*
Вайсхолл встречает их низким пением виолончелей и белоснежной высью колонн. Здесь нет пышного блеска, присущего Вал Руайо, и стылой строгости денеримских замков. Нет антиванского многоцветия и нарочитой киркволльской роскоши. Это лицо Оствика - солнце и скалистые ущелья, виммаркский кедр и оленья кожа, песчаный мрамор, увитый ползучей лозой. Лицо, не так давно отмытое от чужой крови, собранное и зоркое, как у сера Дженны. Вайсхолл встречает их шелестом немарких одежд, яркими пятнами редких масок, терпким запахом воска, всплесками приглушённых бесед. Бронзовый ястреб над троном тейрна впивается когтями в спинку, обводит исподлобья зал янтарными бусинами глаз. В одном из высоких узких зеркал в тяжёлых рамах Максвелл ловит своё отражение. Новое одеяние роскошно. Бархатистое ансбургское полотно льнёт к коже, как руки любимой женщины; лучшие красители с солнечных склонов Виммарка - только они способны придать ткани такой глубокий полночный оттенок. Серебряная вязь по вороту элегантна и не режет глаз излишней вычурностью. Несмотря на то, что у портного не было возможности подогнать мантию по фигуре, сидит она как влитая. Фасон выгодно подчеркивает плечи и руки; родовые цвета Тревельянов, синий и серебро, тоже Максвеллу к лицу. Роскошный подарок, и повод достойный. Этот Максвелл, в зеркале, кажется взрослее и представительнее. Глядит с небрежным чувством собственного достоинства - не незнакомец, но кто-то полузабытый. Банн Родерик под руку с маркизой проходят к трону тейрна. Максвелл, как и подобает, держится позади них; храмовнице приходится остаться поодаль. Не то чтобы она этим довольна. - Позвольте представить, тейрн, - со сдержанной гордостью говорит банн Родерик. - Мой сын Максвелл, полноправный чародей цитадели Саиранд. Максвелл кланяется с тщательно выверенным почтением, удивляясь мимоходом: прошло больше десяти лет, а память тела хранит эти детали. Отражение вновь мелькает на краю зрения, когда они возвращаются к гостям. Максвелл останавливается, смотрит на него пристально. Больше десяти лет - но в платье он до сих пор чувствует себя идиотом. Сора смеялась и завидовала, когда он примерял его в своей новой комнате, и утверждала, что идиотом его делает отнюдь не юбка. Он взъерошивает ладонью прилизанные волосы и, пока маркиза не видит, корчит отражению рожу.*
Танцевальная часть минует середину. Пары расходятся по залу, чтобы в перерыве отдать должное закускам и сплетням, и Брендон тут же возникает рядом, неузнаваемый без громоздских доспехов. Максвелл давно забыл бы, как выглядит его лицо под шлемом, если бы оно не было так похоже на его собственное. - Суета сует, - вместо приветствия заявляет он. – Уронил маску леди Сабины, её брат требует публичных извинений. Скакун Дорнхала сломал ногу на вчерашних скачках, теперь он топит горе в вине и пытается ссудить денег у всех знакомых. Тантервальские кумушки уверены, что ты готовишь либо побег, либо покушение на тейрна. Или хотя бы на их честь. Как, кстати, успехи? - Так себе, - признаётся Максвелл. – Я и без того не мастер паваны, а под взглядом прекрасной серы чуть подол не оттоптал. - Даме или себе? – ухмыляется брат. Максвелл пихает его кулаком, но когда это помогало. Брендон хлопает от души Максвелла по плечу и смотрит в сторону сера Дженны. Та не танцует. Богатые столы тоже остаются без её внимания: храмовницу взяла в оборот маркиза, и именно этому Максвелл обязан минутой передышки. Маркиза Аурелия, тётушка нынешнего прелата Морталитаси, по сути, никакая не маркиза. Став супругой ныне покойного деда Максвелла, она утратила прежний титул - формально, но, сколько Максвелл помнит, иначе её не звал никто, включая собственных детей. Хватка легендарных охотников на драконов до сих пор в ней сильна. В лучшие свои годы именно она поддерживала железную дисциплину в поместье Тревельянов; именно благодаря ей их пошатнувшееся было материальное положение пошло на поправку. Даже нахальный Брендон в её присутствии вытягивался по струнке и начинал говорить высоким слогом. - Дженну не спасти, - заключает Брендон. Цапает с подноса проходящего слуги сразу два кубка с чем-то розовым, морщится скептически, но всё же протягивает один Максвеллу. - Гислейнская игристая дрянь. Детский лепет, но на безрыбье сойдёт. Чтоб им провалиться с этой западной модой! - Мне же нельзя, - исключительно из чувства долга - хорошо бы, если своего! - напоминает Максвелл. - Я никому не скажу. - Тебе тоже нельзя! Брендон скалится снисходительно и демонстративно одёргивает ворот: - Ты разве видишь на мне церковный доспех? Максвелл с досадой признаёт: нет, брат нынче в строгом дублете, чей покрой больше смахивает на военный; почти такой же всегда носит отец. И в штанах. Возмутительно и несправедливо. - Мы не в Цитадели, - напоминает Брендон. - И ты, конечно, всё ещё чародей беспутный, но в первую очередь - Тревельян. Не упускай момент. Максвелл подносит край кубка к носу: пахнет клубникой, лопающиеся пузырьки обжигают ноздри. Сер Дженна в когтях маркизы переминается с ноги на ногу. Её затылок светится обречённостью. Не то чтобы он имел что-то против.*
Опоясывающий резиденцию тейрна сад не может похвастаться экзотикой. Максвелл, впрочем, и не рассчитывал полюбоваться, как зубастый кувшиночник переваривает беспечную жабу. Ему вполне хватает аккуратной клумбы, обнесённой фигурной оградкой с крачками: горноцвет, эмбриум, равнинная лиловица. Просто и изящно. Сора до сих пор питает слабость к цветам – её отец был садовником в загородном поместье Тревельянов. Мать, улыбчивая рыжеволосая женщина, трудилась там же; она приходилась троюродной сестрой кому-то из дядьев Максвелла. Розарий, которым так гордится маркиза – не чета тейрновскому – полностью её заслуга. Когда Максвеллу позволяли покинуть Круг, она всегда помогала ему собрать букет из самых редких и красивых цветов. За всё это время они не задали ни одного вопроса о дочери, словно её не существовало вовсе. Максвелл оглядывается: единственные свидетели, увлеченная беседой парочка, шушукаются возле фонтана и вряд ли разглядят его в мягких вечерних сумерках. Он перекидывает ногу через ограду и быстро собирает крупные яркие цветы. Пара тех, пара этих – утром садовники тейрна будут в ярости от того, как безжалостно погубили их труд. Но для Соры Максвелл без колебаний обнёс бы и сокровищницу, если бы драгоценности её интересовали. Когда он лезет обратно, за спиной раздаётся звонкий треск ткани. От рывка он едва не падает. Максвелл сдирает подол с клюва бронзовой крачки. Дыра зияет обрывками серебристых нитей; птица таращится укоризненно и смиренно. С мрачной решимостью Максвелл обещает себе, что никто и никогда больше не заставит его надеть мантию. Он – Тревельян, и его слово нерушимо.*
С давних времён день летнего солнцестояния почитается одним из самых светлых праздников в году. В этот день солнце встретилось с землёй, и первый из Творцов увидел этот мир. И расцвёл мир под его взглядом, и стал прекрасен. Охотник клана Лавеллан кладёт соцветие лотоса к алтарю Эльгарнана и окропляет его драконьей кровью. Вынимает горсть стрел из колчана и кладёт их к алтарю Митал. Опускается коленями на мягкую траву. - Эльгарнан, первенец Солнца, - шепчет он. - Митал, защитница народа. Оградите своих детей от тьмы. Укажите им верный путь. Сегодня боги подарили ему сразу двух сыновей.