир. Но в тебе нет земли, там нет людской суеты, там лишь наш утерянный космос. Там наш звездопад, там наша планета, окружённая вихрями цветочного ветра. О Бог... И там был я. Мы были там вместе. Держались за руку, глядя, как с небес плывут звёздные хвосты человеческих судьб, разбиваясь об земли пустынь и гор. Иногда они падали в море, а я пытался их выловить. В тайне от тебя. Судьба — миг. Это лишь вырванная страница из книги, которую приклеили к пятке человека, чтобы он сам определился, сколько стереть слов с её строк. Если человек трудится больше — букв становится всё меньше, а сам человек начинает писать собственной кистью поверх блеклых надписей. Но если он ничего не делает, всё время лёжа в постели, то и слова остаются те же, что написала для вас судьба. А как известно, это книга была украдена с Царства Кошмаров. С самой преисподней. Хорошего там не было, не будет никогда. Ты не мог знать, Цинсюань, что страница приклеена к тебе самая последняя с этой книги. Самая страшная. Самая нестираемая. Ты отобрал мою, ты этого заслужил. Глядя в твои изумрудные глаза, я чувствовал, как онемел, как замёрз, как застыло в моей груди сердце. Это было мгновение, но мои глаза тот час захмелели. Мне стало дурно. Если бы ты сказал хоть слово, я бы не выдержал, я бы разбил твои стеклянные глаза. Как же я их любил. Я так их ненавидел. В них отражалась жизнь, моря и горы, облака и туман. Парили птицы, распускались цветы. И раскрывал свои лепестки ты. Ты был моей магнолией, с нежно-розовым оттенком, с тонким шлейфом сладкой потоки, которая таяла на моём языке. Ты пах ранней весной, пах тающим снегом и этими магнолиями. Ты пах глазами. Они тоже имели свой личный неповторимый запах. Я никак не могу это описать, извини. Зачем же ты произнёс моё поддельное тогда имя? Зачем продолжаешь меня так звать? — Мин-сюн... Ты глянул на разлитое вино, на разбитую чашу, а затем посмотрел на меня. Хотелось вырвать тебе твои сказочные глаза с нашей планетой из сверкающих звёзд и лепестков цветов. Ты любил глазами, ты не умел это прятать. Всегда сдавался. — Ты напился, нужно возвращаться домой. Я попытался тебя поднять с кушетки, ты не поддавался, но и не сопротивлялся. Было ощущение, что ты бы позволил мне сделать всё, что бы я захотел. Я хотел многое. Я хотел твоих глаз, я хотел твоих губ. — Мин-сюн..? — Гм. — Это правда ты? Моё сердце дрогнуло, вечная холодность моего лица растаяла, как ранний снег в октябре. Цинсюань, я всегда был не тем. — Совсем мозги пропил?! Я это я, кого ты ещё хочешь увидеть? — Я хочу видеть тебя. Тебя настоящего. Не выйдет. Увидишь лишь пустоту, ведь меня нет. В этой дыре лишь разбитая грудь с вырванным сердцем, лишь падший цветок в бескрайнем океане, лишь утерянная записка судьбы, что отклеилась от моей пятки. Это можно назвать пустотой, непостижимостью. Но я зову это судьбой. Мой голос охрип, но мои руки ни на миг не отрывались от твоего горячего тела. Хотел держать тебя веками. — Настоящий понятие растяжимое. — Я хочу видеть твои чувства, Мин-сюн... Хах. Размечтался. — И не мечтай. Я уже хотел было поднять тебя на руки, как ты протянул свои дрожащие руки ко мне, прижимая меня вплотную, обнимая. — Я люблю тебя. А я нет. Уже нет. В моей голове был переполох, там были ветры и ураганы, что поднимали меня к небу и резко бросали вниз. Меня окружили водяные водовороты, что тянули меня вниз ко дну, закапывали меня под песками и потонувшими кораблями. А потом я опять оказывался в небе, над перистыми облаками и грозовыми тучами, встречая на своём пути яркое солнце, что вцепилось мертвенно в меня своими лучами. Оно душило, как наэлектризованный жгут, сжимая моё горло до смерти. Сладко-горько. Приятно-больно. Любимо-ненавистно. Всё смешалось в нашем космосе, в нашем море, когда ты смотрел на меня глазами полных надежд и желаний. Так вот что ты пытался потушить алкоголем. Это была любовь. Это был я. Как же ты был глуп, ведь чаша с вином всё равно не зальёт дыру в груди, не затопит меня по самую макушку, ведь я всплыву вновь. Тебе сразу лучше умереть. Без отчаяния. Без надежд. Без сожаления. Ведь моего признания ты не добьёшься, как и меня. — Пошли, твой брат волнуется. Да ему плевать, где ты вновь напиваешься. Но вот мне — нет. Я тебе не дам утопиться в алкоголе, как и в твоей любви. Слишком просто. Слишком предсказуемо. Тебе нужна более болезненная смерть. — Мин-сюн..! — Заткнись! — Ты хоть слышал, что я сказал? Лучше бы я правда на тот миг оглох и никогда не слышал тех бо́льных до дрожи слов. Так горько, хочется запить. Я промолчал, и попытался вырваться с твоих объятий. Но ты вцепился в мою талию, как клещ, прижав свою голову к моей груди, слушая моё колотящее по стенкам сердце. Оно пыталось выбраться с темницы, в которую я его запер, огородив острыми рёбрами его единственное окно. Бьётся, бьётся об кости, растекаясь между загнивших полос рёбер, желая хоть на секунду слиться с тем, кого оно так любит. Но я не выпущу, лишь охрану усилю. Никого не впущу. Никогда. — Мин-сюн, скажи хоть что-нибудь. — Сегодня дождливый день, а у тебя нет верхней одежды. Это не забота. Нет. Это противоядие от твоей улыбки. Я её, блядь, люблю. Да. Признаю. Я живу ради неё. Чёрт. Как же я тебя ненавижу. — Когда ты понял, что мои чувства по-отношению к тебе не как к другу? Когда впервые встретил тебя. Тогда и повесил кандалы на своё сердце. — Недавно. Твоё тепло меня сжигает. Я таю как воск, я таю как снег, я таю как звёзды по утрам. — Ха-ха-ха... Ты и правда самый лучший на свете! Твой смех, словно перелив сотни серебряных колокольчиков, соприкасающихся друг с другом в танце ветра; как пение соловья, что спрятался в густых цветках персика; будто журчания прозрачного ручья, где прячется драгоценный нефрит. Ты как ветер — прекрасен и неуловим. А ещё всегда открытый, как оставленное послание для возлюбленного от его тайной поклонницы. Ты сам не замечал, как показывал мне свою любовь. Ты рисовал звёздами это слово. Ты глядел на это творение своих рук, в тайне надеясь, что когда-нибудь я распознаю твоё скрытое письмо. Ты не знал, что я уже давно его прочитал. Глазами ты писал мой портрет. Губами шептал для меня поэму. Рукой раскрывал свой веер, чтобы меня защитить. Я всё это видел. Я видел, как ты сильно меня любил. Я этим пользовался, я этим игрался. После я отдал тебе своё верхнее одеяние, чтобы ты не замёрз, а сам шёл рядом под проливным дождём. Ты же мог разогнать тучи, почему ты это не сделал? Поэтому пойми, что мои чувства никогда не растопятся. Пока моё сердце не нашло трещину в моей груди. В тот день я почувствовал вкус твоих до безумия сладких губ. Небо — космос. Мы в нём две горящих звезды, что так далеко друг от друга, но так близки. Ты белый. Я черный — невидный почти. Но ты меня всегда замечал, всегда видел в чёрной простыне ночи едва мелькавшую галактику, которой был я. Там лишь одна планета, на которой живу я. Она называется — месть. И она не для тебя, Цинсюань. Не для тебя. Туман опустился на цветочный сад твоего дворца, обволакивая кусты и деревья мягкой периной; даже небо угасло в ночных облаках, и лишь полная луна величиной в пол земного шара выглядывала из-под грязных клякс полотна. С твоего признания прошло несколько муторных месяцев, ведь ты всеми силами пытался думать, что это был всего лишь твой бредовый сон. Но в глубине твоей души всё равно была капелька надежды на моё взаимное согласие хотя бы даже во сне. Я решил действовать, ведь времени больше ждать я не мог. Твой брат всегда мелькал у меня перед глазами, смотрел с высока, презирал — я хотел его убить, тебя — ещё сильнее. Подожди, ещё чуть-чуть. Ты стоял на террасе в длинном белом ханьфу, что подчёркивал твой благородный и изящный вид, с плеч ниспадали, словно шёлк, твои чернильные волосы, что у кончиков слегка вились, в руках вертелся Веер Повелителя Ветра с иероглифом «Ветер» на одной стороне и тремя полосами ветра на другой. Ты только что прибыл обратно в пантеон небес с очередного задания, куда я отправлялся с тобой. Здесь мы опять вместе. Я стою рядом, и смотрю на твой мужской облик, который я любил больше всего. Я так давно его не видел. Не видел тебя мужчиной. Я скучал. Линии твоего лица оставались всё такими же нежными, слегка с женственным очарованием, но всё-таки принадлежащие мужчине, щёки румяные, как щекотливые лепестки персиковых цветов, омытые каплями утренней росы. Длинные ресницы скрывали твой взгляд больших глаз, что застлала таинственная поволока медового блеска, будто ты о чём-то задумался. Розовые пухлые губы, как два спелых персика, источавшие сладкий привкус, переливались в бликах лунного света, походя больше на экзотические фрукты, спрятанные в глубине непроходимых джунглей. Я был голоден. Голоден до твоих губ. И я решил сделать первый шаг, сделать то, чего жаждало столько лет моё сердце. Лишь мне одному были ведомы мои помыслы. Я очутился напротив тебя, всматриваясь в твои глубокие глаза, в которых плавали обломки кораблей, потонувших в пучинах чёрных вод. За них хватался я, держался, но руки предательски дрожали, а ты лишь сильнее заманивал в бездну на дне. Разве должно быть не наоборот? Твои глаза торопливо забегали по моему лицу, ища в них карту похода к моему сердцу. Если бы ты был хоть капельку внимательнее, заметил, что я уже давно её выдал тебе прямо в руки. Просто посмотри. Мы находились так близко, что я мог слышать твоё участившееся дыхание, твоё сердце, затапливаемое дождём из кровавых слёз, твой звон звезды-судьбы в твоей никому недоступной душе. Лишь я имел ключ, лишь я знал, как туда попасть. Я был одержим тобой, я был по уши влюблён. Но я продолжаю себя обманывать даже тогда, когда ты уже мёртв. — Мин-сюн..? Ты смотрел на меня слишком сердечно, слишком по-любимому, так, как смотрят до смерти влюблённые. Значит ты умрёшь от этой проклятой любви. Моя ненависть закопает тебя в самое недро земли, где твоё тело сгорит до тла. — Мин... Замолчи! Я влюбился в твои губы ещё сильнее, когда затыкал твой дрожащий голос своим ртом. Ты горячий. Ты сладкий. Ты до ненависти любим. Я приобнял тебя за талию, прижимая твоё дрожащее тело к себе, чтобы согреть от этого ледяного ветра. На самом же деле грелся не ты, согревал меня ты. Я чувствовал, как внутри меня сердце протискивается сквозь щели, щемится наружу, а ты так близко услыхал его жалобный плач. Я показал тебе свою слабость, чёрт, я стал так уязвим. И всё рядом с тобой, в твоих пожизненных объятиях. Ты ломаешь мою броню, ты пробиваешь мне череп, вырезаешь из груди моё сердце. И всё для того, чтобы заполнить свою пустоту под названием «любовь». Любовь не сложная, в ней просто нужно любить. Ты меня любишь, а я буду утверждать, что я — нет. Когда ты осознал вкус моих холодных губ на своих, ты засмущался, ты пытался отпрянуть, но я тебя удержал, сжал сильнее, углубил поцелуй. Так я без слов выражал такое для меня трудное слово «любовь». Кажется ты меня понял, потому что я почувствовал горячую каплю на своей руке, что держала твоё лицо. Ты заплакал. Лишь от счастья. Лишь от взаимной любви. Я ублюдок. Грязный мерзавец. Паршивая псина. Я тебя не люблю, прости. Ты ответил на мой поцелуй, схватившись за мою шею и приподняв ногу, чтобы оказаться ещё плотнее ко мне. Ты улыбался сквозь поцелуй. Ты плакал сквозь счастье. Ты тонул под морем «Любовь». Я помню, как мои руки тебя обнимали, прижимая тебя к краю террасы, губы выводили на твоих мокрые линии, а языки сплелись в жарком танце страсти, охватившей наши тела целиком. Мы отрывались друг от друга, чтобы вздохнуть влажного воздуха, переглянуться и вновь соединиться воедино. Твои глаза были всё такие же мокрые, губы распухшие и горячие, щёки краснее цветков крабовой яблони. Если бы не звёзды на небе, я бы смог влюбиться сильнее. Влюбиться вообще. А так я лишь тебя ненавижу. Целую твои губы потому что так надо, а не потому, что хочу. Да. Я ублюдок. Я повторю. Всё благодаря твоему брату. Спасибо скажи ему. Я считал каждую секунду наших поцелуев. 1380 секунд. Столько же останавливалось моё сердце. Столько я сходил с ума по тебе. — Мин-сюн, я это знал. — Ты не мог этого знать, я понял это только что. Вру. Но так мне будет легче. — То есть поцелуй помог тебе разобраться в твоих чувствах? Нет. — Да. Ты улыбаешься. Улыбаешься. Улыбаешься. А я осознал снова, что улыбка твоя для меня всё. Кислород. Мой антидот. Наш с тобой космос. На моих губах остался привкус сладости и вина, привкус ветра и весны. Как пахнет ваш ветер? У каждого он свой. Мой — это ты. А я буду твоей землёй, хочешь, могу стать водой, мне всё равно, как ты будешь меня использовать. Всё равно в конце тебя ждёт лишь одно. Призрак твоей души. — Ха-хаа-ха-ха-ха-хаа... Я смеюсь. Вокруг тишина. Где-то капает кровь. Перед глазами мелькают воспоминания нашей с тобой жизни, я вижу эти картинки в каждом зеркале, в каждой луже воды, в каплях дождя. Я вижу твоё вечно улыбчивое лицо, слышу твой заливистый смех, чувствую, как бьётся твоё сердце, принадлежащие только мне. Осознать, что больше тебя нет..? Я не могу. Я просто не смогу тебя забыть. А наш космос, Цинсюань? Меня поглотила тьма, ведь ты осколками осыпался на край земли, забрав собой свой свет. Ты больше не горишь, не сияешь, не даришь тепло. Теперь темно, холодно, совсем одиноко. Я остался один во всей Вселенной. Один. Ведь тебя со мной нет. — Цинсюань, почему ты никогда не слушал меня? Почему? Блядь, объясни, почему?!! Даже тогда, когда у нас было всё хорошо, ты пропускал мои слова мимо ушей. Мы любили то место, где любовались звёздами, ведь в такие моменты космос лишь наш, каждая звезда находится в нашей власти, а судьбы, как раздачные карты — неизвестно, на какую наткнёмся сегодня. Ты лежал на моей груди и снова считал, когда я перебирал твои густые волосы, пропуская сквозь пальцы запутавшие пряди. — Триста двадцать восемь миллиардов один, триста... Ты прервался, заметив, как в небе пролетел очередной осколок звезды и исчез в то же мгновение, приземлившись в какой-то неизвестной галактике. Твои брови нахмурились и я почувствовал, как ты привстал, внимательно глядя на звёздный небосклон с миллиардами прошитых судьбоносными нитями дыр. Я научился читать тебя по дыханию, по каждому движению твоего тела. Без твоего тепла моё тело опять замерзало. — Что случилось? Ты с дрожью в голосе мне ответил: — Одна из звёзд-стражей, охранявшая звезду моего брата, упала. Это плохое знаменование. В ближайшем будущем его ждёт беда. За последние годы пала уже вторая звезда, несчастье всё ближе. — Не стоит верить в это так сильно, вдруг ты что-то перепутал. — Эй, Мин-сюн, как ты такое можешь говорить?! Я столько лет потратил за наблюдением судьб звёздного неба и сейчас ты мне говоришь, что я что-то перепутал? Да не может такого быть! Мне не мешает тебе врать. Конец очень близок. Ты посмотри на свою звезду. У тебя уже ни одного защитника, а ты продолжаешь волноваться лишь об этом Водяном Самодуре! Я прижался к тебе грудью, желая согреться хоть немножечко больше, чем обычно, ведь теперь ты стал моим наркотиком, а я стал зависимым. Тепло меня пожрало, лёгкие заполнены до отказа огнём из твоего сердца, в животе парят волшебные фениксы, с обжигающими перьями. Шрамы от прикосновений снаружи, ожоги изнутри. И не одно лекарство не вылечит меня от этих ран, лишь ты сможешь поддерживать мою жизнь день ото дня, покуда ты не исчезнешь с небосвода. Я виню себя за эти мысли, ведь я никогда не хотел тебя по-настоящему убить. Убить не означает лишить жизнь, это может означать многое. Я хотел разрушить твою счастливую жизнь, сделать тебя никем, лишить близких и дорогих. И оставить подле себя. Это я решил лишь совсем недавно, когда понял, что лекарства от моих ран на свете не существует. Только летний ветерок с запахом пыльцы и листьев бамбука меня исцелит, лишь запах магнолии с твоих волос, лишь теплота твоей нежной кожи. Только так я смогу жить. Да. Я уже мёртв. Но это не означает, что я не могу умереть ещё раз. Я буду умирать сотню раз, тысячу, десять тысяч раз, пока окончательно не превращусь в пыль, которую ветер унесёт за миллионы миль от морей и рек, подальше от тебя. Настолько далеко, что я смогу о тебе позабыть. Но я знаю — забыть тебя не в моих силах. Ты как полная чаша с вином, которого так много, что ты уже не можешь сделать хоть глоток, но когда чаша проливается ты понимаешь, что вина совсем чуть-чуть и ты не сможешь удовлетворить себя этими каплями. А когда же чаша и вовсе падает на пол и разбивается в мелкие крупицы, то ты теряешь всё, без возможности вновь налить себе любимый напиток и согреть свой организм в холодный и печальный день. Больше наливать некуда. Больше нет ничего. Если тебя не будет, то жизнь станет разменной монетой, которую я отдам без раздумий и потону в глубинах чёрных вод. Лучше захлебнусь, чем хоть на миг увижу твоё тело с перерезанным горлом. Твоя шея всегда была местом моей симпатии. Я любил её целовать, я любил ласкать носом кожу ниже твоего уха, судорожно вдыхая цветок магнолии, приросший к твоей звёздной коже. Ты был весь в крошечных звёздочках — маленьких родинках, россыпи которых встречались то тут, то там, по всем участкам твоего идеального тела. Ты сам мне предложил себя, сам захотел испытать страстное желание. Губы твои немели, опухали, краснели. Ты же знаешь, почему твой брат меня так ненавидит и говорит держаться тебе от меня подальше? Он давно меня подозревает в этом преступлении. Поэтому мы спускались на землю, в твою тайную резиденцию недалеко от имперской столицы, где ты развлекался, где я тобой любовался. А ночью нас ласкали покрывала и одеяла, лунный свет и наше горячее дыхание. Ты любил смотреть на меня над собой, целовать мои губы и обнимать меня ногами. Ты любил нежно, я тоже это обожал. Я любил тебя гладить, мять твои мужские изгибы и мышцы, сжимать твои бёдра и зад. Поддаваясь моим движениям, ты всегда отвечал бушующим пламенем неутолимой жажды близости, прижимался ко мне и просил с каждым днём всё больше. Я выполнял каждый твой приказ, желая доставить тебе пик удовольствия. Да. Я так хотел. Моё разгорячённое сердце давно сбежало из тюрьмы моего разума и живёт теперь с тобой на твоей звезде. Взирать на тебя сверху вниз доставляло мне удовольствие, ведь каждый участок твоего тела был в моей власти, в моём жадном плену. Ты прогибался, когда в очередной раз в тебе скрывался мой член, выдыхал мне в губы жалобное «Мин-сю-юн» и прятал лицо за руками, пытаясь скрыть своё смущение и наслаждение. Я боялся видеть твоё лицо в такие моменты, боялся, что больше никогда не смогу отпустить тебя из своих рук. Я был в тебе. В твоей крови, в твоей голове, в твоих глазах. Я был везде, как и ты во мне. Мы стали единой душой, стали одной звездой, потому что так распорядилась судьба. Мы стали океаном, который может затопить весь свет лишь одной своей волной. Ты стал моим. Моим. С пульсом 90 ударов в минуту. С пожизненной тахикардией и фиброзом лёгких. Нам никогда не вылечиться, нам больше никогда не стать счастливыми. Ты был моим лекарственным ядом, который убивал меня и тянул мою жизнь. Я был твоей надеждой в одиноком и жестоком мире. Жаль, что наша «любовь» продлилась так мало. Нужно было дать тебе больше времени испытать это ложное чувство. С того момента я отказался от лекарства. И стал умирать. Я делал так, что рядом со мной ты сходишь с ума. Я не хотел. Это заложено моей судьбой, извини. Проклятия сыпались одно за одним, моя душа горела от сладкого предвкушения долгожданной победы, но сердце на орбите твоего солнца трескалось, как фарфоровая чашка. Боль удавливала рассудок, мне было до ужаса больно. Больше в твоих звёздных глазах не было блеска, не было отражения неба. Ты всё шептал мне, обнимал, а я мысленно втыкал себе в грудь нож, чтобы пригвоздить сердце обратно в его тюремную камеру. — Мин-сюн, Мин-сюн, всё ведь будет хорошо? Вместе мы ведь справимся с этим несчастьем? Я опять тебе лгу, но так равнодушно уже больше никогда не смогу. — Да... Мы справимся. Как хорошо, что ты не заметил, как дрожал мой голос. Я допустил минутную слабость, мысленно бью себе пощёчину. В тот момент я осознал... Я не хочу, чтобы ты страдал. Я не хочу, чтобы ты умирал. Я не хочу, чтобы ты меня разлюбил. Но было это уже так поздно, ведь твоя звезда на небе уже почти слилась с чёрным одеялом неба. Уже не было другой дороги, у нас не оставалось ничего. Ши Уду должен был заплатить за всё, как и ты. Но почему моё сердце так яростно тебя оправдывает? Зачем? Ты должен быть наказан, как и вся твоя семья. Но чёрт... Так я наказываю себя, так я рассыпаю свой прах вдоль дороги. Я же не выживу, космос умрёт без нас в темноте. Звёзды потеряются, а нити запутаются в клубок. Так и мы упадём с облаков. Я дал тебе один шанс. Дал его и себе. Но я не знал, что брат будет дороже меня. Меня накрыла ревность, злость, ненависть. Я хотел уничтожить вас всех, до каждого волоска. Почему ты пошёл за ним, почему снова оставил меня? Ты опять рвёшься его спасать, а меня бросаешь в беде. Ты разлюбил? Или нашёл кого-то другого? Ши Цинсюань, я тебя ненавижу! Воды чёрного моря жадные, голодные, яростные; это мои владения. Смотреть на тебя жалко. Слышать тебя — противно. Отвернись от меня и никогда не смотри, я тебя ненавижу. И я тебя убью! Ласковые волны моря колышутся, катаются, играют в салки, не отражая в своих водах ни лучик света. Свет они не любят, как и когда-то не любил я. Теперь же я слеп без него, вовсе как без глаз. Свет — твои глаза. Я утратил свои фонари раз и навсегда. Умру в темнице от истощения без тебя. Моё сердце всё медленнее стучит в груди, оно замедляется, оно, кажется, уже умирает. Тудум-тудум. Тудум-тудум. Тудум-тудум... Теперь ты мой пленник; ты наслаждаешься последними секундами нашей иллюзии любви, ты предпоследний раз улыбаешься, твой последний вдох кислорода, а потом наступит темнота. А потом ты видишь не меня. Ты видишь другого. Настоящего, которого ты всегда хотел видеть. Ты до последнего думал, что я всё тот же Мин-сюн, что так тебя любил. Но нет, Цинсюань. Я — это ты, ты — это я. Поэтому моей звезды никогда не было на небе, она всегда была частью твоей. А то блеклое — всего лишь трюк для обмана твоего зрения. Наши души едины и больше ты никогда не сможешь уйти от меня. Никогда. Убью, но ты останешься со мной. Я одержим, я сошёл с ума, я утратил рассудок. Мой край душевного равновесия висит на кончике твоего разбитого веера. И всё из-за тебя. Ты сломал меня, ты заразил меня неизлечимой болезнью и обрушил на меня свой убийственный взгляд. Прошу. Не смотри на меня так. Умоляю. — Мин-сюн... — Закрой рот, его никогда не существовало! Не смей плакать, не смей, тогда я точно рассыплюсь пеплом перед тобой, обрушусь снегопадом и выльюсь лавой. Грудь щемило, резало, словно костлявые кости драконьих рыб чесали свои острые зубы об моё загноившееся сердце. Изнутри я стал трупным месивом, что разлагается и покрывается трупными пятнами, в которых ползают черви и личинки мух. Я ходячий мертвец, внутри которого ничего нет. Кроме пустоты. И гнили. — Сюань... Не смей звать меня по имени. — Ты хоть когда-нибудь, хоть на какое-то мгновение любил меня? У твоих колен лежит тело твоего брата, его презренная голова всё ещё в моих руках. Кровь на твоём прекрасном лице смешивается со слезами, что так сладки на самом деле, в глазах нет ничего, что мы звали Космос. Там пустота. Там чёрная дыра. А в неё попадают осколки наших воспоминаний, нашей любви. Глядя на тебя у меня дрожат ноги, трясутся руки и сердце оживает. Но я понимаю, что прежними мы не станем, станем лишь врагами, а раз так, то до конца. — Никогда! Я привык тебе врать. Но блядь... Эта ложь разбила всё то, что я так любил.

То был несчастливый конец.

Миг, и меч лежащий у ног твоего брата оказывается у твоего горла. У тебя дрожат руки, у тебя дрожат глаза, ты дрожишь весь сам. Я срываюсь с места. Красная полоса обручем окольцовывает мою любимую шею, всё ещё слегка с желтоватым синяком от моих губ. Капля. Ещё капля крови стекает по твоей бледной коже, что словно белый камень, прозрачная и гладкая, с созвездием родинок. Ты смотришь на меня пристально, неотрывно, даже с разрезанным горлом твой взгляд был чёрной дырой, где скрылась наша любовь. Я не успел. Я снова не успел. Нет. Нет. НЕТ! Ты не можешь умереть! Очнись! Цинсюань, ты не можешь так просто уйти, я не позволю!!! В моих объятиях твоё тело коченеет, замерзает сильнее, и я лишь могу прочесть по твоим губам твои немые слова. Последняя улыбка расцветает на твоих губах, как последний цветок магнолии, что остался одинок посреди голой ветви и резвого ветра. Последняя слеза из твоих изумрудных глаз, что словно роса на яшмовых листьях и золотых цветах, отсвечивающая в тёмной комнате серебряным блеском, утонула в моих руках. А потом я читаю, я внимаю твои последние слова: «Мин-сюн, даже если ты меня не любил, я любил тебя столько, сколько звёзд на небе...». Ты думал, что их я не считал. Что я не пойму. Ты любил меня триста двадцать восемь миллиардов и ещё один раз. Я любил тебя только один. Я любил солнцем. Ведь оно самое большое рядом с нами. В этот момент с неба сорвалась твоя звезда. ° ° ° Твой поломанный веер у меня за пазухой, там есть два кувшина с вином и кое-что ещё. Ты на моих руках: холодный, ледяной, неживой. Я потерял тебя. Я тебя разбил, как разбивал все твои любимые чаши. Твои чувства превратились в мокрую лужу на грязном полу, осколки остались от твоей раскромсанной души. Мы будем вместе. Только подожди, я вернусь к тебе уже так скоро и тебя обниму. А потом скажу, как сильно тебя люблю. По колено погружаюсь в воды тёмных вод, одежды по воде следуют за мной извивающимися змеями. Вокруг нас с тобой мои питомцы, лащатся и просят ласки — прощаться с ними сил у меня нет. Тебе не холодно в воде? Потерпи немного. Скоро всё пройдёт. Я уже по пояс, твои длинные волосы проглотила вода. — Цинсюань, ещё чуть-чуть. Мы под водой, на твоих губах счастливая улыбка. А вокруг нас дребезжит мой прах.

The End.