Имя ему - любовь

Последние полгода он постоянно балансировал на грани. На грани жизни и смерти. На грани свободы и неволи. На грани рациональности и абсолютного безумия. Поэтому, стоило ему, человеку по имени Сергей Разумовский, открыть глаза и понять, что он больше не ощущает шаткости своего положения относительно существующей вселенной, мир показался незнакомым. Резкие мазки света, пробиравшегося подобно воришке сквозь узкие высокие окнца с решетками, вычерчивали в сознании некоторое понимание нынешнего местонахождения, хотя глубиной полученное знание не отличалось. Он не там, где был раньше. Хотелось бы раздобыть больше информации. Вот только… Тот, кто объявился тогда на пороге жизни Сергея и на пороге в буквальном смысле, выделяясь черным высоким силуэтом в дверном проеме, принес с собой лишь новые вопросы. Олег. Тот, кто его спас? Наверняка. И тот, кого он предал. Вот это не наверняка. Это точно. Он жив, но как? Зачем он его сюда притащил? По своей ли инициативе? Сколько времени прошло? Где он на самом деле находится? Вопросов было предостаточно, как и времени искать ответ. Но сколько бы мысли Разумовского не метались между ними, перед сном его сознания касался самый главный вопрос. Вопрос, который задавать даже самому себе было страшно, а ответ на который казалось нереальным и до скрипа в зубах нахальным рассчитывать получить. Ты меня простил? Можешь ли простить? Дни летели незаметно и, одновременно с этим, ползли со скоростью улитки. Сергей не мог точно определить собственное ощущение времени, а течение оного – и подавно. Ему это было и не нужно. Олег периодически приходил. Оставлял еду. И уходил. Кусок не лез в горло, но нужно было есть, чтобы жить. А жить - чтобы узнать, не зря ли выжил. Поэтому Сергей, давясь, запихивал в рот еду, глотая за раз целые куски и заливая их водой. Ему отчаянно хотелось услышать сказанное относительно недавно Олегом: «Ты так жадно ешь… Тюремная привычка?». Но Волков не удосуживался задержаться, чтобы посмотреть на то, что делает с едой Разумовский. Еда исчезает – значит ест. И то хорошо. Так могло продолжаться вечность. Сергею даже хотелось какой-то частью себя, чтобы это длилось всегда. Он в безопасности и знает, что Олег жив. Большего ему не надо пока что. Пока что сойдет и так. Но в один из дней дверь отворилась на гораздо больший промежуток времени, чем обычно. До мозолей натерший глаза и необходимый, как воздух, силуэт кинул ему сверток. Сергей раскрыл принесенный ему дар и обескураженно уставился на одежду. Простую, человеческую и очень даже в его стиле одежду. А вслед брошенному свертку прошелестело глухое: «Идем», выбившее остатки терпения, которое Серёжа старался проявлять всё это время. - Куда? Зачем ты меня спас? Как ты выжил? - он кричал вслед уже удаляющейся фигуре то, что денно и нощно копилось на подкорке, выжигая нейроны ко всем чертям и донельзя перегружая нервную систему. Высокая фигура остановилась где-то в глубине коридора, словно ожидая его, но не говоря ни слова. Сергей понял, что ему стоит поторопиться и быстро натянул на себя то, что было предложено, ощущая наконец кожей знакомые и привычные с самого детства ткани вместо грубого тюремного комбинезона. Почему-то их привычность отозвалась болью где-то в глубине грудной клетки.

***

Почти безлюдные проспекты и вечерняя тишина встретили их, неспешно шагающих в никуда. Цели у путешествия не было – Сергей мог в этом убедиться, глядя на задумчивое и, может, слегка растерянное лицо Олега. Он время от времени несмело бросал на Волкова взгляды и, не получая в ответ даже намека на внимание, отворачивался, стремясь якобы рассмотреть получше городские пейзажи. По ногам тянулся холодок, а щек касался легкий ветер. В голове шумела, протекая под давлением с огромной скоростью, кровь. Сергей сам не заметил, как они вышли на мост, с которого открывался вид на некую широкую и быструю реку. В каком они городе? А есть ли ему какое-то дело до вопросов сейчас? Олег явно намеревался идти вперед до бесконечности, но его остановила кисть, лёгшая поверх его запястья и несильно сжавшая его. Они остановились прямо посредине моста. - Постой немного, - с запозданием и запинкой выдавил-таки Разумовский. На него уставились до невозможности темные глаза в обрамлении синяков, явно подаренных бессонными ночами. «Наверняка я сейчас выгляжу так же», - подумалось Сергею. Он посмотрел на Олега, выискивая в лице того хоть немного решимости сбросить его руку со своей, но не нашел ничего похожего. Справа в лицо бил невыносимо яркий свет закатного солнца. Один глаз даже начал слезиться, но, несмотря ни на что, Разумовский отвернулся, чтобы уставиться на воду в протекавшей под их ногами реке. Словно россыпи бриллиантов устлали гладь, сверкающую так, что он побоялся лишиться зрения. Сергей сам отпустил руку Волкова и вцепился в парапет моста. Он хотел бы собраться с мыслями, но те не желали ни в какую собираться сами с собой, прыгая по черепной коробке и сводя с ума. Олег тоже оперся о парапет и потянулся в карман длинного плаща, видимо, в стремлении отыскать затерявшуюся там пачку сигарет. Вскоре та явила себя вместе с зажигалкой. Чиркнуло колесико и ноздри вскоре переполнил ядовитый для легких смог. Сергей жадно вдохнул его. Пассивное курение – почему бы и нет? Он не решился бы сейчас попросить у Олега сигарету для себя. Тишина дробила сознание на части. Городок, где они оказались, явно не отличался многочисленностью населения. И индустриальным развитием тоже не отличался – не было шума, принадлежавшего стройкам; не было слышно привычно забивающих эфир ритмов большого города; не было автомобильных гудков в пробках. Эта тишина вторила той тишине, в которой прибывал Разумовский все время до последнего прожитого им часа. И он, конечно, какой-то частью себя молил, чтобы шаткое равновесие не улетело в небытие, чтобы все длилось в бесконечности, столь же чинно и медленно, но… Он резко повернулся к Олегу и забрал сигарету из его несопротивляющихся такому хамству рук. Заполнил легкие сигаретным дымом до отказа. Выдохнул. И набрался решимости всмотреться в карие глаза, что не отрывались от него все это время. В них не было ни злости, ни ярости, ни обиды. Только грусть и отголоски пережитого сожаления. Наконец, в закатном свете это стало столь очевидно, сколь бы не могло быть там, в полутьме небольшого помещения. Сергей потянулся к Волкову. Положил руки на его плечи. Олег не реагировал. - Понимаю, что простить такое невозможно, я просто хочу, чтобы ты знал – этого всего не задумывалось, я не хотел, чтобы… Его остановили глаза Олега. Выражение их отпечаталось в памяти и прокручивалось ею, словно фильм в кинотеатре, еще долгое время после этого мгновения. Они говорили: «Я знаю». Мышцы свело судорогой. Где-то внутри заскулило от одолевающих голову мыслей внутреннее "Я" Сергея. Этот голос принадлежал не Птице - ему самому, его истерзанной и скрываемой ото всех сущности. Что нужно делать в такие моменты? Как будто человечество способно изобрести универсальный способ ответить на подобные вопросы. Но в глубине души Сергея зазвенело громогласное: «Действуй же!» Он порывисто прижался своими губами к губам Олега. Зарылся пальцами в чужие волосы. Чтобы человек напротив и не вздумал отстраниться. Нет, не сейчас! Все чувства, которые они неосознанно делили на двоих: страх потери, скорбь от непонимания, тоску и волнение - всё это вырывалось наружу. Сергей почувствовал, что его ребра сдавила саднящая боль. Он оказался прижат в чужой твердокаменной груди, от которой исходил жар. Но едва ли этот жар был большим, чем от губ, которые жадно накрывали его собственные. Не было никаких полумер. Кончик языка скользнул в горячий рот и, чуть зацепив кромку зубов, прикоснулся к чужому. Последовал ответ, пьянящий донельзя. Они тяжело дышали, растворяясь в безумном танце языков, который рисковал перейти в сражение – все движения сейчас отливали красками грубости наравне с невообразимой нежностью и лаской. Сергей хотел взять больше, вылизывая чужое нёбо. Он хотел взять больше, обвивая шею Олега руками и прижимаясь к нему настолько близко, что трещали кости. Он до жадности хотел взять все. И отдать хотел тоже – всё. Он ждал, что то, что ощутит в груди будет напоминать раскаяние от свершенного, он ожидал, что его действия будут диктоваться затхлым желанием добиться прощения. Но нет, он целовал Олега потому, что хотел. Шел до конца, до упора, в желании быть к нему ближе, как шел до конца в своих безумствах ранее. Нет, не было никакой жалости. Не было извинений. Он целовал Олега потому что иначе отныне быть не могло. И не могло быть иначе ранее. Двое стояли, омытые солнцем и чувством, одним на двоих, как предыдущие. Чувство это исходило из глубины душ, неразрывно связанных красной нитью судьбы. И имя ему – любовь.