А любовь...

      За окном пасмурный день. Листья начали слетать с деревьев, трава кое-где желтеть, дожди проливались все чаще. В воздухе пахло осенью и приближающимся сентябрём.       Для группы это значит, что скоро новый тур, что нужно ещё несколько раз собраться на репетиции, что скоро их оседлости придет конец.       В съемной квартире было прохладно. Мужчина сидел в кресле, потягивая чай из небольшой чашки. Витки ароматного пара окутывали лицо на мгновение отпития напитка. Но в двушке пахло совсем не чаем, а котлетами, которые усердно жарил на кухне Эдмунд Шклярский.       — Черт!       — Все в порядке, Эд? — Марата выдернуло из мыслей.       Он открыл сонные глаза, не совсем понимая, из-за чего ругается Маэстро. Чашка приятно грела прохладные руки; басист улыбнулся уголками рта, когда услышал какое-то шипение на польском с нотками разочарования.       — Да все нормально, — Шклярский вышел из кухни, вытирая руки полотенцем.       — Получилось? — Корчемный поднял взгляд на партнёра, угадывая, что тот снова сжёг еду.       — Ну так, — поляк пожал плечами. Присел на подлокотник. — Вроде и да, а вроде и не очень.       — Не расстраивайся. Зато у тебя отличные пасты и другие сложные блюда, — блондин отпил из чашки. — И неповторимый чай.       Эдмунд улыбнулся, но все же возразил: что-то сложное приготовить — ему раз плюнуть, а покупные котлеты пожарить сложно.       — Вот, знаешь, когда сам выбираешь мясо для фарша, крутишь его, лепишь сам эти самые котлеты — это просто, интересно и все замечательно! Но когда берешь готовые…       — Эд, — Марат отставил сосуд на столик рядом, обвивая фронтмена за талию и притягивая к себе. — Хочешь знать…       — Не хочу, — перебил его мужчина.       Он осторожно пересел на колени своего басиста, тепло устраиваясь в его объятьях.       Время, казалось, остановилось на мгновение, как сердца обоих музыкантов. Оно каждый раз пропускает удар в такие моменты нежности и беззаботности.       — Скоро тур.       — Не напоминай, — Шклярский уткнулся носом в горячую шею Корчемного.       Он замёрз. Чертов ЖЭК! Нужно было ехать на дачу. Хотя… Там сейчас Лена с внуками и Стас, и Галя. Тогда можно было остаться у них: дома хоть своё отопление. Но ведь теперь эта квартира тоже дом. Сколько они здесь уже? Достаточно для того, чтобы каждый угол этой пресловутой двухкомнатной квартирки стал родным.       — Ты дрожишь, — Марат чуть сильнее прижал Эдмунда. — Хочешь, я принесу плед?       — Нет, — Маэстро выпрямился, потянулся. Пару секунд он рассматривал любимое лицо, и наконец встретился со взглядом блондина. Его глаза: серые с небесной голубизной. Они так густо очаровывали Шклярского. — Ты очень красивый.       Он коснулся холодными пальцами щеки Корчемного, на которой уже выросла мелкая щетина, и улыбнулся. Паутинки морщинок у уголков глаз, мимические морщины — все это стало отчётливо видно. Но Марат любил их: и морщины, и седые волосы, и вечно полуприкрытые глаза, как у кота. У него и самого были морщины, седые волосы серебром виднелись в желтоватых прядях. Но разве это так важно?..       — Тебе сейчас только замурлыкать. Пойдем, полежим?       — Нет, принеси лучше плед, — Эдмунд уже приготовился слезть с колен партнёра. — Хотя…       Он на мгновение задумался. Марат заметил, как его глаза начали зеленеть жёлтым оттенком, а зрачки расширяться.       — Эдмунд…       — Пойдем полежим, — он, бодрее Яника или Иоанна, встал и потянул за руку, за собой, басиста. — Пойдем, пойдем!       Они залезли на кровать под одеяло и плед, прижались друг к другу. Эдмунд слышал, как в груди у Марата бьётся сердце: часто, сильно, громко. Его билось точно также.       — Не хочу, чтобы лето заканчивалось.       — Мы все равно будем вместе, — блондин поцеловал поляка в макушку. — Я буду греть тебя и беречь.       — Да тебе бы себя сберечь, глупый, — Маэстро зарылся в длинных белых волосах Корчемного, снова прижимаясь лицом к его горячей шее. — Но…       — Что?       — «Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережёт», — Эдмунд засмеялся.       — Господи, Шклярский.       Они рассмеялись.       В этой холодной квартире было тепло им двоим. Им было бы тепло даже в ледяном дворце Анны Иоанновны, потому что… Потому что «любовь Катюша сбережёт».       Эдмунд тихо засопел через пару минут. Корчемный вдохнул запах его темных волос: они пахли котлетами и чаем. Тем самым чаем, который он оставил остывать на столике.       — Поварёнок мой любимый, — прошептал басист одними губами и улыбнулся.       Он готов был пить этот чай вместо всех напитков в мире. Он готов был упиваться их любовью вместо всех эмоций и чувств во вселенной. Он готов был на все ради этого хрупкого человека, который спит в его руках.

«Пусть мелодию бережет родную, а любовь МаратКо сбережёт…»