Вино и чай на троих

— В Цинхэ мы жарили ягнят на вертелах. Готовили ямы, разводили огонь, а потом, над красными углями, запекали туши до корочки… — А в башне Золотого Карпа ягнятину нарезали тонкими ломтиками и мариновали в вине и пряных травах… — Что там эти ломтики, на один укус. — Не все умеют ценить изысканную кухню, — язвительно заметил Цзинь Гуанъяо. Не Минцзюэ ткнул его кулаком в живот и тут же сам ударился локтем о стену гроба. Тот отозвался глухим стуком, а Цзинь Гуанъяо злорадно ухмыльнулся. Драться они перестали много дней назад. Или месяцев, или лет — времени здесь не существовало. Было ли то воздействие Печати, зажатой между корчащимися в тесном гробу телами, Цзинь Гуанъяо не знал и поныне. Просто однажды в хриплом рёве лютого мертвеца он услышал с трудом различимое, но всё же ясное «Сдохни!» — и не только услышал, но и понял. Они осыпали друг друга ругательствами, проклинали на сотни поколений вперёд — забыв, что у обоих не осталось сыновей, и проклятиям было суждено кануть в никуда. Потом начались обвинения и взаимные обиды, прогоркшие от долгих лет молчания. За ними пришла тоска по жизни — и она была хуже всех проклятий. — Сейчас бы того ягнёнка, хоть самого тощего… Отрезать кусок с ляжки, посыпать солью и прямо с ножа... — Ты всё равно не можешь есть. — Цзинь Гуанъяо пнул его в колено, больше по привычке. — Да хоть понюхать. — О. Тогда... тогда мне бы чай. «Серебряные иглы» из Чжэньхэ. В фарфоровом чайнике с цветами сливы, он был самым лучшим... — Вино из Шаосина. Пятилетнее, не моложе. — А «Улыбка императора»? — Слишком сладкое. Цзинь Гуанъяо вздохнул. Он бы не отказался от «Улыбки императора». Он и от шаосинского вина не отказался бы. Воспоминания о вкусах и запахах, которые ему не суждено больше ощутить, терзали несуществующим и потому неутолимым голодом. Так, должно быть, мучались грешники, в прежней жизни поедавшие человеческое мясо. А ведь Цзинь Гуанъяо даже не пил тот чай… — Всё из-за тебя, — мрачно добавил Не Минцзюэ, отвлекая от воспоминаний. Цзинь Гуанъяо хотел бы возразить, но, увы, это была чистая правда. — Да, из-за меня! И что ты хочешь, чтобы я теперь сделал? Я уже просил у тебя прощения! Хочешь, чтобы я нашёл заклинателя, который нас освободит и поднесёт тебе жареного мяса? Мы — два лютых мертвеца, если ты забыл! Никто не захочет освобождать нас, разве лишь затем, чтобы упокоить наши души! И то — только твою, ради такого мерзавца, как я, ни один не напряжётся. — Один напряжётся, — возразил Не Минцзюэ, и Цзинь Гуанъяо запнулся. Это было нечестно. Не Минцзюэ знал, о чём он сожалел более всего, — и что же, собирался теперь каждый раз попрекать этим? А также напоминать, что они заперты в тесном гробу до скончания веков и никто никогда не захочет освободить их. И всё же, всё же… — Дагэ, — заискивающе начал он, — ты ведь такой сильный. Почему бы тебе не разбить этот гроб? — Не смей звать меня «дагэ», я тебе больше не брат! — рявкнул Не Минцзюэ. — Или сам не чувствуешь, что гроб запечатан? Да ещё и обвит зачарованными струнами. Струны Цзинь Гуанъяо чувствовал даже лучше, чем хотелось бы. И не мог не вспоминать, чей орден владел техникой использования этих струн… — Я не прошу тебя открыть гроб или расколоть на части. Лишь выломать доски там, где они не прикасаются к струнам. Разве это невозможно? — Думаешь, его дураки запечатывали? — проворчал Не Минцзюэ, но всё же пнул ногой в стенку гроба. Доски скрипнули. Цзинь Гуанъяо молчал, хотя при каждом пинке колено Не Минцзюэ врезалось ему то в живот, то в бёдра. Ради освобождения можно было и потерпеть. Доски начали потрескивать всё громче и громче, пока наконец с очередным ударом нога Не Минцзюэ не провалилась сквозь них — впрочем, недалеко. Ещё толчок — и гроб, сдвинувшись, глухо обо что-то ударился. — Позволь мне. Цзинь Гуанъяо извернулся и сунул в пролом руку. Ощупав и простучав толстые доски снаружи, он осторожно отцепил обрывки рукава с острых щепок, торчавших по краям, и улёгся обратно. — Там второй гроб. Печати крепкие, но они лишь держат крышку. Если ты ударишь на ладонь левее, сможешь проделать ещё одну дыру. Тогда будет легче разбить второй. — Если окажется, что мы под землёй, я тебя сам в эту дыру выпихну, — пригрозил Не Минцзюэ, примериваясь. — Зубами выкапываться будешь. — Нет-нет, я убеждён, что снаружи пустота, — заверил его Цзинь Гуанъяо и поджал ноги, чтобы освободить место. — Продолжай, пожалуйста. Хорошо было то, что гвозди действительно держали только крышку, и Не Минцзюэ удалось выбить торцевую стенку второго гроба, а затем и вытолкнуть из него внутренний, в котором они лежали. Плохо — что их гроб был обвит зачарованными струнами так тщательно, что две дыры, в которые Не Минцзюэ удалось просунуть ноги, получились самыми большими. Другие стенки не удавалось пробить даже кулаком. — Мы можем отталкиваться по очереди, — размышлял Цзинь Гуанъяо, колупая днище гроба отросшими ногтями. Пытаться расколоть каменное изваяние Гуаньинь, запечатавшее гроб вместо крышки, было бесполезно — они уже пробовали. — Это дерево должно замечательно скользить по земле. Но судя по отсутствию света, мы находимся в подземелье, а значит, подобное перемещение никуда нас не приведёт… — Что ты там копаешься? — Делаю что могу! — То есть ничего. К счастью, щель удалось проковырять раньше, чем закончились ногти. Чуть меньше времени ушло на то, чтобы расширить дыру до размера кулака. — Если мы в подземелье, — воодушевлённо сказал Цзинь Гуанъяо, — где-то должен быть выход. Предлагаю перевернуть наш гроб на бок и толкать вдоль стены. Я буду щупать поверхность. Если в ней есть дверь, мы её быстро отыщем. Не Минцзюэ сполз ниже, качнулся несколько раз, примериваясь… И с утробным рыком рванул гроб вверх. Цзинь Гуанъяо едва успел уцепиться за стены, чтобы не рухнуть вниз. — Ты… Вот это да, дагэ, ты и впрямь силён, — он заёрзал, устраиваясь поудобнее, и высунул руку в проколупанную дыру. — Отлично! Теперь осторожно идём вперёд. — Не зови меня так! — огрызнулся Не Минцзюэ. — И слезь с моей шеи! — Если я слезу, то не смогу дотянуться наружу. Ещё шаг. Кажется, я чувствую движение воздуха. Стой! Поверни направо… Дверь нашлась быстро. Тяжёлое дерево было опутано защитными заклинаниями — но только от проникновения снаружи. Очевидно, хоронившие их заклинатели посчитали, что запечатали гробы на совесть, и беспокоились лишь о том, как защитить усыпальницу от воров и приверженцев тёмного пути. — Засов снаружи, — бормотал Цзинь Гуанъяо, — если он вообще есть… Наверняка твой клан поработал. Дагэ, если ты чуть опустишь нас… Не Минцзюэ послушно склонился, опуская гроб, а затем отступил на шаг назад. И ещё. — Стой, я не дотягиваюсь. Дагэ? Ты куда, посто… Цзинь Гуанъяо даже не успел ухватиться за стенки, когда гроб рванулся вперёд и с грохотом впечатался в створку двери. Что-то затрещало: был ли это гроб, дверь или его собственный череп, Цзинь Гуанъяо сказать затруднялся. — Сука, — прошипел он, с хрустом поворачивая голову. Он был уверен, что Не Минцзюэ специально не предупредил его, прежде чем таранить гробом дверь. Злорадный смешок снизу лишь подкрепил его уверенность. Понадобилось ещё полдюжины ударов, чтобы вышибить дверь наружу, а за ней, увлекаемый собственной тяжестью, пролетел с десяток шагов и рухнул на пол гроб. Падения Цзинь Гуанъяо почти не почувствовал — так звенело в голове. Раньше он думал, что мертвецам любые удары нипочём, но собственный опыт доказал обратное. — Зато мы выбрались, — утешил он себя, ощупывая шею. Два позвонка торчали вбок, натянув кожу; пришлось запихать их обратно. — Теперь осталась сущая ерунда — добраться до Гусу. Хорошо, что я помню военные карты. Идти будем по ночам, чтобы не попасться никому на глаза, и пожалуйста, постарайся больше ни во что не врезаться, дагэ. Это было неприятно. — Не зови меня так!!! Лань Сичэнь лежал на спине, сложив руки на груди — подобающая для сна поза, наилучшим образом обеспечивающая расслабление мышц, а также циркуляцию крови и энергии ци, — и смотрел на пятно лунного света, едва заметно ползущее по стене. Бессонница была привычной; в последние годы Лань Сичэню удалось подчинить её, превратив из бесконечных часов воспоминаний и сожалений в дополнительное рабочее время. Сейчас он думал, что репутация Ванцзи уже начала выходить боком всему ордену, и надо запретить адептам откликаться на просьбы о помощи с приграничных территорий других орденов, если ситуация не требовала неотложного вмешательства, — но о каждой такой просьбе докладывать как можно детальнее. Что сообщения о гробе, летающем по ночам над дорогами, слишком похожи на крестьянские байки, тем более что разные свидетели утверждали разное: то гроб летал, то, отрастив человеческие ноги, шёл вдоль дороги, а потом вдруг исчезал, словно растворяясь в воздухе. Но в том, что это был именно гроб и он каким-то образом передвигался к Облачным Глубинам с северной границы, сходились все, а значит, за байками могло скрываться что-то серьёзное. Возможно, стоило отправить туда Лань Цзинъи. Ему хорошо удавалось располагать к себе простых людей и отличать правду в их рассказах от вымысла. А с ним — молодых адептов, заканчивающих обучение. Не всех, четырёх-пяти человек будет достаточно… В тихую музыку ночных звуков вкрался новый: посторонний, неровный. Кто-то пробирался по саду. Вероятно, приглашённые ученики устроили вылазку в Цайи или к источникам, не побоявшись нарушить сразу несколько правил Облачных Глубин. Как главе ордена, Лань Сичэню следовало пресечь это безобразие… но, подумал он, пусть нарушителей гоняет кто-нибудь другой. Дядя или Ванцзи, когда вернётся из очередных странствий. Не ему осуждать других за потакание желаниям, уводящим с праведного пути. Шум тем временем приближался, и Лань Сичэнь усмехнулся про себя, решив в ближайшие же дни узнать, что за новый нарушитель спокойствия появился в Облачных Глубинах. Нужно было обладать немалой наглостью, чтобы посреди ночи разгуливать рядом с ханьши. И ходил-то совсем не таясь — то и дело задевал ветви деревьев и кустов, а от тяжелых шагов, казалось, подрагивала земля. Возможно, стоило всё же выглянуть наружу и призвать наглеца к порядку, пока его выходки не перешли грань допустимого… В дверь постучали. Лань Сичэнь замер. Стук был тихим, но отчётливым. Никто не посмел бы напрасно потревожить главу ордена в ночное время; вероятно, случилось что-то действительно серьёзное. Поднявшись с постели, он накинул верхнее ханьфу и, наскоро пригладив волосы — какой бы ни была спешка, не годилось главе ордена показываться растрёпанным, — открыл дверь. За порогом стоял гроб. Именно стоял, чуть покачиваясь на двух крепких голых ногах. Ноги были человеческими и довольно волосатыми. Почему-то именно последнее привлекло внимание Лань Сичэня, и он ошарашенно пялился на эти ноги, как будто всё, кроме них, было совершенно обычным делом, и разгуливающие по Облачным Глубинам гробы он встречал каждую ночь. Особенно гробы, перевитые зачарованными струнами. Внутри зашуршало. Лань Сичэнь поднял голову и увидел в днище — а это было именно днище, исцарапанное и перепачканное в земле — неровную дыру. В дыре виднелись чьи-то глаза. — Здравствуй, эргэ, — застенчиво сказал гроб. — Это мы. Этот голос Лань Сичэнь узнал бы и через сотню перерождений. Голос радостный, смеющийся, восхищённый; захлёбывающийся от боли и обиды, обвиняющий — голос кошмаров, преследовавших его уже много лет. Голос его непреходящей бессонницы. Но… ноги? Лань Сичэнь посмотрел вниз. Потом вверх. И снова вниз. Гроб деликатно кашлянул. — Эргэ, пожалуйста… Если нас заметят… Мы всё объясним, только позволь войти. Войти удалось не сразу: стоймя гроб не проходил в дверь, пришлось наклонить его и так и держать потом одной рукой, несмотря на немалый вес, другой распутывая серебристые струны. Брат затянул их когда-то на совесть, крепко завязав узлы, и Лань Сичэнь возился с ними, пока не вспомнил про Шоюэ. Списал это на растерянность от появления незваных гостей. Тут кто угодно растерялся бы. Как только последний виток струны упал к его ногам, гроб, словно лишь того и ждал, развалился на куски. Двое лютых мертвецов выбрались из-под них, отряхиваясь от трухи и щепок, и уселись на полу, глядя на Лань Сичэня белёсыми, словно подёрнутыми туманом глазами. У Лань Сичэня перехватило горло. Не Минцзюэ был таким, каким он видел его в последний раз: мёртвым, нагим, с тёмными полосами там, где отрубленные некогда части тела соединялись друг с другом. Но Цзинь Гуанъяо… Его Лань Сичэнь помнил живым — и тем горше было видеть теперь бледную кожу с тёмным узором сосудов и затянутые мутной пеленой глаза. Всегда подвижное, выразительное лицо превратилось в посмертную маску. От одежды на нём остались одни обрывки, и сейчас он натягивал на себя эти обрывки так, словно нагота всё ещё стесняла его; словно он пытался спрятать от названого брата изуродованное тело с переломанными рёбрами, дырой в груди и свисающими клочьями кожи там, где её располосовали ногти Не Минцзюэ. Правая рука его заканчивалась обрубком, не могущим ничего сделать, и попытка прикрыться выглядела из-за этого совсем беспомощной. У Не Минцзюэ кости были целы, зато грудь и живот выглядели так, словно его заперли в гробу не с младшим братом, а с дюжиной разъярённых кошек. На плечах следы ногтей переходили в следы зубов, лишь лицо каким-то чудом не пострадало. Хотя… Лань Сичэнь присмотрелся внимательнее: половина правого уха Не Минцзюэ была откушена. Любой заклинатель упокоил бы обоих хотя бы из милосердия. — Прежде всего, — начал Цзинь Гуанъяо, разглаживая на коленях обрывок нижней рубахи, — позволь извиниться за то, что мы ворвались к тебе без приглашения… — Прежде всего, — перебил его Не Минцзюэ, — в вашей обители ещё не начали жарить мясо? Лишившись дара речи, Лань Сичэнь смог только покачать головой. Цзинь Гуанъяо захихикал, прикрыв рот кулаком. — Ты бы ещё вина попросил, дагэ. — Не зови меня так! Это было… странно. Мёртвые братья ругались, как прежде, а Лань Сичэнь почему-то чувствовал себя так, словно это не они, а он был мёртв много лет и вернулся, и не понимал теперь, что происходит. — Возможно, эргэ желал бы знать, каким образом мы здесь оказались, — угадал его мысли Цзинь Гуанъяо. Он всегда это умел — наверное, потому и обвёл вокруг пальца так легко. — Видишь ли, когда мы осознали всю бессмысленность бесконечной драки… — Это печать, чтоб её демоны грызли, — снова перебил Не Минцзюэ. — И ещё гуй знает что. Узнай потом, какими заклинаниями запечатывали гроб. — Печать? — Вы даже не позаботились обыскать его как следует, — фыркнул Не Минцзюэ. — Похоронили вместе с тёмным артефактом! Ты хоть представляешь, во что она могла нас превратить? — А-Яо поклялся мне, что она уничтожена, — отстраненно сказал Лань Сичэнь. — Прости, эргэ, — виновато потупился тот. — Где она? Цзинь Гуанъяо оглянулся на груду досок. — Наверное, где-то там. Можно поискать. Или выпала по дороге, пока мы добирались сюда. Я и забыл про неё… Не Минцзюэ молча взял его за остатки ханьфу и хорошенько тряхнул. Из складок, так тщательно запахнутых, вывалилась железная печать и, звякнув, подкатилась к ногам Лань Сичэня. — Даже могила не исправила, — с отвращением сказал Не Минцзюэ. Цзинь Гуанъяо виновато опустил голову и ничего не ответил. Гроб сожгли за домом, в костре размером с две ладони — такие разводили когда-то на войне, прячась от отрядов Вэней. Пальцы Не Минцзюэ без труда крошили толстые доски в щепу. Что делать с обломком статуи Гуаньинь, решить пока не смогли. С одной стороны, это была статуя богини и образ матери Цзинь Гуанъяо, и уничтожать её было кощунством. С другой — от образа остался лишь кусок торса с выдающейся грудью, обрубленный по форме гроба, и для поклонения он никак не подходил. Возможно, стоило захоронить его в уединённом месте, но для этого нужно было время, а пока что статую спрятали за ширмой и набросили сверху покрывало. Когда начал заниматься рассвет, Лань Сичэнь отвёл братьев к источнику, чтобы смыть с мёртвых тел грязь и пыль. Он не представлял, как будет объясняться, если их обнаружат. Но боги были благосклонны, и вскоре два чистых мертвеца сидели в ханьши, расчёсывая влажные волосы. — Позволь мне, — попросил Лань Сичэнь, забирая у Не Минцзюэ гребень. Чтобы расчесать спутавшиеся пряди, нужна была точность движений, недоступная мёртвому. — А-Яо, подожди, потом я помогу и тебе. Цзинь Гуанъяо перестал дёргать спутанные волосы и передвинулся поближе. — Спасибо, эргэ. Кропотливое распутывание колтунов, в которые сбилась роскошная некогда грива Не Минцзюэ, успокаивало не хуже медитации. Мыслями Лань Сичэнь вернулся в те времена, когда они — юные, ещё не взвалившие на плечи бремя управления Великим орденами — то и дело находили повод встретиться, будь то ночная охота или необходимость передать послание в другой орден. И тогда можно было летать наперегонки на мечах, купаться в реках, а потом, сидя на солнце, точно так же помогать друг другу распутать намокшие волосы. Уже тогда Не Минцзюэ был для Лань Сичэня братом — не таким близким, как Ванцзи, ближе Ванцзи до сих пор никого не было, но почти. Дядя не знал, конечно. А отцу было всё равно. Может, если бы не было, Лань Сичэнь и не искал бы так упорно семейной близости с другими, не связанными с ним кровью людьми… — Эргэ, — тихо сказал Цзинь Гуанъяо. Лань Сиэнь вздрогнул: младший брат оказался у него за спиной, совсем близко, и он не мог не вспомнить, чем это закончилось в прошлый раз. — Эргэ, у тебя седина… Лань Сичэнь невольно коснулся собственных волос. Он знал, да. Трудно было не заметить. Как и взгляды, которые бросали на его волосы собеседники — и молчали, считая, очевидно, бестактным обращать внимание на прорезавшие чёрные волосы седые пряди. — Что поделать, — с улыбкой ответил он, — я ведь не молодею. Не Минцзюэ тихо хмыкнул, не оборачиваясь. Они все трое знали: оправдание было насквозь фальшиво. Даже у Лань Цижэня на голове до сих пор не было ни одного седого волоса. Но причину они знали тоже — и потому больше никто ничего не сказал. После волос настала очередь тел. Обрывки кожи успели подсохнуть, поэтому Лань Сичэнь аккуратно срезал их и забинтовал обнажившуюся плоть. У Цзинь Гуанъяо он перед этим постарался свести обломки рёбер так, чтобы они хотя бы не торчали под кожей. Позвонки на сломанной шее всё время норовили сдвинуться; подумав, Лань Сичэнь разрезал кожу и скрепил их тонкой струной. Густая чёрная кровь едва выступила по краям раны, а потом, когда он стягивал белые позвонки, перепачкала пальцы, но по шее не стекло ни капли. Разрез он зашил шёлковыми нитями, а потом обновил и шов на шее Не Минцзюэ — для надёжности. С обгрызенным ухом ничего поделать не удалось, разве что подрезать края, чтобы не торчали. Странно, но, копаясь в ранах лютых мертвецов, Лань Сичэнь ни на миг не испытал отвращения. Может, потому, что их тела не были тронуты распадом, а может, потому, что это были тела близких людей, и отвращению не было места между ними. К пяти часам утра оба названых брата были целы, причёсаны и наряжены в белые одежды Лань Сичэня. Если бы не бледная кожа и тянущиеся по шее чёрные узоры сосудов, их можно было бы принять за приглашённых учеников. Не очень юных, но что с того — никогда не поздно припасть к истокам мудрости. К сожалению, обоих «учеников» весь заклинательский мир знал в лицо. Так что когда в дверь ханьши постучал кто-то из юных адептов, сообщая об оставленном у порога завтраке, Лань Сичэнь сперва отправил их за ширму и только потом вышел за рисом и парой пресных лепёшек. Мало ли, что увидят через приоткрытую дверь. Стоило ему поставить поднос с едой на низкий столик и повернуться к жаровне за чайником, как оба брата высунулись из-за ширмы. — Рис, — с отвращением сказал Не Минцзюэ. — Он жив, может пить вино и есть мясо, но ест пустой рис! — Я всегда ел рис, — возразил Лань Сичэнь. Что-то во взглядах братьев смущало его — возможно, то, с какой жадностью они смотрели на еду. — Постойте. Вы же не… Вам не надо есть, ведь так? — Не надо, — тоскливо вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Но мы чувствуем запахи… Эргэ, если тебя не затруднит, можешь налить лишнюю чашку чая? В Облачных Глубинах всегда был хороший чай. Лань Сичэнь молча подвинул поднос на середину стола и отправился за второй чашкой. Когда он вернулся, Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо сидели, склонившись над столом, и вдыхали запах того самого пустого риса, который только что ругали. Лань Сичэнь решил, что не будет насмехаться над ними за это. Второй раз в дверь постучали ближе к часу Змеи, когда Лань Сичэнь заканчивал читать доклады адептов за прошедший день — их оставляли на крыльце сразу после завтрака. Ничего, заслуживающего внимания, в них не упоминалось, обычная рутина. Даже упоминаний о странствующем гробе — видимо, на подходе к Облачным Глубинам братья были особенно осторожны. За дверью обнаружился Лань Сычжуй. Выглядел он слегка растерянным. — Цзэу-цзюнь, — поклонился он. — Простите, что потревожил ваше уединение. — Не извиняйся, Сычжуй, — улыбнулся Лань Сичэнь. — Тебя я всегда рад видеть. Это было правдой. Лань Сычжуя он любил почти как родного племянника, тем более что родных не было и, учитывая особенности брака Ванцзи, не ожидалось. Положение главы ордена предписывало относиться ко всем адептам одинаково, не выделяя любимчиков, но Лань Сычжуй занимал в его сердце особое место с того дня, когда полуживой от ран Ванцзи принёс в Облачные Глубины оборванного ребёнка, сгорающего в лихорадке, а потом слёг окончательно, на много дней погрузившись в беспамятство. И пока он не очнулся, Лань Сичэнь заботился о здоровье ребёнка так внимательно, словно предстояло держать за него ответ перед братом. Он спорил с дядей, настаивая, что А-Юань должен остаться в ордене, каким бы ни было его происхождение, а потом следил, чтобы тот не докучал выздоравливающему брату, всё ещё невозможно слабому. Но Ванцзи при виде ребёнка оживал, словно А-Юань был единственным, что держало его на этом свете, и Лань Сичэню оставалось только позаботиться, чтобы никто не посмел нарушить эту связь. Конечно, он любил Лань Сычжуя не только потому, что тот помог вернуть брата. За долгие дни, пока Ванцзи не просыпался, он по-настоящему привязался к малышу, который настороженно относился ко всем взрослым — но не к нему, и улыбался каждый раз, стоило Лань Сичэню войти в комнату. Пусть даже это было из-за внешнего сходства с братом. А-Юань был ласковым и послушным ребёнком, разве можно было не полюбить его? И вырос умным, добрым, талантливым юношей, настоящей гордостью клана Лань, чья бы кровь ни текла в его венах. — Я прошу прощения, если это прозвучит глупо, — неуверенно начал Лань Сычжуй. — Но Вэнь Нин сегодня утром велел спросить, не нужна ли вам помощь. Он не сказал, почему, но мне показалось, что-то произошло. Или может произойти. Ну конечно. Вэнь Цюнлинь. А Лань Сичэнь и не задумался, как гроб с двумя мертвецами преодолел границу Облачных Глубин. Привык, что братья могли приходить и уходить, когда захотят. Он не собирался, конечно, говорить Сычжую, что в ханьши за ширмой сидят два лютых мертвеца. Это было не только знание, но и ответственность, и он не имел права взваливать её на ребёнка. Но раз тот предложил… — У меня действительно есть просьба, и я был бы благодарен, если бы ты её исполнил. Но с одним условием — никто не должен узнать об этом. Сычжуй с готовностью кивнул. — Конечно! — Тогда я попрошу тебя спуститься в Цайи… Больше никто не беспокоил его, и Лань Сичэнь вернулся к докладам. Однако мысли его то и дело начинали блуждать, а взгляд сам собой притягивался к ширме, за которой сидели Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо. Он лишь теперь в полной мере осознал, что это не сон. Не морок, не демоны, принявшие чужое обличье. Его братья вернулись. Мёртвые. И ему придётся что-то с этим делать… что? Если бы речь шла лишь о Не Минцзюэ, он отбросил бы все сомнения и радовался, что боги даровали ему возможность вновь увидеть старшего брата. Пусть даже мёртвого — не было заметно, чтобы Не Минцзюэ жаждал упокоения, он жаждал мяса и вина, и это было настолько в его духе, что Лань Сичэнь не удивился бы, потребуй тот следом саблю. Но Цзинь Гуанъяо. Убийца брата, отца, возможно, сына. Ни о чём не сожалевший, лгавший Лань Сичэню в лицо, до последнего изворачивавшийся в попытке избежать справедливого наказания. Если бы Цзинь Гуанъяо был жив, Лань Сичэнь первым отдал бы его под суд — нельзя было оставить без расплаты преступления, особенно такие ужасные. Но он был мёртв. Убит руками братьев: того, чьё доверие предал, и того, кого погубил сам. Можно ли казнить дважды за одни и те же преступления? В Гусу Лань всегда считали, что понёсшего наказание за свои проступки не следует более осуждать; даже Ванцзи, напавшего на старейшин ордена, никто не упрекал в этом — когда зажили раны от дисциплинарного кнута. Это за Цзинь Гуаншаня и А-Суна, решил для себя Лань Сичэнь. Казнь и посмертный позор были за убийство отца и сына. За смерть Не Минцзюэ в первую очередь требовать мести мог сам Не Минцзюэ, и если он простил брата — Лань Сичэню тем более не следовало упорствовать. Он понимал, что кривит душой, что все эти рассуждения — не что иное, как отговорки, позволяющие ему примириться с младшим братом и не искать более справедливости для его жертв. Но точно так же он понимал, что если снова увидит, как кто-то расправляется с одним из его братьев — пусть даже уже мёртвым, — то, наверное, сойдёт с ума. Вернувшийся Лань Сычжуй выглядел ещё более озадаченным, чем утром. — Как вы просили, Цзэу-цзюнь. — Он подал Лань Сичэню свёрток, из которого пробивался аромат жареного мяса, и полез за пазуху. — Простите, но… с вами всё в порядке? — Не волнуйся, — Лань Сичэнь принял у него глиняный сосуд, — это не для меня. Глаза Лань Сычжуя стали совсем огромными, и Лань Сичэнь тут же пожалел о сказанном. «Не для него» — значит, для кого-то другого. А для кого глава клана может просить тайно принести вино и мясо? Как неловко получилось, вот что значит — не привык лгать. Лань Сычжуй вдруг залился краской. — О… Я понял. Простите. Я не буду спрашивать. Если вам что-то ещё… я никому не скажу, Цзэу-цзюнь, обещаю. Можете на меня положиться. И, торопливо поклонившись — собранные в хвост волосы упали на плечо, — удрал. Лань Сичэнь проводил его недоумевающим взглядом. Что его так смутило? Он же не подумал, что к главе клана кто-то приходит тайком, чтобы… что? Или подумал? Как неловко. Лань Сичэнь вздохнул и, пообещав себе поговорить с Лань Сычжуем в следующий раз, вернулся в ханьши. — Минцзюэ-сюн, это ты хотел? — спросил он, разворачивая свёрток и передавая за ширму. Вино было закупорено так плотно, что не сразу удалось открыть. — Благодарю, эрди, — растроганно отозвался Не Минцзюэ. — Не поверишь, если скажу, что ради одного этого мгновения стоило пробиваться из той пещеры. — Моей головой пробиваться, между прочим, — напомнил Цзинь Гуанъяо и подсел ближе. Лань Сичэнь протянул ему чашку свежего чая. — Спасибо, эргэ. Не знаю, как мы сможем отблагодарить тебя за то, что ты делаешь ради нас. — Придумайте, как мне объясниться перед Сычжуем, — вздохнул Лань Сичэнь. Цзинь Гуанъяо захихикал. — Да, эргэ, мальчик наверняка решил, что у тебя будет пирушка с тайным гостем. Или гостьей. Мог бы сказать, что не собираешься это есть. Он бы подумал, что ты хочешь провести какие-нибудь опыты… — Опыты, — презрительно фыркнул Не Минцзюэ. — С вином и мясом. Куда же девалась твоя способность врать так, чтобы все верили, саньди? Тот дёрнулся, повернулся неловко, едва не выронив чашку с чаем. — Дагэ? — Не зови меня так. — Но ты сам сейчас… — Я сказал, что ты мог бы придумать ложь получше! Для среднего брата. Или ты мало лжи для него выдумывал тогда, при жизни? Цзинь Гуанъяо опустил голову и уставился на чашку в своих руках. Белёсые глаза и замедленные движения делали его похожим на куклу-марионетку, повисшую на нитях. — Ты просишь меня лгать и это же ставишь мне в вину, — пробормотал он. — Удобно, да? — Перестаньте, — поспешил вмешаться Лань Сичэнь, опасаясь, что терпение лютых мертвецов окажется непрочным, а драка в ханьши привлечёт внимание… если от ханьши что-то вообще останется. — Я не собираюсь лгать. Просто боюсь, что он… подумает дурное. — У тебя часто бывают гости? — деловито спросил Цзинь Гуанъяо. — Такие, кто приходит с жетоном. Можно списать на кого-то из них. Не называя имён, конечно. Чтобы твой адепт сам додумался. — У меня давно уже не было гостей. — Может быть, они пришли впервые. С кем ты в последнее время чаще всего общался? Из других орденов, конечно, в вашем никого таким не угостишь. — Ни с кем. Цзинь Гуанъяо хмыкнул. — Ты что, не выходишь за пределы Облачных Глубин? Лань Сичэнь хотел сказать: это из-за тебя. Хочешь посмеяться над тем, что сделал со мной? Вот я, смейся. Но чувство справедливости тут же укорило: это был не он. Ты сам заперся в этом доме, глава клана Лань; из всего, в чём ты вправе обвинить младшего брата, можешь ли ты обвинять его в собственной слабости? — Я не покидал пределов этого дома, — ответил он, не глядя на братьев. — Если не считать нескольких семейных советов. Боюсь, мне не на кого ссылаться. Он, конечно, выходил к источнику и к отхожему месту, но такими уточнениями можно было пренебречь. — Что значит — не покидал? Ты же не… — голова Цзинь Гуанъяо дёрнулась в сторону двери, потом обратно. — Сколько времени прошло? Странно, что они не спросили раньше. — Четыре года. — Ты четыре года был заперт в этом доме? — рыкнул Не Минцзюэ. — В чём тебя обвинили?! — Это не наказание, — успокоил его Лань Сичэнь. — Я сам ушёл в затвор. — Надолго? — Пока не знаю. Не Минцзюэ негодующе качнулся на месте. — Из всех людей от тебя я этого ждал меньше всего. Не Минцзюэ, которому Лань Сичэнь с юности поверял свои обиды, горе, недоумение. Конечно, он не ожидал. Лань Сичэнь всегда отзывался об отце с должным почтением, но ближайший друг знал, что на самом деле было у него на сердце. — По крайней мере, я ушёл в затвор один, — с деланой бодростью сказал он. — И это не навсегда. Не думай, пожалуйста, что я решил похоронить себя заживо. Дела ордена всё равно не дадут. Даже по неподвижному лицу мертвеца Лань Сичэнь без труда угадывал желание Не Минцзюэ возразить. Впрочем, при чём тут лицо, он просто слишком хорошо его знал. — А где твой младший брат? — буркнул Не Минцзюэ. Сдержался. Спасибо и на том. — Он ничего тебе по этому поводу не сказал? — Ванцзи путешествует со своим супругом. — С этим! Когда он, — Не Минцзюэ кивнул на Цзинь Гуанъяо, — рассказал мне, что натворил твой брат, я не поверил, что Лань Ванцзи на такое способен. Со Старейшиной Илина! Как ты только допустил! Если бы Хуайсан позволил себе… — он осёкся. Лань Сичэнь попытался вспомнить, что мог рассказать Цзинь Гуанъяо. Он, конечно, не знал, что Ванцзи с Вэй Усянем совершили три положенных поклона и что клан принял Вэй Усяня как спутника Ванцзи на стезе совершенствования, но… Ох. Та ужасная сцена в храме. Когда Вэй Усянь во всеуслышание заявил, что они с Ванцзи делили ложе. Лань Сичэнь ото всей души пытался её забыть, но, увы, память не была настолько милосердна. Он ощутил, как предательски теплеют щёки. — Почему бы нам не поговорить о чём-нибудь другом? Я могу рассказать, что произошло за эти годы… Только не о младших братьях. Он знал, что рано или поздно придётся отвечать перед Не Минцзюэ за то, что Не Хуайсану пришлось в одиночку искать отмщения за старшего брата. И объяснить, почему не может заставить себя встретиться с ним с тех пор, как это отмщение свершилось его собственной рукой. Но не сейчас, пожалуйста, ещё не сейчас. Когда время приблизилось к часу Свиньи, Лань Сичэнь спросил: — Вам ведь не нужно спать? — Нет. Не волнуйся, мы не побеспокоим тебя. — Если у тебя найдётся одежда потемнее, мы смогли бы выйти наружу, — добавил Цзинь Гуанъяо. — Чтобы не тревожить твой сон и… там хотя бы есть на что посмотреть. Но ваши одежды слишком сияют в темноте. Совсем тёмных одежд у него не водилось, но Лань Сичэнь всё же отыскал синий верхний халат и серый нижний. Придётся завтра снова обратиться к Лань Сычжую. Что бы Лань Сичэнь без него делал? Он думал, что снова будет лежать без сна, прислушиваясь к звукам из-за двери, ведущей в сад за домом, но уснул почти мгновенно и спал крепко, без снов. Наутро, когда он открыл глаза, лютые мертвецы сидели у стены, сложив руки на коленях, словно медитировали. «Не приснилось», — подумал он. И ощутил ту же тихую радость, как в дни, когда Ванцзи возвращался домой. Он мог затвориться от мира, но разлука с самыми близкими людьми всегда была тяжела. Тем более разлука, которую он считал вечной. Лань Сычжуй, услышав просьбу достать два верхних халата тёмного цвета, долго мялся с растерянным видом, а потом вдруг выпалил: — Цзэу-цзюнь, вы же не… Пожалуйста, скажите, что вы не собираетесь бежать! — Что? — Пожалуйста, Цзэу-цзюнь. — Лань Сычжуй умоляюще сжал руки у груди. — Если вы с… — он замялся, бросив взгляд через плечо Лань Сичэня, — кто бы там ни был, если вы думаете, что не можете остаться… я не смею препятствовать и не скажу никому, но ведь даже Вэй Усяня учитель Лань принял! А вы… — Стой. — Лань Сичэнь поднял руку, и Лань Сычжуй послушно замолчал. — Сычжуй, что бы ты ни подумал, это… вовсе не то, что ты подумал. Лань Сычжуй моргнул. — Правда? — с надеждой уточнил он. О, боги. Лань Сичэнь не знал, смеяться ему или ужасаться, что самый разумный адепт ордена подумал о нём такое. Что он собирается тайно сбежать с кем-то, кому уже просил принести вино и мясо. — Как тебе подобное в голову пришло? Ладно бы Цзинъи, но ты! — Простите, Цзэу-цзюнь, — склонил голову Лань Сычжуй, но вместо должного раскаяния лицо его сияло радостью. Лань Сичэню стало стыдно. — Я обязательно расскажу тебе, что происходит, — пообещал он. — Не сейчас, но чуть позже. Обещаю. — Не беспокойтесь, Цзэу-цзюнь. Вы не должны ничего объяснять, я просто… испугался, что вы уйдёте. Простите. — Хороший мальчик, — одобрительно сказал Не Минцзюэ, когда Лань Сычжуй, ещё раз извинившись, ушёл. — Чей он сын? — Он сирота. Воспитанник Ванцзи. А ведь у него тоже были тайны от названых братьев. Пусть чужие, но много ли разницы между чужой тайной и своей? Ширму удалось установить так, чтобы она заслоняла мертвецов от любого, кто войдёт на порог, но Лань Сичэнь от своего стола мог видеть их и свободно разговаривать. Не Минцзюэ большую часть времени сидел неподвижно, глядя перед собой. Цзинь Гуанъяо развернул свиток со стихами Тао Юань-миня и читал, мерно качая головой вслед сбегающим по бумаге строкам. Иногда он поднимал голову и украдкой разглядывал гуцинь, лежащий на подставке в углу комнаты. Хотел сыграть? Или послушать? Он любил, когда Лань Сичэнь играл на гуцине… С первого дня в затворе Лань Сичэнь не прикасался к струнам. — Что вы собираетесь делать? — спросил он, когда тишина затянулась. Странно: за прошедшие годы так привык к ней, а теперь вдруг стала тяготить. Не Минцзюэ шевельнулся. — Я не знаю. — Прости, эргэ, мы не строили такие далёкие планы. — Цзинь Гуанъяо дёрнул головой, и Лань Сичэнь не сразу распознал в этом попытку улыбнуться. — Мы всего лишь вспоминали о жареном мясе и вине. И поняли, что только один человек сможет угостить нас, а не упокоить. Дальше мы не думали. — Мы не причиним тебе неудобств, — глухо добавил Не Минцзюэ. — Ты сделал больше, чем мы могли просить. Когда твой мальчик принесёт одежду, мы уйдём. Лань Сичэнь кивнул. — Понятно. И куда же вы отправитесь? — Мир большой. Нам не нужно есть и спать. Где-нибудь найдётся безлюдное место. — Понятно, — повторил Лань Сичэнь, откладывая кисть — слишком велико было искушение ткнуть ею во что-нибудь, сломав рукоять и размазав тушь. Или в кого-нибудь. — Ответь, дагэ: если бы я пришёл к тебе, потеряв дом и орден, не смея назваться своим именем и показаться на глаза людям, — ты бы позволил мне уйти в никуда? Не Минцзюэ качнулся на месте. — Если твой орден узнает… — Я всё ещё глава этого ордена. Прошу лишь об одном: не уходите, не предупредив. Иначе я не смогу спать спокойно. Не Минцзюэ помолчал, раскачиваясь. Лань Сичэнь уже понял, что это означало беспокойство. Раньше старший брат хмурил лоб и расхаживал взад-вперёд, резко поворачиваясь; полы халата взлетали с шуршанием, словно от порыва ветра. Но ходить в ханьши было нельзя, а мёртвое лицо не позволяло хмуриться. — Как пожелаешь, — согласился он наконец. Лань Сичэнь благодарно склонил голову, а когда поднял — встретил немигающий взгляд Цзинь Гуанъяо. Тот смотрел так, словно способность говорить тоже покинула его, а сказать нужно было слишком многое. Лань Сичэнь прикрыл глаза и, улыбнувшись, чуть кивнул и ему тоже. Он не случайно задал свой вопрос лишь одному из братьев. Лань Сычжуй принёс не только два простых добротных халата из тёмной ткани, но и штаны, и нижние халаты, и пояса — всё, что требовалось, кроме разве что сапог. На этот раз вопросов не задавал, положившись, очевидно, на слово Лань Сичэня. За спиной у него стоял Вэнь Цюнлинь и изо всех сил пытался уменьшиться в размерах. — Г-глава клана Лань, — с запинкой произнёс он. — Прошу прощения за беспокойство. И замолчал, взглянув на Лань Сычжуя. Лань Сичэнь понял и, поблагодарив юношу, отослал его. — Молодой господин Вэнь. Вы хотели поговорить? Тот снова оглянулся. Вэнь Нин не любил показываться в Облачных Глубинах посреди дня, хотя у него был нефритовый жетон и разрешение в любое время обращаться напрямую к главе ордена. Из-за жетона Лань Сичэнь в своё время крепко поспорил с дядей, но, несмотря на отвращение того к лютому мертвецу, всё же настоял на своём. Вэнь Цюнлинь часто сопровождал Лань Сычжуя и Лань Цзинъи на ночных охотах, особенно когда они брали с собой молодых адептов, ещё не закончивших обучение, и должен был иметь возможность прийти в Облачные Глубины за помощью. А главное — получить эту помощь сразу, не дожидаясь, пока охраняющие ворота адепты сперва поймут его сбивчивую речь, потом доложат главе ордена, потом вернутся с ответом… Лань Сичэнь, правда, всё равно не мог понять, как Вэнь Цюнлинь ухитрился протащить мимо них в Облачные Глубины огромный гроб. Неужели попросту перекинул через стену? Адепты старались не замечать его. Большинство из них считали Вэнь Цюнлиня чем-то вроде живого оружия, вещью Вэй Усяня, оставленной на хранение, — это помогало смириться с тем, что лютый мертвец, убивший почти два десятка их собратьев, ходит по земле ордена, и глава клана защищает его. Однако, несмотря на то, что никто не мог напасть на него или прогнать, Вэнь Цюнлинь чувствовал себя в Облачных Глубинах неуютно и приходил лишь тогда, когда причина была действительно важной. Лань Сичэнь догадывался, о чём он хочет поговорить сейчас, но терпеливо ждал. — Г-глава клана Лань, — с усилием начал Вэнь Цюнлинь. — Я знаю, что не имел права пропускать в Облачные Г-глубины посторонних… — Всё в порядке, — прервал Лань Сичэнь, пока он не начал извиняться. — Благодарю, что помогли моим братьям. Вэнь Цюнлинь переступил с ноги на ногу, неловко кивнул. Он всегда смущался, стоило кому-то его поблагодарить или обратиться как к живому, к тому, кем он был когда-то — молодому господину высокого рода. Лань Сичэня это неизменно умиляло. — Чифэн-цзунь убедил меня, что они не причинят никому вреда. Я п-подумал, что… все говорили, что он был вам близок и не пожелал бы зла… в п-прошлый раз он пытался напасть на молодого г-господина Вэя и остальных, но он разговаривал со мной, и я п-подумал, что он тоже… — Всё в порядке, — повторил Лань Сичэнь. — Вы очень помогли нам всем, сохранив это в тайне. — Когда вернутся молодой г-господин Вэй и ваш брат… — Думаю, к этому времени всё разрешится так или иначе. — Он впервые надеялся, что Ванцзи вернётся не скоро. — Вам не придётся ничего от них скрывать. И Лань Сычжую тоже. Тот мог хранить секреты от старших, но от Ванцзи — никогда. Вэнь Цюнлинь ещё раз кивнул и поклонился, собираясь уходить. — Постойте, — торопливо сказал Лань Сичэнь. Он знал, что собирается поступить ужасно бестактно, но никто, кроме Вэнь Цюнлиня, не мог помочь, и лучше он потом будет умирать от стыда за собственную грубость, чем пожалеет, что промолчал. — Молодой господин Вэнь, мне нужно спросить. Простите, если этот вопрос будет неприятен, вы не обязаны отвечать, но… я очень вас прошу. Вэнь Цюнлинь растерянно склонил голову. — К-конечно, глава клана Лань. Лань Сичэнь глубоко вздохнул. — Каково это — быть мёртвым? У Вэнь Цюнлиня приоткрылся от удивления рот. — Простите! Я понимаю, что о таком не спрашивают, но они мои братья, и я… — Лань Сичэнь беспомощно развёл руками — Я не знаю, что делать. Вэнь Цюнлинь медленно кивнул и обхватил себя руками. — Я п-понимаю, — сказал он, глядя на Лань Сичэня в упор своими белёсыми глазами. Раньше этот взгляд если и не пугал, то всё равно был неприятен. Теперь Лань Сичэнь осознал, что двое близких людей никогда не посмотрят на него иначе. — Это тяжело. Когда я был жив, у меня было ради чего жить. Немного. Я любил стрелять из лука. И сестра была жива. Лань Сичэнь молчал, ожидая, пока он продолжит. Он помнил суд над Вэнь Цин — поспешный, без защитников, с одними лишь обвинителями. Её казнили за брата, никого не интересовало, была ли она сама виновна в чём-то кроме того, что не отреклась от клана Вэнь. Если бы его спросили, он и сейчас бы сказал, что суд был справедлив. Он помнил всех, кто погиб тогда в башне Золотого Карпа от рук Вэнь Цюнлиня. Только справедливость приговора позволяла не искать отмщения за них, потому что это отмщение свершилось много лет назад. — К-когда я услышал зов молодого госп-подина Вэя, я пошёл за ним. Хотел, чтобы он был жив. Защищать его. П-потом Сычжуя. Это то, ради чего я существую. — Вэнь Цюнлинь снова помолчал. — Иногда я жалею, что молодой господин Вэй поднял меня. Не только п-потому, что я принёс ему столько горя… всей его семье. Иногда мне не хочется быть. Но я знаю, что он огорчится. И Сычжуй. Поэтому я здесь. Он снова замолчал, потоптался на месте. — П-простите, если это не то, что вы хотели услышать. Это было совсем не то. Лань Сичэнь хотел услышать, что не-жизнь — всё равно жизнь, что для его братьев ничего не кончено. Что Вэнь Цюнлинь был счастлив получить второй шанс и поэтому так преданно служит Вэй Усяню, а не потому, что лишь эта преданность держит его в мире живых. — Благодарю, — сказал он, улыбнувшись так тепло, как только мог. — Я хотел услышать правду. Кое-что Вэнь Цюнлинь ему действительно подсказал, и, когда тот ушёл, Лань Сичэнь ещё долго стоял, размышляя, прежде чем вернуться в ханьши. С Цзинь Гуанъяо было сложно, но у Не Минцзюэ был тот, ради кого стоило жить — или существовать, большая ли разница? — и об этом стоило ему напомнить. — Нет, — сказал Не Минцзюэ. — Хуайсан — глава ордена. Ему не нужен мертвец за спиной. — Ему нужен брат. — Он уже похоронил меня. — Он будет счастлив узнать, что ты вернулся. — Лютым мертвецом? — Я тоже твой брат, — напомнил Лань Сичэнь. — И я рад, что ты со мной. Не Минцзюэ фыркнул. — Тебе тоже будет лучше, если мы уйдём. — Мне — нет, — спокойно возразил Лань Сичэнь. — Не решай за своих братьев, Минцзюэ-сюн. Не Хуайсан — взрослый мужчина, Верховный заклинатель, и это звание досталось ему не по наследству. Если ты создашь ему проблемы, он придумает, как их решить. Ответное молчание он счёл победой. Не Минцзюэ никогда не признавал свою неправоту вслух, но как только он переставал спорить, можно было считать, что спор выигран. — Зачем ему видеть меня таким? — наконец буркнул он. — Мёртвым. — Он видел тебя голым, безумным и с отваливающейся головой. Если тебе хоть немного жаль его душевный покой, используй шанс исправить это последнее впечатление. Не Минцзюэ качнулся вперёд, словно кивнул всем телом. — С тобой всегда было невозможно спорить. Лань Сичэнь замер. Небрежные слова — он знал, что Не Минцзюэ произнёс их не думая, без какого-либо намёка, — отозвались старым, по-прежнему болезненным чувством вины. Он спорил тогда с Не Минцзюэ, убеждал, что Песнь Очищения спасет от искажения ци, а Цзинь Гуанъяо играет на гуцине не хуже его самого. И ещё раньше, уговаривая побрататься втроём, а не вдвоём, как они сперва собирались. Каждый раз Не Минцзюэ противился, не доверяя Цзинь Гуанъяо, и каждый раз Лань Сичэнь не отступал, пока не заставлял его согласиться. Шаг за шагом тянул на дорогу, ведущую к гибели. — Я всё ещё считаю его мальчишкой, — продолжал Не Минцзюэ, не замечая, какие чувства вызвали его слова у среднего брата. — Пора перестать. Столько лет прошло. Он удержал в руках орден. Верховный заклинатель, надо же. Я этого не видел. Он был мальчишкой, когда я умер, откуда мне знать, какой он сейчас? Я его, наверное, даже не узнаю. Скажи, он сильно изменился? Не Хуайсан, которого знал Лань Сичэнь, давно уже не был мальчишкой. Он обвёл вокруг пальца весь заклинательский мир, разыграл свою партию, без колебаний жертвуя камни, и уничтожил убийцу брата руками Лань Сичэня. — Нет, дагэ, — сказал Лань Сичэнь. — Он совсем не изменился. Составить письмо оказалось не так-то просто. Лань Сичэнь сидел с занесенной над тушечницей кистью и не знал, кому собирается писать. Верховному заклинателю? Такое обращение означало бы, что все родственные и дружеские связи между ними разорваны. Не Хуайсану, младшему брату своего друга и побратима? Тот сразу почувствует неискренность и, не зная причин, стоящих за приглашением, может заподозрить ловушку. Попытается опередить, защититься, и неизвестно, к чему это приведёт. А им пока надо быть осторожными. Не ужасно ли, что он думает не о том, как деликатнее организовать Не Минцзюэ тайную встречу с братом, а о том, как самому защититься от Не Хуайсана, если тот заподозрит угрозу? Когда он начал думать о Не Хуайсане как о человеке, которого лучше обходить стороной? Гораздо позже, чем следовало. И чья вина в том, что Не Хуайсану пришлось стать таким человеком? Разве не его тоже? В итоге он написал письмо, обращаясь к Не Хуайсану как к главе ордена, решив, что возвращение Не Минцзюэ, несомненно, коснётся всего ордена Цинхэ Не. И Не Хуайсан подумает, что глава клана Лань хочет обсудить с ним дела орденов, выйдя наконец из многолетнего затвора. В конце концов, с главами других орденов его связывало ещё меньше. Цзинь Гуанъяо на время визита Не Хуайсана следовало убрать. Это не обсуждалось. Не Минцзюэ насмешливо хмыкал, не веря, что родной младший брат сможет навредить названому прямо у него на глазах. Тем более что названый брат уже был мёртв, и чтобы причинить ему вред, пришлось бы сильно постараться. Лань Сичэнь не слушал. Он помнил храм Гуаньинь. — Не Хуайсан вправе мстить мне, — покаянно склонил голову Цзинь Гуанъяо, узнав о готовящейся встрече. — Если он пожелает уничтожить меня, я приму это как справедливую кару. Лань Сичэнь даже не ужаснулся тому, что не поверил. Не верить Цзинь Гуанъяо стало так же естественно, как прежде — доверять во всём, даже когда этому доверию не было иных причин, кроме «это же А-Яо, как он может мне лгать?» Так что пришлось снова встретиться с Вэнь Цюнлинем. Лань Сичэнь понимал, как чудовищно просить его о помощи — среди ныне живущих не было никого, кто принёс бы Вэнь Цюнлиню больше горя, чем Цзинь Гуанъяо. Поэтому он снова и снова извинялся и повторял, что это всего лишь просьба и Вэнь Цюнлинь не обязан соглашаться, даже наоборот: будет совершенно понятно, если он откажется. Лань Сичэнь не имел права просить и знал об этом. Но Вэнь Цюнлинь и тут его удивил. — Я п-помогу вам, глава клана Лань, — без сомнений сказал он. — Я не могу простить Ляньфан-цзуня, он слишком… но я помогу вам. Не ему. — Спасибо. — Лань Сичэнь глубоко поклонился. — Прошу, если он будет что-то говорить — не слушайте. И если будет уговаривать что-то сделать — не поддавайтесь. Вы знаете, что он за человек. Как горько было говорить такое о младшем брате, об А-Яо! Но Лань Сичэнь не мог позволить, чтобы из-за его слепого доверия снова пострадали невиновные, а особенно — Вэнь Цюнлинь, согласившийся помочь из уважения (или жалости?) к нему. Договорились, что Вэнь Цюнлинь заберёт Цзинь Гуанъяо перед рассветом, когда Облачные Глубины ещё спят, и уведёт в ущелье, куда давным-давно засыпало дорогу. Вернутся же они к полуночи, чтобы даже нарушители режима успели к тому времени угомониться. Не Хуайсан должен был прилететь днём, но когда точно — неизвестно, а прятать Цзинь Гуанъяо на территории Облачных Глубин было слишком рискованно. Лань Сичэнь не знал мест, куда любопытные юные адепты не сунули бы нос. Кроме своего дома, конечно, да ещё цзинши, но о том, чтобы отвести Цзинь Гуанъяо в дом брата, даже речи не шло. Ванцзи бы не простил. — Если Хуайсан не испугается и я вернусь в Цинхэ, — сказал Не Минцзюэ, глядя на бамбуковые заросли, в которых исчезли Вэнь Цюнлинь и Цзинь Гуанъяо. — Что нам с ним делать? Нам? Лань Сичэнь полагал Цзинь Гуанъяо своей ответственностью. То, что Не Минцзюэ мирно уживался с ним после освобождения, уже было чудом. — Не знаю. В Ланьлин Цзинь он никому не нужен. Даже если юный глава клана Цзинь и принял бы Цзинь Гуанъяо обратно, его дядя, Саньду Шэншоу, не оставил бы от того и горстки праха. С полным на то основанием. А ещё Лань Сичэнь боялся, что стоит выпустить Цзинь Гуанъяо из вида — и он снова совершит что-нибудь непоправимое. Пусть лютому мертвецу не нужны были богатство и власть, и жажда заслужить отцовскую любовь сгинула вместе с отцом, от которого Цзинь Гуанъяо избавился воистину омерзительным способом, — но оставалась месть. Лань Сичэнь не верил, что Цзинь Гуанъяо откажется отомстить тем, кто разрушил его жизнь, вытащив на свет все совершённые им злодеяния. А значит, отпускать его было нельзя. Не Минцзюэ медленно кивнул. — Знал бы тогда, что всё так обернётся, — не пустил бы в Ланьлин. Оставил бы при себе до конца войны. Может, не скатился бы так. Или хотя бы успел понять, что за дрянь Цзинь Гуаншань. — Если бы я знал, — отозвался Лань Сичэнь, — не заставил бы тебя брататься с ним. Он не смог бы тебя убить, да и повода бы не случилось. Вот о чём я больше всего сожалею, дагэ. Моя вина. Не Минцзюэ хлопнул ладонью по крыльцу. — Перестань! Думаешь, если бы я не хотел — разделил бы с ним клятву? Я хотел, чтобы он продолжал слушать меня. Надеялся, что моих советов хватит, чтобы удержать его на пути добродетели. Что толку, если Цзинь Гуаншань был для него важнее… — Ты бы не сделал это, если бы я не попросил. — Перестань искать, в чём ещё обвинить себя. Каждый из нас отвечает за свои дела, а не за чужие. Они снова замолчали. За горами вставал рассвет — край неба высветился жемчужным сиянием, но до появления солнца было ещё далеко. Стебли травы дышали влагой, сгибаясь под тяжестью росы, от скрытых за бамбуковыми зарослями источников тянуло прохладой. Лань Сичэнь любил Облачные Глубины на рассвете. Нет, любил всегда, но только ранним утром, когда ни голоса, ни иные звуки не нарушали тишину, он мог встретиться с Облачными Глубинами наедине. Словно кто-то дорогой и очень близкий оставил все свои дела и заботы, чтобы на половину сяоши принадлежать ему всецело. — Когда я сердился на Хуайсана, — нарушил тишину Не Минцзюэ. — За то, что он не хочет тренироваться с саблей, а играет со своими веерами и прочей ерундой. Я говорил себе, что родственников не выбирают. Что такой уж он мне достался. Но мы его выбрали, верно? Мэн Яо. Ты и я. Зная, кем он был и что делал. Если ты желаешь найти в этом чью-то вину, она равно лежит на нас обоих. Лань Сичэнь склонил голову. Чувство вины, пропитавшее всё его существование за последние годы, никуда не делось, конечно. Затаилось, чтобы вновь напомнить о себе, когда Лань Сичэнь в очередной раз посмотрит на братьев и подумает: они мертвы, а я жив. Но сейчас ему казалось, что от слов Не Минцзюэ чуть-чуть, самую малость стало легче дышать. — Мне тебя не хватало, дагэ, — сказал он. — Очень. Не Минцзюэ вздохнул и не ответил. Они сидели на пороге ханьши, пока удар гонга не прокатился по Облачным Глубинам звонкой волной, и от домов, где жили приглашённые адепты, не послышались голоса. Пора было возвращаться. Лань Сичэнь затворил заднюю дверь, Не Минцзюэ занял своё привычное место за ширмой, и ханьши вновь превратилось в благопристойную обитель главы ордена, соблюдающего уединение. Не Хуайсан заставил себя подождать. Уже настал час Петуха, когда Лань Чжаосин доложил: — Глава клана Лань, прибыл Верховный заклинатель. Говорит, что по вашему приглашению. Лань Сичэнь переглянулся с Не Минцзюэ — тот замер за ширмой. — Да, я пригласил его. Проводи сюда, будь добр. Он один? — С ним двое адептов ордена Не. — Они пусть подождут в северном дворике. — Слушаюсь, глава клана Лань. Лань Сичэнь отложил свиток с перечнем книг из библиотеки, нуждающихся в реставрации, и именами мастеров, способных восстановить это драгоценное, без преувеличения, наследие ордена. — Не говори ему сразу, — хрипло попросил Не Минцзюэ. Лань Сичэнь заметил, как он отставил в сторону сосуд с вином — выпить для успокоения не мог, а привычка осталась. — Грохнется в обморок, как обычно, придётся звать лекаря… — Не волнуйся. — Да не волнуюсь я, — оскорблённо фыркнул Не Минцзюэ. По мнению Лань Сичэня — лгал. Не Хуайсан обмахивался веером и улыбался так простодушно, словно всё ещё видел в Лань Сичэне почти родственника, а не того, кто принёс смерть его старшему брату. — Сичэнь-гэ, я так рад, что ты пригласил меня! Просто не поверил своим глазам. До меня доходили слухи, что ты ушёл в затвор и никого не принимаешь, но, вижу, они были преувеличены. Лань Сичэнь пригласил его сесть за низкий столик, заварил чай. Не Хуайсан улыбался. Взгляд его быстро порхал с одного предмета обстановки на другой, как птичка, ищущая зёрна. — Благодарю, что приняли приглашение, глава клана Не, — сказал Лань Сичэнь, разливая чай в тонкие фарфоровые чашки. Не Хуайсан на миг прикрыл глаза — словно маску поменял. — У меня к вам очень важное и деликатное дело. Не Хуайсан кивнул с преувеличенным вниманием. — Если только я смогу помочь, глава клана Лань… правда, я не очень-то разбираюсь в ваших делах, простите… — Что вы думаете о Вэнь Цюнлине? Вопрос застал Не Хуайсана врасплох. — О Призрачном генерале? — протянул он. — А что мне о нём думать? Если не ошибаюсь, он остался где-то на землях вашего ордена. И он всё ещё разумен, как я слышал… неужели с ним случилось что-то дурное? Я тут точно ни при чём, — последние слова прозвучали слегка обиженно, словно Лань Сичэнь уже обвинил его в чём-то. — С Вэнь Цюнлинем всё в порядке. Я хотел спросить о другом. Как вы считаете, правильно ли относиться к нему как к человеку? Пусть он мёртв, но вы сами признали, что он разумен, а я могу заверить, что у него есть и чувства, ничем не уступающие чувствам живых. Или для вас каждый лютый мертвец — нечисть, которую следует уничтожить? Не Хуайсан вновь захлопал веером. — Какой странный вопрос! Я никогда не считал, что Призрачного генерала следует уничтожить. К тому же, он дорог нашему общему другу, было бы нехорошо причинять ему неприятности. Лань Сичэнь кивнул. — Значит, если он разумен и осознаёт себя так же, как при жизни, к нему следует обращаться как к живому человеку, верно? Глава клана Не, а ваши люди разделяют это мнение? — Не уверен, что можно говорить «как к живому», всё же, он не живой… но если ставить вопрос так — думаю, мои люди с вами тоже согласятся, глава клана Лань. Но я, право, не понимаю, почему Призрачный генерал вызвал у вас такой интерес? Неужели появилось какое-то наследие ордена Цишань Вэнь, и вы хотите поддержать право Вэнь Цюнлиня на него? Это было бы занимательно, но, боюсь, здесь от меня мало что зависит. Другие ордена могут не согласиться, а я вряд ли сумею быть настолько убедителен… — внезапно он замолчал. Лань Сичэнь неторопливо поставил чашку на поднос. Это Не Хуайсана ждало известие, грозившее в очередной раз перевернуть его мир, и, однако, Лань Сичэнь волновался едва ли не сильнее. — Глава клана Лань, — проговорил Не Хуайсан, резко дёргая веером, — о чём вы хотели спросить меня на самом деле? — Вам не нужно беспокоиться, глава клана Не, — успокаивающе сказал Лань Сичэнь. — Я позвал вас, потому что у меня есть для вас новость. Скажите, когда ваши люди в последний раз проверяли могилу старшего брата? Веер сложился с сухим треском. — Три дня назад, — на этот раз в голосе Не Хуайсана не было притворной беспечности. — Я знаю, что кто-то снова похитил тело. Тела. Если тебе что-то известно — прошу, Сичэнь-гэ, не скрывай. Я ведь не отступлюсь. Интересно, подумал Лань Сичэнь, связал ли Не Хуайсан исчезновение тел с историями про «летающий гроб»? Или нет — ведь гроб видели близ Гусу, и Не Хуайсан, просчитав его путь, явился бы сам и задавал такие же глупые вопросы, пытаясь узнать, что на уме у Лань Сичэня, и не раскрыть себя раньше времени. — Я знаю, что произошло, — кивнул он. — Прежде всего, успокойся. Тела не похитили. Они, как бы сказать… И впервые взглянул за ширму, подавая сигнал Не Минцзюэ. Прежде не смел — Не Хуайсан сразу бы понял, что в комнате есть ещё кто-то кроме них двоих. Не Минцзюэ поймал его взгляд, понял. Коротко кивнул и встал. Не Хуайсан вздрогнул, вскинулся на звук, приоткрыл рот — то ли ахнуть хотел, то ли крикнуть, привлекая внимание, Лань Сичэнь не стал бы ручаться. Но Не Минцзюэ шагнул из-за ширмы, и Не Хуайсан застыл, распахнув глаза так, что кроме них, казалось, на его лице ничего больше не осталось. — Сами ушли, — сказал Не Минцзюэ. — Здравствуй, Хуайсан. Хуайсан сидел с округлившимися глазами, почти не дыша, и казалось — вот-вот грохнется в обморок. Не Минцзюэ едва не рявкнул по привычке: соберись! Потом вспомнил: младший брат видел, как он умирает от искажения ци. Похоронил, нашёл убийцу, отомстил. Он уже не тот ленивый неженка, каким был много лет назад. Может, и не был никогда, а это Не Минцзюэ не видел, что скрывается за веерами и яркими тряпками. — Брат? — прошелестел Хуайсан, поднимаясь на ноги. Пошатнулся, едва не упал. — Это правда ты? «Кто же ещё?» — хотел фыркнуть Не Минцзюэ, но тут же понял, что Хуайсан спрашивал не об этом. В последнюю их встречу он был безумным чудовищем, убивающем всех, кто стоял на его пути. — Я. Не бойся. Хуайсан попытался сунуть веер в рукав, но промахнулся, и изящная безделушка с тихим стуком упала на пол. На неё даже не взглянули. — А я не боюсь, — ломким голосом проговорил Хуайсан. — Я не боюсь, я…. И, бросившись вперёд, обнял так крепко, что Не Минцзюэ пошатнулся. Прижался и замер. Не Минцзюэ чувствовал, как колотится чужое сердце, и от этого молчание собственного казалось особенно невыносимым. На хруст веера под ногами никто не обратил внимания. Лань Сичэнь поднялся и вышел, прикрыв за собой дверь. Не зная, как ответить, Не Минцзюэ тоже обнял младшего брата, прижал к себе — едва-едва, помня о собственной силе. Когда-то — так давно, что даже живым вспоминал редко — было проще. Он таскал маленького Хуайсана на руках и на спине, мог сгрести в охапку и держать, пока тот верещал возмущённо и счастливо. А потом они выросли — он вырос — и эти игры закончились. Мужчинам не подобает. Особенно мужчинам из клана Не. Кто же виноват теперь, что он забыл, как обнимать младшего брата? — Брат, — выдохнул Хуайсан, шмыгая носом. — Брат. Не Минцзюэ легонько похлопал его по спине. — Перестань. — Не могу. Не Минцзюэ взял его за плечи, оторвал от себя. Глаза у Хуайсана были мокрые, губы дрожали. — Ты глава ордена, — сурово сказал Не Минцзюэ. — Верховный заклинатель. Что ты ревёшь? Хуайсан поспешно вытер слёзы рукавом. — Такой уж из меня глава, — он попытался усмехнуться, но губы не слушались. — И Верховный заклинатель. Прости, если снова разочаровал. Этот мальчик с мокрыми глазами сражался за него — один, без помощи и даже дружеского совета. И победил. — Я горжусь тобой, — сказал Не Минцзюэ. И сожаление о том, что эти слова ни разу не прозвучали при его жизни, лишь отчасти смягчило то, что после смерти боги всё-таки подарили ему возможность сказать их. Лань Сичэнь стоял в нескольких шагах от входа в ханьши — так, чтобы не подслушать даже ненароком. Ждал. Пара адептов, прошедших невдалеке, удивлённо посмотрели на него, но спросить не осмелились. Не Хуайсан вышел спустя почти два кэ. Поклонился глубоко, как не подобает Верховному заклинателю кланяться главе другого ордена, даже Великого. — Благодарю, Сичэнь-гэ. — Перестань. — Лань Сичэнь вовремя удержался, не стал подхватывать его под руки, обрывая поклон — а ведь даже плечи дёрнулись по привычке. — Я ничего не сделал, они сами. Не Хуайсан даже не моргнул от этого «они». Лань Сичэню хотелось бы знать, что рассказал ему брат, но об этом лучше было спросить у самого Не Минцзюэ. — О чём вы договорились? — Я вернусь через три дня и заберу старшего брата в Цинхэ. Он не сможет занять место главы ордена, но будет рядом со мной. Лань Сичэнь кивнул. — Старейшины ордена не будут возражать? Не Хуайсан привычно сунул руку в рукав, но вдруг замешкался и вытащил пустой. — А с чего бы им возражать? — наигранно удивился он, всплеснув рукавами. — Старший брат вернулся, разве это не радостное известие для всего ордена? Скорее всего, он уже придумал, как склонить старейшин на свою сторону. — Хорошо. Надеюсь, всё пройдёт удачно. Не Хуайсан вновь закивал, заулыбался и так глянул на дверь ханши, что Лань Сичэнь на миг почувствовал радость за него — и такую же острую зависть. Ко всем возвращались самые близкие: Ванцзи дождался Вэй Усяня, к Не Хуайсану вернулся старший брат. А-Яо сгинул ещё прежде, чем рука Не Минцзюэ переломила ему шею. Может быть, он желал слишком много. Старший брат вернулся и к нему тоже, и Ванцзи все эти тринадцать лет жил тенью себя прежнего — но всё же жил. Получив чашку риса, не требуй ещё и жареного поросёнка. Надо бы снова послать Лань Сычжуя в Цайи, вот что. Всё равно им недолго осталось прятаться. И вино, должно быть, выдохлось за эти дни. Когда они распрощались, Не Хуайсан, уже направившийся было к центру Облачных Глубин, вдруг остановился. — Твой брат, Сичэнь-гэ. Ты рад, что он вернулся? Что это было — угроза? Предупреждение? — Рад, — твёрдо ответил Лань Сичэнь. Не Хуайсан помолчал. — Понимаю тебя, Сичэнь-гэ. Разлука с родными — это так тяжело. Надеюсь, он не сделает ничего, что омрачило бы эту радость. И ушёл, не оборачиваясь. Лань Сичэнь смотрел ему вслед, пытаясь понять. Всё-таки — предупреждение? Пока Цзинь Гуанъяо не сделает ничего, что может угрожать Не Хуайсану, его брату, клану, ордену, за него можно не беспокоиться? Кто бы сказал несколько лет назад, что Лань Сичэнь будет остерегаться Не Хуайсана! Ему всё казалось, что был какой-то выход, не очевидный на первый взгляд, но как найти этот выход — он не знал. В прошлый раз он оправдывал себя тем, что ни о чём не подозревал и потому не смог предотвратить трагедию; теперь же ему было известно больше, чем хотелось бы, и что это меняло? Он по-прежнему не знал, что делать. Не Минцзюэ успокоил его опасения. — Я велел ему оставить Цзинь Гуанъяо в покое. Он убил меня, я его — и хватит. Иначе будем снова, как в гробу, только и знать, что лупить друг друга. — Мудрое решение, — улыбнулся Лань Сичэнь. Не Минцзюэ хмыкнул. — Я спросил себя: что бы сделал средний брат на моём месте? — Ты мне льстишь, дагэ. — Из нас троих ты всегда был самым рассудительным. Не умным, заметь, — добавил он, пока Лань Сичэнь не начал возражать. — Умным был этот. Хитрым. И остался таким. Лань Сичэнь вздохнул. — Я до сих пор не могу ему верить. Ни одному слову. — И не верь, — согласился Не Минцзюэ. — Для всех лучше будет. С вопросами, касающимися дел ордена, к Лань Сичэню обычно обращались до обеда, поэтому стук в дверь, прозвучавший почти на закате, был неожиданным; а оттого, что стучали не деликатно, прося разрешения войти, а громко и требовательно — ещё и тревожным. Лань Сичэнь быстро оглядел комнату, проверяя, не выдаст ли что-то присутствия гостей, и поспешил открыть. За дверью стояли Лань Сычжуй и Лань Цзинъи. Позади виднелся Вэнь Цюнлинь. В глазах молодых заклинателей плескалась та смесь вины и паники, которую в последний раз Лань Сичэнь видел у приглашённого адепта, ухитрившегося поджечь западное крыло библиотеки. Нечаянно, разумеется. — Цзэу-цзюнь, — начал Лань Сычжуй. — простите, но я… мы… то есть не мы, но... — Мы отрубили руку господину Цзиню, — сказал Лань Цзинъи и тут же покаянно склонил голову. — Главе клана Цзинь? — ужаснулся Лань Сичэнь. — Нет, Ляньфан-цзуню, — пояснил Лань Сычжуй. — Мы встретили его и господина Вэня на ночной охоте, и… и вот. Как ни странно, Лань Сичэнь даже почувствовал некоторое облегчение. Хотя бы этим двоим не придётся ничего объяснять. И то, что дети не побежали с воплями ужаса к дяде, а пришли к нему, вселяло надежду, что и в дальнейшем они встанут на его сторону. — Всё в порядке, — сказал он. — У него уже не было руки. Это Ванцзи, ещё тогда, в Юньпине. Юноши переглянулись и расступились. Лань Сичэнь увидел Вэнь Цюнлиня, поддерживающего Цзинь Гуанъяо, растрёпанного и испачканного в грязи. Правый рукав выбился из-за пояса, куда Лань Сичэнь заправил его утром, а левого… не было. — Вторую руку, — виновато пояснил Лань Цзинъи. Цзинь Гуанъяо попытался пожать плечами, зашатался и чуть не упал. Выяснилось, что молодёжь под присмотром Лань Сычжуя и Лань Цзинъи загнала в ущелье яогуая — дух тигра-людоеда, которого охотники из соседней долины сумели убить сами, а на то, чтобы нанять заклинателей успокоить дух зверя, поскупились. Вэнь Цюнлинь с Цзинь Гуанъяо, услышав голоса, успели спрятаться, и всё бы прошло успешно, но никто не ожидал, что яогуаев окажется двое. Тигр и тигрица погибли в брачный сезон, и теперь мстили своим убийцам. Если бы не Вэнь Цюнлинь, отвлёкший на себя одно из чудовищ, дело могло бы кончиться плохо. От однорукого Цзинь Гуанъяо толка в бою было мало, но он всё же сумел схватить яогуая, когда тот вырвался от Вэнь Цюнлиня, и удержать, пока Лань Чжэн не отрубил твари голову. Однако не то от растерянности, не то от спешки юноша промахнулся и вместе с головой яогуая отрубил и удерживающую его руку. (Лань Сичэнь никому бы не признался в том, что при рассказе о героически защищавшем учеников Цзинь Гуанъяо первой его мыслью было: «Как он ухитрился организовать яогуаев?») Лань Цзинъи, отвечавший за молодёжь на этой охоте, более всего раскаивался в том, что поверил охотникам, утверждавшим, что тигр был один. — Они же знали, Цзэу-цзюнь. Видели, что с нами ученики. Зачем? Мы ведь и денег с них брать не собирались. — Побоялись, что вы откажетесь. Что всё-таки запросите плату. Второго тигра убил кто-то другой. Могли быть разные причины, Цзинъи. Всегда помни, что сведения, полученные от других, могут оказаться неточными. — Иными словами, все врут, — удручённо подытожил Лань Цзинъи. — Готово, Цзэу-цзюнь. Он бережно передал Лань Сичэню отрубленную руку, которую обтирал от грязи. — Тут только следы клыков остались. Надо бы чем-нибудь замазать. — Смолой, — подсказал Лань Сычжуй. — Смола хорошо держит, правда, господин Вэнь? Вэнь Цюнлинь кивнул. — А сверху можно закрасить. Вам тоже, Чифэн-цзунь, простите. — Лань Цзинъи обернулся к Не Минцзюэ, который молча наблюдал, как Цзинь Гуанъяо возвращают отрубленную руку. — Моя старшая сестра, ну, та, которая вышла замуж в Цайи. Она замечательно умела краситься. Если позволите, я узнаю у неё, чем можно вернуть цвет коже. У неё уйма этих снадобий была, я и половины не знал, зачем нужны. — Благодарю, — кивнул Не Минцзюэ. — Если успеешь за два дня. — Да я завтра же слетаю, туда и обратно. Лань Цзинъи, казалось, вовсе не беспокоило, что он разговаривает с лютым мертвецом, да ещё и каким — бывшим главой ордена Цинхэ Не, история про убийство которого уже успела стать легендой. Удивительный ребёнок, с теплотой подумал Лань Сичэнь. Лань Сычжуй также был учтив с обоими мертвецами, словно они были живыми главами орденов, хотя в какой-то момент Лань Сичэню показалось, что во взгляде юноши промелькнуло «Лучше бы вы и вправду сбежали с тайной возлюбленной, Цзэу-цзюнь». — Может быть, ты придумаешь, как восстановить ухо Чифэн-цзуню? Мы пробовали воск, но он не держался. — Воск нельзя, он на солнце будет таять. — Лань Цзинъи задумался. — Солёное тесто? Только не из риса, а из пшеницы. Когда я был маленький, мама лепила игрушки из теста. И приклеить смолой. — А ты сообразительный парень, — похвалил Не Минцзюэ. Лань Цзинъи просиял. Вэнь Цюнлинь вдруг дёрнулся, тревожно обернулся на дверь. Лань Сичэнь нахмурился, но не успел даже спросить — дверь отворилась, и на пороге возник Лань Цижэнь. — Сичэнь, не хотел тебя беспокоить, но дежурные адепты доложили… И застыл, глядя на представшую перед ним картину: племянник, молодые адепты и три лютых мертвеца. — Си… — вырвалось у него едва слышным хрипом. Лань Сичэнь указал глазами на заднюю дверь — молодёжь вымело, как сухие листья порывом ветра. Вэнь Цюнлиня Лань Сычжуй утянул за собой едва ли не волоком. — Дядя. Лань Сичэнь встал, поклонился. За ним поднялись Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо, всё ещё со спущенным с плеча халатом — руку едва успели приставить на место. — Учитель Лань, — гулко сказал Не Минцзюэ, отдавая поклон, приличествующий главе ордена. Цзинь Гуанъяо поклонился вслед за ним, но глубже, как простой заклинатель. Лань Цижэнь силился вдохнуть и не мог, лишь открывал с шумом рот, как рыба, вытащенная из воды. Лань Сичэнь испугался, что дядю хватит удар, и уже готов был подхватить его, но тот наконец справился с дыханием и, подняв дрожащую руку, повторил: — Лань Сичэнь!.. Лань Сичэнь чуть сдвинулся в сторону, прикрывая собой Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо. — Дядя, мои братья вернулись. Лань Цижэнь перевёл взгляд на мертвецов за его спиной, затем снова на Лань Сичэня. Смотрел при этом так, словно никого, кроме них двоих, в комнате не было, и надо было как-то объяснить племяннику, что тот сошёл с ума. — Твои братья мертвы. — Да, я знаю, — согласился Лань Сичэнь. — Вэнь Цюнлинь тоже мёртв. Лань Цижэнь сузил глаза. — Опять Вэй Усянь? Я предупреждал… — Нет, дядя, Вэй Усянь тут ни при чём. Я хотел бы обсудить это с вами немного позже. Возможно, на этот раз им наконец удастся уничтожить Печать безвозвратно. Но Лань Сичэнь хотел дождаться возвращения Ванцзи с Вэй Усянем, потому что никто не знал о Печати больше, чем её создатель, а до того лучше было не раскрывать, что она всё ещё существует. Лань Сичэнь даже дяде не намеревался сообщать, где находится тайник, хотя предчувствовал, что Лань Цижэню это не понравится. Не то чтобы Лань Сичэнь ему не доверял, разумеется. Но в ограде есть щели, а у стен есть уши. — Учитель Лань может не беспокоиться, — вмешался Не Минцзюэ. — Глава клана Не знает о моём возвращении. Через три дня я отбуду в Цинхэ. Лань Цижэнь всё же совладал с собой и кивнул в ответ с обычным своим достоинством. — Чифэн-цзунь. Сожалею о том, что случилось с вами. Лань Сичэнь решил не уточнять, о чём именно сожалел дядя: о том, что Не Минцзюэ погиб много лет назад, или о том, что его телу снова не дали упокоиться с миром. — А этот… — Цзинь Гуанъяо. — Преступник, недостойный называться этим именем! Цзинь Гуанъяо невольно шагнул назад. — Лань Сичэнь, — голос дяди едва не дрожал от возмущения, — ты должен был немедленно оповестить нас о том, что этот… — он запнулся — вряд ли Цзинь Гуанъяо теперь можно было назвать человеком. — Кто-то поднял этого преступника лютым мертвецом. Другие ордена захотят собрать суд. — Он уже умер, дядя. Мёртвых не судят. Его имя опозорено, даже таблички нет в семейном храме — что тебе ещё нужно? Лань Цижэнь сжал кулак. Лань Сичэнь знал этот жест, только вот стукнуть было не по чему. — Лань Сичэнь, скажи, что ты не собираешься его покрывать! Если ты позволишь ему сбежать, то будешь нести за это ответственность перед всеми, кто пострадает от его рук. Ты глава ордена, ты не можешь опозорить себя — всех нас — необдуманными поступками. Дядя говорил правильно: отпускать Цзинь Гуанъяо было нельзя. Стоит другим орденам узнать, что бывший Верховный заклинатель вернулся лютым мертвецом, не пройдёт и месяца, как соберётся самая большая ночная охота за последние годы. А что к тому времени успеет натворить сам Цзинь Гуанъяо… Лань Сичэнь глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза. — Я не собираюсь отпускать его, — твёрдо сказал он. — Цзинь Гуанъяо останется здесь, под моим присмотром и моей ответственностью. Он не покинет пределов Облачных Глубин, и никто не будет судить его за прежние деяния. За спиной воцарилась тишина — даже малейшее шевеление одежд прекратилось. Дядя тоже замер, белея на глазах. — Опомнись, Сичэнь. Ты не можешь. Я не позволю. — Я глава ордена, как ты сказал, дядя. Ты не можешь не позволить мне. — Он лютый мертвец! Преступник! — Он мой брат. Лань Цижэнь замолчал. Лань Сичэнь ждал ответ со спокойствием, удивившем его самого. Когда-то он гадал: чего стоило отцу отстоять мать перед старейшинами? Как у Ванцзи хватило духа встать между Вэй Усянем и своими же родичами, которых он знал и уважал, и сказать: вы не тронете его, я не позволю? Теперь он знал: это очень просто. Так же просто, как горе стоять на своём месте, потому что нет силы, которая могла бы её сдвинуть. Это отойти в сторону было невозможно. — Я ошибался, — с невыразимой горечью сказал наконец Лань Цижэнь. — Это не её гнилая кровь. Мой брат, должно быть, разгневал богов в прошлой жизни. И вышел, взметнув за собой волну белых одежд. Лань Сичэнь смотрел вслед, не веря, что на этом всё закончилось. Нет, он знал, что будут ещё старейшины, и Ванцзи, и другие ордена во главе с Саньду Шэншоу, но разговора с дядей он страшился больше всего — и вот этот разговор состоялся, и он… победил? — Эргэ, — тихо сказал за его спиной Цзинь Гуанъяо. — Ты не должен был… — Тихо! — шикнул на него Не Минцзюэ. — Хорошо говорить сейчас, когда он тебя уже защитил. Что ж раньше-то молчал? — Бедный дядя, — отстранённо сказал Лань Сичэнь, усаживаясь на пол. Очень изящно, чтобы братья не заметили, как у него подрагивают ноги. — Сперва отец привёл в дом убийцу, потом Ванцзи — тёмного заклинателя. А я — лютого мертвеца. И правда, впору решить, что боги разгневались на наш клан. — Ладно тебе, — пробурчал Не Минцзюэ, усаживаясь рядом. — Ты на своём хотя бы не женился. Лань Сичэнь оторопело посмотрел на него, на Цзинь Гуанъяо, беззвучно открывающего рот в приступе не то возмущения, не то ужаса… И расхохотался. Это было так… по-прежнему. Как будто они снова сидели в Нечистой Юдоли за вином и чаем, Не Минцзюэ ворчал, Цзинь Гуанъяо делал вид, что не замечает этого ворчания, а Лань Сичэнь просто радовался обществу братьев и старался отвлечь Не Минцзюэ от того, что вызвало его недовольство на этот раз. Как будто не было смертей, предательств и преступлений. Они были, и Лань Сичэнь не сумел бы забыть о них даже на краткий миг, но те, самые далёкие и счастливые воспоминания, ничто не могло омрачить. Может быть, он совершал ошибку, о которой ещё предстояло пожалеть. Но он точно знал, что жалел бы до конца жизни, если бы сегодня поступил иначе. — Эргэ, вот. — Цзинь Гуанъяо подвинул ему чашку с чаем. «Выпей и успокойся» не прозвучало, но слышалось весьма отчётливо. — Лучше бы вина, — вздохнул Не Минцзюэ. — А, да что там. Цзинь Гуанъяо вместо того чтобы отпустить очередную колкость, молча принёс из-за ширмы сосуд с вином и поставил перед ним. Не Минцзюэ взглянул на него, на вино, и кивнул в знак благодарности. Лань Сичэнь поднёс к губам чашку чая — заваренного так, как он всегда любил. Что бы ни готовило будущее, сейчас его братья были рядом, делили с ним чай, вино и беседу. И даже если они были мертвы — что с того? Они всё равно оставались его братьями.