Она

Приторно-сладкий вечер веет самообманом, который я смахиваю с лица. Проигравший и втоптанный в грязь собственного порождения и чужого, мерзкий притворщик, самообманщик. Мне больно от осознания вины, собственной беспомощности и одиночества. Падаю на колени, злюсь, ко мне подходят люди, интересуются моим самочувствием, могут ли они чем-нибудь помочь. Не могут, проходят мимо прикрывая рты, выражая недоумение и отвращение. Я поднял белый флаг, капитулировал. Но чувство злости не даёт мне умереть, встретиться со светом фар не только глазами, но и физически. Я слишком сильный, чтобы умереть, меня не смогли поломать изнутри, даже когда я слышал хруст каркаса душевной конструкции, ощущал падение всех моих храмов, пожар улиц внутри вен, хлопанье крыльев воронов, рвавшихся из груди. Внутри меня никто не выжил, мой разрушенный город мёртв, реки мертвы, а сердце безвозвратно окаменело. Ветер ударил в лицо, растрепав волосы, тени вытянулись в уродливые столбы, искажая перспективу цветопередачи, а солнце отбрасывало последние лучи летнего дня, который станет для одного из нас последним. Там, на последнем этаже, в небесах она смотрит сквозь меня и не замечает. Меня нет. Незачем смотреть на пустой город, от которого веет пожаром и разрухой. Никто не смотрит на пустые города, люди уважают исключительно успешные, шумные, продвинутые места обитания, мегаполисы и страны, большие, внушительные храмы, широкие главные улицы, площади повидавшие выдающиеся события. Никому не интересен пепел, горы металла и бетона, полыхающие ярким пламенем автомобили. На пороге, перед зданием корпорации «Траст Индастриз» я остановился, пропуская вперед безликого работника в серой униформе. Мы все одинаковые, но каждый играет главную роль жизни. Или нас в этом убедили? Моя жизнь унылая, тоскливая и неинтересная. Я мог лишь притвориться, что веду насыщенную событиями, увлекательную жизнь, такую, как показывают в фильмах, но когда маски будут сорваны, ты превращаешься в шута, над которым все потешаются. А может не стоит? Птицы забились в агонии, а камень в груди дал трещину и закровоточил. Остановись, шептал мне разум, иди, действуй, подсказывала стая воронов. Я смело шагнул за порог здания, полностью удовлетворенный, что детектор не смог обнаружить глок. — Сэр, вы к кому? — Девушка администратор строила из себя озабоченную помощью хозяйку положения. — Я на тринадцатый, в отдел маркетинга. Не удостоил её взглядом, все они работают на неё, они все пешки в её руках, готовые выполнить любую команду, только бы удержаться за своё кресло, винтики единого механизма. Я — инородное тело в организме «Траст Индастриз». Дверь лифта с колокольчиковым звоном отворилась, я вошел, безразлично осматривая собственное тело в зеркале на всю стену. Тик-так-так-так-тик-так, слышалось в голове, я лечу на полном ходу к вратам Рая. Динь-дон! Створки двери разъехались, я был в раю, погрузился в кромешный свет, он проходил сквозь меня, я купался в нем, как в палящей солнечной пустыни. Позолоченная мебель отражала свет ламп, меня сканировали светом. — Не думала, что ты придешь. Думала ты подох где-нибудь в трущобах. Я достал глок и направил его ей в грудь. — Убьешь меня? Она не простит тебя. Она не такая как ты, убери пистолет. Ты всегда был трусом, им и останешься. Зря она произнесла эти слова, они подействовали на меня красной тряпкой. Первая пуля угодила в грудь, вторая в плечо. Я не останавливался, разрядил всю обойму, пока не остался удовлетворенным. Мои храмы продолжали рушится, оставляя на своих местах огромные воронки. Боль не ушла, она трансформировалась в иное состояние, депрессивно-маниакальное. В горле пересохло, из него рвался рёв воронов, терзавших мою грудь. Молитва меня не спасет, святой отец, и никто не простит моё падение. Я поднял голову и посмотрел в верх. Там, на последнем этаже, в небесах она смотрит сквозь меня и не замечает. Меня нет. Приторно-сладкий вечер веет самообманом, который я смахиваю с лица. Мой город расцвел, заселился новыми жителями, обрастал связями и возводил новые постройки еще месяц назад, когда в нем жила Она: светлые волосы, яркие глаза, беззаботная улыбка. Она стояла у пирса в голубом платье с крупными белыми цветами, которое я ей подарил на день рождения и светлых летних босоножках. Я шёл на встречу с коробками пиццы и рассматривал причудливое отражение оранжевых лучей солнца, искажающих перспективу цветопередачи, предпоследнего летнего дня, который станет для одного из нас последним. И в один миг всё рухнуло, превратилось в прах, скелеты бывшего величия. На пороге, перед зданием корпорации «Траст Индастриз» я остановился, пропуская вперед суетливого почтальона. — Сэр, вы к кому? — Мужчина администратор попытался преградить мне путь, но я ловко проскочил мимо него, безразлично удовлетворив его любопытство: — В бухгалтерию, на пятый этаж. — Погодите, я созвонюсь… Продолжение фразы я не слышал, дверь лифта с едва слышным звоном отворилась и я нажал кнопку последнего этажа. Лифт ехал бесконечно долго, целую вечность. У меня было слишком много времени на размышления и я подумал, о небожителях, о тех, кто строит свой кабинет на последнем этаже небоскреба. Весь мир у них под ногами, весь город. Ощущают ли они себя богами или это скрытый комплекс неполноценности, который они заменили чувством власти от собственного раздутого Эго? Большие здания, большие авто, большие столы и маленькие люди. Города внутри них давно прогнили, доски и перекрытия источены термитами, а в перестенках живут крысы, прогрызающие дно, в которое они провалятся, стоит кому-нибудь бросить камень. Дверь лифта отворилась. Она сидела за огромным столом из красного дерева, выкуривая тонкую сигарету, элегантно ютившуюся между двумя пальцами. — Ты? Не думала, что ты придешь. Думала ты подох где-нибудь в трущобах, — произнесла женщина хриплым низким голосом, вложив в него всевозможное отвращение, которое может испытывать человек, по отношению к другому. Я вынул тонкую гитарную струну и уверенным шагом дошел до её кресла. — Убьешь меня? Она не простит тебя. Она не такая как ты, уходи. Ты всегда был трусом, им и останешься. Зря она произнесла эти слова, они подействовали на меня красной тряпкой. Женщина не успела вскрикнуть, я набросил ей на шею струну и стал душить. Тело моей жертвы вздрагивало от конвульсий, ногти с длинным маникюром впивались в собственную кожу, желая сбросить с себя удавку, но она сильнее и сильнее впивалась в тонкую женскую шею. — Знаешь, у нас была одна группа крови! Первая, отрицательная! Это очень редкая группа крови, редкое сочетание! — Заорал я ей на ухо, — Мы были так похожи! Но тебе этого не понять! Тело женщины обмякло, я сбросил его с кресла, достал её сигарету и закурил. — Тебе моя кровь уже не понадобится. Мои храмы продолжали рушится, прихватив с собой близлежащие дома и площади. Боль не ушла, она трансформировалась в иное состояние, депрессивно-маниакальное. В горле пересохло от табачного дыма, из него рвался рев воронов, терзавших мою грудь, каменное сердце, залитое кровью. Молитва меня не спасет, святой отец, и никто не простит моё падение. Я поднял голову и посмотрел в верх. Там, на последнем этаже, в небесах никто не смотрит на меня, потому что меня нет. Она уверена в этом как никто иной. Меня нет! А она, та, которая посадила райские цветы моей души — есть. Какой сказочный обман. Приторно-сладкий вечер веет самообманом, который я смахиваю с лица. — Кажется ты перебрал, возьмем такси? — Нет, я поведу. — Отдай ключи! Сегодня поведу я. Она, в голубом платье удаляется на стоянку, я любуюсь её силуэтом в нетрезвой пляске собственных образов. Ветер ударил в лицо, растрепав волосы, тени вытянулись в уродливые столбы, искажая перспективу цветопередачи, а солнце отбрасывало последние лучи летнего дня, который станет для одного из нас последним. На пороге, перед зданием корпорации «Траст Индастриз» я остановился и подождал. За дверью тишина и могильный покой. В холле меня никто не встретил, похоже персонал ушёл домой, а дежурный окопался в дальней комнате. Охранник читал утреннюю газету, забытую его сменщиком, оторвался на секунду и вновь погрузился в чтение. Аллюзия мира и безмятежности. Стеклянный лифт отворил створки и я увидел в его гранях собственное отражение. Последний этаж — звяк! Сквозь стекло я видел, каким маленьким становится город, как возвышаюсь я над ним, над бесконечностью света. Сколько боли не искупить в каждом огне города, сколько жизней прожить и не осознать в чем её красота, в чем наш путь. Сколько натворить дел. Сколько крови отдать, умирать и возрождаться. Я стоял в своем городе, рассматривая кирпич, на котором ещё недавно с такой любовью рисовал фантастические картины моего будущего, а сквозь пепел, на мёртвой земле пробивался цветок. — Не стоит. Это не мой голос, и даже не моего разума. Она бы не хотела. Не простила. Она слишком любила жизнь во всех её проявлениях. Она боролась за нас двоих. Она лучше меня. Дверь с колокольчиковым звоном отворилась и я оказался в полумраке. Женщина в очках склонилась над документами, подчеркивая карандашом цифры. Ни золота, ни блеска, ни роскоши, ни Рая. — Ты? Не думала, что ты придешь. Ты всегда был трусом. Думала ты подох где-нибудь в трущобах. Я достал из кармана пачку фотографий, подошел и положил рядом. Женщина бросила на меня недоуменный взгляд, затем на фото. Я и Она около пирса, я и она в старом авто, она в шляпе с широкими полями, в которую воткнула ромашку. Она в цветастом голубом платье. Она целует меня. Мы на концерте. Мы ночью с пивом около клуба. Мы смеёмся с друзьями, мы счастливы. Квадратная фотография Палароида, Она лежит на асфальте в неестественной позе, накрытая белой простыней. Еще один снимок Палароида. Она в черном полиэтиленовом мешке. — Нет! Нет! Нет! Не-е-е-т! Моя девочка! Моя дорогая девочка. Женщина выпустила фотографии из рук и зарыдала. — В тот вечер я немного выпил и она ушла на стоянку за автомобилем, пока я расплачивался с официантом. Я не видел как из черного седана вышел человек и высадил в неё всю обойму. Я достал пистолет, завернутый в мой собственный платок, который одевал на голову на концертах. — Этот глок. Его оставили около места преступления. — Как такое могло произойти? — Женщина захлебывалась рыданиями, — На её месте должен был быть ты! Её не должно было быть на стоянке! — Вы купили ей билет до Женевы. Но она не полетела. — Моя девочка! Моя единственная девочка! Я ушёл, оставив её с моей болью, с моими разрушенными храмами, падающими городами, хаосом внутри, пожаром улиц вен. Во мне была пустота, только я и цветок надежды. Молитва меня не спасёт, святой отец, грешен я, но моя надежда на спасение жива, пока Она живет внутри меня.