Ничего удивительного

Снова этот гребанный дым. Этих гребанных дешевых сигарет. Снова в нос бьет вонь обугленной плоти. Снова тяжелый взгляд безразличных бирюзовых глаз. Снова. — Сколько раз я говорил тебе это, кретин? — поседевший раньше времени юноша, сидящий за письменным столом над кипой бумаг, стучит стаканом по деревянной поверхности и стреляет к Даби начинающим расплетаться раздражением. — Прекрати заваливаться в мой кабинет. — Кабинет? — ухмыляется Даби, показательно стряхивая пепел прямо на пол. — Ты можешь курить буквально где угодно. Но, мать твою, не… — Что? Что там мою мать? — деланно злится Даби, провоцируя Шигараки продолжить. — Эх, — парень устало роняет голову — переговоры с самовлюбленным поехавшим «мафиози», а теперь еще это. Даби снова скучно, а когда ему скучно, он начинает выводить всех из себя. Томуре больше нравилось, когда тот молчал. Когда разбрасывался трупами, точно это конфетти. Когда хамил Химико и чрезвычайно «загадочно» попивал теплый виски где-то в углу, переживая застывшие перед глазами воспоминания. — Что? — не выдерживает Томура и глухо ударяет ладонями по столу. — Как прошли переговоры? — Даби делает шаг вперед и — черт подери — опять стряхивает пепел с подходящей к концу сигареты. Еще немного, и от нее останется лишь фильтр, и иногда гребанный Даби настолько уперт, что продолжает давиться им. А может, делает это ненамеренно, чересчур уплыв в свои размышления. «Что у него на уме?» — Сложно сказать, — в последнее время Шигараки очень серьезен и собран. Так, что аж бесит. — Не собираюсь торопиться с выводами и уж тем более бежать к тебе с новостями. — Понятно, — Даби смотрит в стену: темные обои со специфическим узором — точно привет из прошлого века от владельца какого-то безвкусного американского мотеля. Над письменным столом раскрывается узкое окно, связанное грязными жалюзи, над полом — разливается ковер, весь в пепле и местами прожженный потушенными прямо об него окурками, которые все же время от времени убирались — не то самим Шигараки, не то Курогири. — Тебе заняться нечем? — Томура поднимается, обходит стол и упирается о его поверхность поясницей, скрещивая руки на груди. — Нет. — Понятия не имею, как ты обычно убиваешь время, эм… Убивая людей? — С благословения «большого босса», — выдыхает дымом Даби, бесстыдно бросая сигарету на пол и туша ее грязной подошвой высоких сапог. — Не помню, чтобы твой босс давал тебе приказ убивать тех пятисортных героев в прошлую среду. — Приказ? — Даби приближается к Томуре и смотрит на него свысока, криво улыбаясь. Свет лампы заливает металл пирсинга и подсвечивает лицо. Что. Черт подери. У него. На уме? — Ты? Даешь приказы мне? — Даби скучно. Настолько, что даже самая безумная мысль начинает казаться ему… Не такой уж и безумной. Поэтому он по-хозяйски кладет руку на пах Томуры, отчего тот тут же напрягается и ударяет его. — Какого черта? — возмущается Шигараки, а все, что рябит в голове у Даби: «Злость тебе к лицу». — А что не так? — Ведешь себя, как… Как… Как тот птицеподобный идиот. Уж не знаю, почему ты выбрал именно этот метод, но… Я не заинтересован. — А Тога думает иначе, — говорит и прикладывается ладонью к щеке, пальцами уплывая куда-то в пену серых волос. — И что с того? Как бы там ни было, ты не в моем вкусе. — Да и ты тоже не в моем, — отвечает и раскатывается смехом, но руку не убирает, и Томура ловит себя на шальной мысли: ему не хочется, чтобы Даби ее убирал. — Тогда к чему все это? — злодей больше не раздражен, не зол, а окутан искренним недоумением и главное — желанием понять, что же у Даби на уме. — К тому, что мне, — рот Даби так близко, что тот чувствует горячее дыхание, которое моментально осушает губы и лишает остатков критики, — скуч-но. — Ясно. — Это все? — почти разочарованно уточняет Даби, все еще не убирая руку, все еще ни на секунду не разрывая зрительный контакт. Кажется, что с каждой секундой его тело становится ближе, хотя он замер на месте. Кажется, что его губы — укрывают губы Шигараки, хотя, нет же, они по-прежнему растянуты в нечитаемой улыбке на лице мерзавца. — Чего ты хочешь? — А ты чего хочешь? — отзеркаливает брюнет. — Сейчас — поставить тебя на место. — И где же мое место, большой босс? — Твою мать! — не выдерживает Шигараки и четырьмя пальцами разрывает телесный контакт с несносным подчиненным. — Прости, абонент не абонент. Слишком ебнулась, чтобы поддерживать связь с миром. — Завали свой грязный рот и съеби из моего кабинета. — Так-то лучше, — Даби делает шаг назад и будто ожидает указаний Шигараки. — Так ты свалишь? — Заставь меня, — говорит и в глазах разгорается магма. — Я сказал, — Томура посылает самоконтроль нахуй: поддается на провокацию, хватает за шею Тодороки и кусает его. Не в губы — обхватывает зубами одну из скоб и тянет на себя, затем — так же неожиданно отпускает и с упоением смотрит на застывшую в зрачках боль. — Лучше… — Ты будешь говорить мне, что лучше, а что нет? — Заставь меня заткнуться. Осторожнее со своими желаниями, Даби. — На колени. — Что? — деланно удивленно ухмыляется Даби, но Томура больше не намерен сомневаться и вести диалог на равных. Больше никаких равных, отныне — контроль только в его руках. — Я сказал: на колени, свинья, — парень цепляется за рукава и грубо тянет брюнета вниз. Даби сам не замечает, как оказывается на коленях, у ног Шигараки. Теперь он внизу. Смотрит на него почти влюбленными глазами, одурманено, и улыбается, но теперь уже как-то иначе, пусть и с привычной долей коварства и превосходства над всем миром. — Хочешь, чтобы я отсосал тебе? Я ведь так и з… — Заткнись, — раздраженно, но в то же время холодно Томура бьет злодея в живот ботинком, почти проезжая подошвой по паху, и Даби с трудом сдерживает стон. Теперь сложно сказать: было ли это его планом с самого начала, или все вышло само собой, но тайные желания рано или поздно становятся явью, и сейчас для них двоих — настал момент истины. Шигараки ловко забирается на стол и сгибает ногу в колене, приподнимая носом ботинка подбородок Даби. В его глазах написано все, чего не сказано вслух, и Тодороки прекрасно понимает, что от него требуется, но он все еще строит из себя дурака. — Кто бы мог подумать, что у такого фаната рук — фетиш на ноги, — на это Томура грубо бьет Даби по кадыку, заставляя того протяжно откашлиться. — Тебе нужно особое приглашение? — Ты не слишком убедителен. Заставь меня… — Прекрати ломать комедию, — то, что собирается сказать Шигараки — грязно даже для злодея. Прием, к которому он бы не стал прибегать в обычной жизни. Даби, хоть и стремный тип, но его приятель, даже друг, который заслуживает того отношения, которое ему не дало «нормальное» общество. — Понять, что ты сабмиссив, не составило особого труда, учитывая твое прошлое. С таким больши-им и вла-астным папашей. Я, конечно, не двухметровый качок, но могу сжать твои яйца так, что ты больше дышать не сможешь. — Грр, — вскипает Даби и натурально скалит зубы, однако что-то внутри живота подтверждает сказанное. Томура прав. Гребанный Томура прав. — Но самое забавное в том, что ты — нихрена не брат*. Ты самая настоящая послушная сука, которая сделает все, что ей скажут. Будь ты настоящим бунтарем, разве ты бы прибился ко мне? Не-ет, — Шигараки спускает ступню к грудной клетке и почти слышит участившееся сердцебиение сквозь плотную подошву ботинок, — ты бы творил беззаконие в свое удовольствие. Но правда в том, что ты, ты, малец, который убежал от геройского папочки, поджав хвост, теперь ищешь точно такого же папочку, только среди плохих парней. Или я не прав? — пришло время Шигараки — растянуться улыбкой акулы, которая учуяла кровь, дышать подступающим к горлу хохотом от осознания своего превосходства, но что важнее — безмерной правоты. Он сказал то, о чем раньше даже не думал, но удивительным образом попал Даби в самое сердце, от которого осталась лишь горстка пепла и грязь обид. — А теперь перестань ломаться и докажи мне, что ты послушный мальчик. Докажи, что достоин моего признания. Что ты не просто очередной психопат, который дрочит на убийства. Даби не отвечает, потому что принимается вылизывать ботинок, не забывая ни про нос, ни про подошву. Отдается этому так самозабвенно, что непроизвольно закрывает глаза и практически стонет сквозь язык. — Черт, — смеется Томура. — Кто бы мог подумать! — восклицает и убирает ногу. — Что дальше? — тише и точно не своим голосом — а голосом Тойи — спрашивает Даби, стыдливо смотря на прожженную им же дыру в ковре, оставленную несколькими месяцами ранее. — Даже не знаю, — Шигараки делает вид, что раздумывает, по-детски запрокидывая голову и подставляя палец ко рту. — П-позволь мне, — неожиданно для парня начинает Даби, — позволь мне вылизать твои ноги. — Матерь божья! — Шигараки с трудом сдерживается, чтобы не захохотать вновь. Даби перед ним сейчас — до ужаса не похож на себя: смешен, покорен и, даже несмотря на шрамы, которые добавляют ему возраста, очень юн, точно перед Томурой — подросток, который умоляет не говорить родителям о прогуле. Или ребенок, который просит прощения у матери за разбитую вазу. — Что ж, покажи мне, на что ты способен. Дрянь, — добавляет, наклоняясь вперед и откашливая последнее слово ему в лицо. Даби торопливо развязывает шнурки, аккуратно, почти трепетно, вытягивает ступню Шигараки и для начала коротко целует подушечку большого пальца, сталкиваясь взглядом с седоволосым, который в момент заводится до двухсот километров в час. Если бы не приглушенный свет, который он перекрывает собственной спиной, Даби бы увидел порозовевшие щеки. Зато злодей прекрасно видит стояк, упирающийся в свободные треники и сдающий Томуру с потрохами. Даби засасывает большой палец, громко хлюпая, ласкает его языком, проводя кончиком по ногтю, впускает в рот указательный, вновь прикрывая глаза и выдыхая ртом, отчего по шее Шигараки бегут мурашки, а член напрягается сильнее. Теперь он упирается руками в стол, ищет, за что может схватиться, боится, что потеряет опору и свалится — на это Даби одним лишь взглядом говорит тому расслабиться. И Шигараки следует совету: откидывается на спину, упираясь локтями о плоскость, и смотрит. Даби поглощен процессом: пошло перебирает пальцы, время от времени целуя ступню. Все заканчивается, когда он долго, монотонно, протяжно проводит языком, предварительно целиком высунув его изо рта, по подошве, и от этого Шигараки едва не кончает. — Достаточно, — говорит он, чудом сдержав стон и скрывая сбившееся дыхание. Томуре нужно снова почувствовать себя главным, схватить за шкирку контроль, прижать Даби к стене и показать, где его место. Шигараки наклоняется, переворачивая Даби, и тот послушно встает на четвереньки. Томура срывает с него куртку, расправляется с пуговицей и опускает джинсы до колен. — Я бы сказал, что ты — сын своего отца, но, бьюсь об заклад, твой хер раза в два меньше. Даби снова рычит, но все же сдерживает негодование. Ему тошно от этого сравнения, но, что еще хуже — от слов седоволосого член наливается похотью, а головка начинает сочиться, пуская первую каплю на ткань боксеров. Их Шигараки властно стягивает, высвобождая лишь задницу — одна из немногих частей Даби, которая не обезображена шрамами. Он раздумывает с минуту, но затем по-хозяйски раздвигает ягодицы брюнета и начинает дразнить вход. — Кххх, — не выдерживает Тодороки и выгибает спину, выставляет задницу, требует большего, просит не оттягивать неизбежное. — Хочешь, чтобы я трахнул тебя языком? — Д-да… — И не подумаю. «Тогда к чему, блять, все это было?» — мысленно возгорается Даби, но молчит. Потому что он — послушный сын своего конченного отца, и сколько бы он ни пытался, он не выбьет из себя эту выдрессированную покорность. — Пожалуйста. — Нет, мне не нужны твои мольбы, — отмахивается от него Томура, чувствуя, как одушевленный образ превосходства отсасывает ему лучше прожженной шлюхи. — Слова здесь ни к чему. Если хочешь кончить — трахни себя сам, — и Томура издевательски останавливается языком в сантиметре от ануса. Недолго думая, Даби начинает двигаться, жадно насаживается на торчащий язык, сдабривая каждый толчок стоном, закатывая глаза, дрожью в теле показывая, насколько мучительно он хочет кончить, а еще — что готов принять в себя член Шигараки. Желательно, чтобы его порвали. Чтобы на нем места живого не оставили. Чтобы все болело. Чтобы его заставили заткнуться и сделали еще более послушным — на этот раз и за стенами кабинета. Потому что теперь он будет знать, кому принадлежит и кто здесь главный. Когда Томура обхватывает ствол через ткань боксеров, заведомо выгибая один палец, задача становится сложнее, но Даби находит способ: он продолжает насаживаться, так глубоко, как это вообще позволяет длина языка Шигараки, и вместе с тем толкаться в руку Томуры. Унизительно влажный, до смущения — разгоряченный. Он практически дымится от подступающего оргазма. Когда Даби кончает прямо себе в трусы, сквозь безудержное удовольствие утопая в невыносимом стыде, Томура моментально отстраняется и направляется к двери, поворачивая ключ дважды — Даби предусмотрительно запер ее, точно знал, к чему приведет их вечерний спор о сигаретах. — М-мастер, — протягивает полустоном обрушившийся на пол Даби, все еще скованный приступом оргазма. — Позволь мне… Отсосать тебе. — Хм, — протягивает и продолжает незаинтересованно парень: — Может быть, в другой раз.