Готический роман

Шум разбудил меня до срока. Вдохнув сладостный запах могильной земли, я открыла глаза. Храпели кони, роя неподатливую землю, и переругивались слуги, неся господский багаж. Старое эхо многократно усиливало все звуки, но даже без него я поняла, что это был не охотник. Успокоенная, я вновь закрыла глаза. Бояться стоило только тишины. В тишине приходили охотники. Средь старых костей и могильного холода они искали сокровища, а находили меня. У иных был зажат в руке осиновый кол на случай, если легенды не врут. Этих деревяшек у меня скопилось изрядно. Временами я игралась с ними как малое дитя: подбрасывала в воздухе и надавливала на белую кожу, но не чувствовала ничего. По всей видимости, особняк опять продали. Предчувствуя грядущий пир, я сыто улыбнулась. Дрема вновь начала овладевать моим разумом, однако, шум все не утихал. — Во как разморило коняг, видать, к грозе. Слухай, а что энто за амбар такой чудной? —спросил один. Судя по голосу, еще совсем юнец. — Склеп это, дурень, тут старых господ хоронили, — ответил старший. — Не нравится он мне. — А ты не смотри и давай поторапливайся, а то до ночи не управимся. Голоса раздражали. Царапнув плиту длинными ногтями, я нащупала щель и сдвинула плиту в сторону. Поднявшись, я поправила волосы и коснулась шеи, чуть надавив на кожу, но сердце даже не трепыхнулось. Когда я вышла на улицу, болтуны уже ушли, словно почувствовав мое приближение. Вдали шелестели деревья. Закат вымазал алым их кроны. Пахло влажной листвой, навозом и кровью. Я принюхалась. Кто-то поранился? Нет, кровь была иной. Десны заныли от сладостного предвкушения, а рот наполнялся ядом. Подобрав юбки, я последовала за запахом. На мосту у реки служанка полоскала белье, временами отирая пот со лба мозолистой рукой. Припозднилась сверх всякой меры — вон уже и солнце скрылось за горизонтом, оставив вместо себя наперсницу-луну. Каким-то своим женским чутьем прачка ощутила присутствие незнакомца. Вскрикнув, она попятилась, но споткнулась о корзину и упала. Однако, упал и тот, кто хотел на нее напасть. Мужчина повалился на живот, нелепо дергая руками. Досужий наблюдатель мог бы принять его за пьяного, если бы не его голова, смотревшая прямо на луну. Я понюхала свои пальцы. Они пахли его шеей: кожным салом, раздавленными клопами и дешевым одеколоном. Отвратительно. Увидев меня, женщина всхлипнула и принялась что-то бормотать на неизвестном мне языке, попутно осеняя себя крестным знамением. Я подошла ближе и небрежно смахнула слезинку с ее ресниц. От моего прикосновения она вздрогнула, но говорить перестала. Я вдохнула и посмотрела на корзину с бельем. На белоснежных тряпках чернели пятна крови. — Иди, — сказала я и отступила, освобождая дорогу. Мне не пришлось повторять дважды. Подхватив корзину, она бросилась наутек. Склонившись над телом, я простерла руки, словно он был костром. От него и правда исходил жар еще не остывшей крови. Совсем скоро она потечет по моим венам. Живот раздулся, хоть выпила я совсем немного, слишком уж отвратительной та была на вкус. Вкусной крови я не пробовала с тех пор, как здесь жил граф, дававший балы и пышные приемы. От него пахло юностью и фиалками, что росли на его окне. Он никогда не отводил глаз и стремился выведать все мои тайны, пока я стремилась забрать все его тепло. Мне нравилось его трогать. Он был мягким и податливым словно свечной воск. Однажды он заболел, и я предложила ему в дар бессмертие, но он отказался. Выздоровев, он роздал все свое имущество и ушел в монахи. Сама не знаю, привели ли меня в замок воспоминания о былом, или же то было любопытство. Казалось, что дом уснул вместе со своими новоиспеченными хозяевами. Даже скрипы и шорохи напоминали дыхание огромного существа. И все же в столь поздний час спали не все. Подойдя к одной из комнат, я услышала два голоса. Один принадлежал мужчине, а другой женщине. И вновь этот странный незнакомый язык. Слишком много их сменилось за ту вечность, что длится мое существование. Однако, даже не зная его, легко было догадаться, что они о чем-то спорили. До человеческих раздоров мне не было никакого дела, и потому я пошла дальше. — Мама! Человеческое существо бросилось на меня, обхватив своими мелкими ручонками, но, осознав свою ошибку, тут же отстранилось. Мама? Слово, понятное на любом языке. Камин почти погас, но я отчетливо видела, что это была девушка, почти еще девочка, белокурой шевелюре которой могли бы позавидовать ангелы, украшавшие витражи часовни. Вот сейчас она закричит, и сбежится вся прислуга. Я метнула взгляд в сторону окна. Не люблю карабкаться по стенам. Особенно в грозу. Однако, выбора у меня не оставалось. Но девочка не кричала. Она даже смотрела не на меня, а куда-то за мое плечо. Ощутив неведомую угрозу, я обернулась. Позади не было ничего: лишь камин да старый портрет, висевший над ним. От сырости краска потрескалась и пошла пузырями. На картине была изображена женщина с черными волосами и румянцем на щеках. Я прикоснулась к своим. Мне не нужны были зеркала, чтобы знать, что они серы словно могильный камень. Художник графа мне несколько польстил. Девочка вновь заговорила. В ее голове звенели вопросительные интонации, но, о чем именно она спрашивала, я не знала. В такие моменты я всегда полагаюсь на обоняние. Оно не подводит. От девочки пахло кровью. Той самой кровью, когда девочки становятся женщинами. А еще от нее пахло стыдом и страхом. Последний был кислым и липким как ее ладони, но сердце ее билось ровно. Если кого-то она и боялась, то точно не меня. Догадавшись, что я ее не понимаю, она прибегла к языку жестов. Заблудилась? Пожалуй. Не без трепета я протянула ей руку. — Пойдем. — Пойдем, — повторила она подобно эхо. Найти детскую не составило труда. Время еще не успело перемешать запахи, а поместье привыкнуть к новым хозяевам. Подобно двум призракам мы миновали галерею и череду коридоров. Каждый раз, когда вспыхивала молния, девочка вздрагивала и все крепче сжимала мою руку. Но вот наконец мы подошли к ее комнате, и теперь уже она вела меня. Я хотела уйти, но она замотала головой, и я осталась, сама не зная почему. В комнате было множество чемоданов, громоздившихся друг на друга. Открыв один из них, девочка принялась показывать мне кукол. Одну из них она задержала в руках дольше прочих. Ткнув в нее пальцем, она сказала: — Ребекка. А затем указала на себя. — Эмма. Сказав это, она выжидательно посмотрела на меня. Похоже, она надеялась, что я назову свое имя, но я лишь молча вручила ей куклу и собралась уходить. Челюсть свело от судороги. Мой рот был полон яда. Пусть лучше боится мнимых бед, чем накличет на себя настоящую. Вновь вспыхнула молния, и кукла упала к ее ногам. Я не сдержала улыбки. Какая нелепица — это дитя боится не чудовища, а того, что оно уйдет. На туалетном столике лежала расческа. Вспомнилось, как мать расчесывала мне волосы. Память об этом теплилась где-то на задворках моего сознания, напомнив о том, что иногда слова не нужны, а нужно, чтобы кто-то просто был рядом. Волосы Эммы были мягкими словно птичий пух. Расчесывая их, я тихонько напевала колыбельную, что была древнее этих стен. Когда глаза девочки начали слипаться, я проводила ее до кровати и накрыла одеялом. Годы шли, и Эмма росла, из доверчивого дитя превращаясь в прекрасную девушку. Каждую ночь я оставалась с ней, оберегая ее от ночных кошмаров. Мы учили язык друг друга, и в скором времени я стала понимать ее лучше себя, однако, упустила самое важное. Она любила расчесывать мои черные волосы и без умолку рассказывала обо всем, что с ней случилось за день. С юных лет она словно вознамерилась стать моим зеркалом и взяла привычку рядиться в черное. Если ее детские причуды могли меня рассмешить, то ее юношеские забавы я никак не могла одобрить. Однажды она попыталась проникнуть в мой склеп, но не смогла сдвинуть плиту у входа. А еще она всячески избегала солнца, чтобы не получить загар, а общению со сверстниками предпочитала чтение готических романов, к которым пыталась приучить и меня. В один из таких вечеров случилось непоправимое. — И он приник к ее шее и пил ее кровь, пока она дрожала в его руках, — страстно декламировала Эмма, размахивая рукой. — Укрыл бы ее одеялом, она бы и перестала дрожать, — отвечала я, не отрываясь от рукоделия. Эмма обиженно закрыла книгу и села обратно в кресло, от нечего делать раскачивая ногой. Однако, спокойно сидеть на месте она не могла и спустя мгновение уже опять вскочила на ноги. Подкравшись ко мне, она обняла меня за плечи и ткнулась носом в волосы. — Это больно? — спросила она. Я убрала рукоделие. — Простудиться? Откуда мне знать. — Я про другое, — прошептала Эмма. Слыша как часто бьется ее сердце, я все же не спешила с ответом. Пусть помучается, как мучила меня чтением этой дребедени. — А про что же? — переспросила я, притворившись, что не поняла вопроса. — Про укус… Разжав объятия, Эмма повалилась на кровать и задумчиво коснулась шеи. Белые волосы разметались по простыне. Я сползла с кресла и склонилась над ней, убрав со лба пару непослушных локонов. — Кровь животных горька на вкус и совсем не прибавляет сил, кровь мерзавцев отвратительна, нутро отвергает ее, и ты ненавидишь себя все сильнее, — честно призналась я. Эмма слушала меня, затаив дыхание, лишь сердце ее билось все чаще. — А кровь любимых? — спросила она. Я растерялась. Любимых? И вновь воспоминания окружили меня толпой привидений. Ряса священника, запах лампады, жгущий нос, и тепло чужого тела. — Вкуснее нее ничего нет. Внезапно она подалась вперед и приникла своими губами к моим. Мои вены словно обожгло ядом. Оттолкнув ее, я сама не заметила, как очутилась на другой стороне комнаты. — Какого дьявола ты творишь?! — воскликнула я. Губы девушки задрожали. — Тебе не понравилось? Казалось, она вот-вот зарыдает. — Зачем? — только и спросила я. — Разве ты не знаешь? Она была права. Я знала. Но предпочла не замечать. Мы больше не возвращались к этому разговору. Казалось, она все поняла. И все же что-то между нами треснуло, и с каждым днем эта трещина становилась все больше. Все реже Эмма надевала черное и все чаще пропадала на приемах и пикниках, а возвращаясь говорила, что слишком устала для ночных бесед. К ужасу своему я ощущала, что существование без нее становится невыносимым. Одна лишь возможность расчесывать ее длинные белые волосы заставляла меня просыпаться по вечерам. Все чаще с ее губ слетало имя Тристан. То был сын одного почтенного джентльмена, жившего неподалеку. Однажды она сказала, что он сделал ей предложение. Я хотела спросить, что она ответила, но промолчала. Той же ночью я нашла его и тенью следовала за ним. Тристан был очарователен, находчив и смел, но, что еще страшнее — он был жив. Царапая камни склепа, я мечтала лишь об одном — умереть. Из пучины горя меня вытащили голоса людей. Напившись крови диких лис, чтобы не убить счастливого соперника, я вернулась в склеп и проспала неделю. — И что ее понесло молодую госпожу-то под такой дождиной гулять? И ладно бы в поле где, а то сюды к этому склепу проклятущему. — Может, свидание с кем назначила? Дело молодое… — Говорят, с тех пор расхворалась совсем. Доктора руками разводят. Не дослушав разговора, я бросилась к ней. Шел дождь. Старая кладка крошилась под ногтями, а платье хлопало на ветру. Когда я проникла в ее комнату, ее сердце едва билось, но, завидев меня, она протянула руки. — Мне страшно, я не хочу умирать, — прошептала она бледными губами. Я приложила руку к ее разгоряченному лбу. Болезнь слишком глубоко пустила корни. Все повторялось. — Ты можешь воскреснуть со мной… — сказала я, не смея надеяться. — Да, хочу, очень хочу! Много сотен лет чужая кровь не могла заставить биться мое сердце, но заставили ее слова. Я склонилась над ней и поцеловала в шею, чувствуя, как под тонкой кожей билась жилка. Клыки мягко вошли в плоть, и яд смешался с кровью, пьянящей лучше вина. Стон наслаждения сорвался с ее губ. Слизнув капли крови с раны, я взяла ее за руку и сжала ее в своих. — Вернись ко мне. Я буду ждать, — сказала я. Я лежала в склепе, позабыв о времени. Где-то там солнце медленно опускалось за горизонт, чтобы воскреснуть следующим утром. Шаги легкие, словно крылья мотылька, музыкой прозвучали в моих ушах. Склонившись надо мной, она закрыла весь мир. — Я тебя нашла, — сказала Эмма и игриво коснулась моих губ, — а теперь-то ты скажешь свое имя? Все-таки нам вечность вместе жить. Притянув ее к себе, я со смехом взъерошила ее волосы. — Меня зовут Лилит.