Playing God

Слэш
PG-13
Завершён
51
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
3 страницы, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
51 Нравится 6 Отзывы 6 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Дверь в ванную отворяется без стука — вежливость в любом случае не имеет смысла, потому что единственный здравый разум в квартире сейчас только у Вани: вовсе не испуганного до икоты — хотя ему с невероятной силой хотелось бы, чтобы по коже прошел табун мурашек, а волосы встали дыбом. Однако все происходящее уже не кажется ему жутким, вызывая лишь мерзкое ощущение дежавю и металлический привкус во рту, словно он, как в детстве, попробовал монетку на зуб. Так что при входе в ванную он действительно не стучит, прекрасно зная, что увидит. Может, не в конкретном плане, когда человек до мельчайших деталей может описать еще не увиденную сцену, но в абстрактном — где-то под ложечкой у него сосет и дрожит от предчувствия чего-то дурного, фатального — как бегать наперегонки со смертью в попытках отобрать у нее самого дорогого тебе человека. Потому что так заканчивалось всегда: Шатов никогда и никому не рассказывал об этом, да и разве кто-то смог бы поверить, в полной мере понять, что именно он имеет в виду? Ведь шутливо называть Кириллова «маньяком» стало привычкой у всех знакомых — и ни один из них не знал, что это значит на самом деле. Да и тяжело было бы представить подобное: Алексей всем казался невозмутимым, даже чуть флегматичным, разве может такой выйти из себя, стать потенциально опасным, агрессивным? Ваня и сам бы не поверил никогда, не будь он этому свидетелем уже, казалось, сотый раз подряд. (Вполне вероятно, что всего шестой или восьмой, например, но каждый подобный случай выматывал Шатова настолько, что он молился, чтобы этого не повторилось. Молился, прекрасно осознавая, что ему придется пережить это снова и снова. После третьего или, может быть, четвертого такого «входа в ванную без стука», так он это называл, все они слились в один бесконечный болезненный процесс, который никогда не заканчивается — его всего лишь будто ставят на паузу, как всегда делает Леша, если хочет пошутить насчет фильма, который они снова смотрят вдвоем под одним одеялом… — и Шатов чертыхается, потому что мысль собирает на себя остатки слов, как снежный ком или дурацкий пыльный клубок, валяющийся в углу, и от нее уже не отделаться, пусть он уже и забыл, с чего она начиналась. Каждый ее новый слой — как новый удар его сердца, которое сейчас готово выпрыгнуть из грудной клетки.) А Леша — тот самый Леша, который мог забыть поесть сам, но обязательно интересовался, сыт ли Шатов, и самолично ему готовил, тот самый Леша, который, не моргнув глазом, решал любые проблемы, касающихся одного из них, который постоянно не спал ночами, забываясь тревожным сном лишь на пару утренних часов, зато регулярно укрывал ледяные ноги Шатова старым колючим пледом — Леша сидел прямо на холодном кафельном полу, явно не понимая ни его температуры, ни своего местонахождения в целом, да и вообще вряд ли осознавая себя, как человека (скорее, как Бога, — думает Шатов, и Кириллов поднимает на него покрасневшие от напряжения и, может, истеричных слез, глаза, в которые словно насыпали целую кучу песка, а волосы у Леши почему-то влажные, вода крохотными редкими брызгами падает на его наверняка горячий лоб, и по измученной коже у него такими же каплями стекает кровь, и это… И это что, черт возьми, снова кровь, — думает Шатов, вновь оказываясь в том самом поставленном на паузу ночном кошмаре, где ему приходится быть сильнее, чем он есть, спокойнее, чем он физически способен быть; где он один, без Леши, потому что в нем-то вся и проблема, — да матерь божья, святая Богородица, — думает Шатов, — как остановить этот бесконечный поток мысли, который, видимо, защищает его разум от полного осознания происходящего, как начать действовать, когда вот он — сидит прямо перед ним: ворот футболки насквозь промок от крови, воды и слез, помят терзавшими его зубами и растянут нервными длинными пальцами, и с ним таким нужно ведь что-то делать, иначе вдруг правда, вдруг на самом деле исполнится его теория, и он станет Богом, а Ваня… Ваня же в Бога не верит, зачем он ему? Он хотел бы верить, да все как-то откладывается, и вдруг вот такого Лешу, божественного, то есть, он сразу же потеряет? И пока Шатов думает и при этом отчаянно старается перестать это делать, ну хоть как-то выйти из этого болезненного окоченения, Кириллов поднимает на него глаза, и взгляд его, совершенно бессмысленный, теплеет, все еще не обретая хоть какой-то осознанности, но ведь в самом деле теплеет — и он улыбается, запачканными в крови пальцами пытаясь утереть лицо, тоже выпачканное — у него ведь вечно кровь носом, — думает Ваня, — и делает только хуже, тонкие линии над верхней губой, из алых ставшие уже коричневыми, превращаются в сумбурные разводы и заставляют Шатова деревенеть только больше. Но Леша улыбается — и это должно, наверное, пугать больше всего, но почему-то так не происходит: наверное, потому что Шатова пугает само происходящее, а не Леша, Леша ведь никогда ему не делал больно, значит, и сейчас не сделает, так ведь?Тот теребит конец измятой футболки, оставляя пятна и на ней тоже, а потом хриплым, едва слышным сорванным голосом говорит: — Но ведь ангел, — а после хмурит густые брови, сводит их к переносице и уточняет, — ты. И ты не должен бояться, потому что я в любом случае останусь. Я буду Богом, а ты — ангелом. Понимаешь? И Ваня не понимает ни единого слова, а Кириллов отлично это знает, и это только усиливает его желание снова засунуть короткостриженую голову под кран, опустить ее в набранную воду и выдохнуть (или, может, даже вдохнуть) или сломать что-нибудь, или все вместе и одновременно, почему-то именно одновременно кажется Кириллову самым важным. Но, пожалуй, собственное непонимание и будит Шатова, он покидает свою вымышленную, разрезанную на рваные кадры киноленту и возвращается в их общую ванную — вполне реальную, испачканную кровью и залитую водой, посреди которой сидит самый важный для него человек и отчаянно нуждается в помощи, которая, к большому его разочарованию, снова не позволит ему исполнить свою теорию. А потом все заканчивается — по-настоящему заканчивается, и Леша из буйно-помешанного превращается в потерянного, отчаявшегося, уставшего. Смотрит так, что можно утонуть, причем совсем не ясно, в чем именно, но взгляд у него ужасно глубокий, и наверняка саднит пораненную кожу или сводит от чрезмерного напряжения нижнюю челюсть, а по шее неприятно пробегают мурашки от все еще влажных, и потому холодных волос. И он, в глазах Шатова такой сильный, сидит на краю кровати, уставившись в ему одному понятную точку на протертых коленках домашних штанов Вани, а потом обессиленно ложится — тоже на самый край. И Шатов укрывает его, будто пытаясь отдать хоть немного той заботы, которой окружен он сам. Садится рядом с Кирилловым, снова погружаясь в собственные, закрученные спиралью мысли. И фонарь на их улице проталкивает свой луч сквозь вылинявшие коричневые шторы, оставляя нелепые узоры на стенах, и старый магнитофон по-прежнему стоит на неровно покрашенном белом подоконнике; и за окном почему-то дождливо шумит, а Леша хмурится во сне и поплотнее закутывается в плед, притягивает колени поближе к груди. Шатов думает, думает, но так и не может сформулировать хотя бы одну мысль, в голове его одни образы: отчего-то позолоченный купол стоящей по соседству церквушки, и ободранные на костяшках длинные пальцы Леши с зажатым между ними карандашом в зеленую полоску, и приставленное куда-то к виску дуло револьвера — а Шатов все никак не может понять, чей же это висок: его или Лешин? — и темные длинные пряди, оставшиеся где-то давно в прошлом и не вызывающие никаких чувств. А чувства вот, — думает Ваня, глядя на вздрагивающее плечо Кириллова, спрятанное под пледом, — вот они, и влажные волосы, и, кажется, возле кончика брови пятнышко крови не отмыли, и опять он завтра ничего есть не будет — мало как будто того, что и так одним чаем питается, и явно нужно купить пантенол, и когда он скулу успел сбить сегодня, что он делал, откуда там ссадина? И Ваня ложится рядом, даже не пытаясь укрыться — все равно ведь бесполезно, Леша в плед закутался, как в смирительную рубашку — Шатова передергивает, и он на две секунды крепко зажмуривается. Но стараться ему и не приходится, потому что Кириллов, не просыпаясь, двигается на пару сантиметров вперед, пристраивая горящий от жара лоб на плечо Шатову, и неуверенным сонным движением двигает уголок пледа куда-то в его сторону: и в груди у Вани что-то отмерзает, будто комок в горле рассасывается, и он знает: хотя бы завтра, пусть даже на один день, все снова будет в порядке.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.