Закинуться

      — Не трогай меня!       Она резко ударяет ему в грудь, отталкивая от себя с неописуемой гримасой ярости. Не такой реакции тот ожидал, учитывая её состояние. И причину её состояния. После такого в её характере была молчаливая прострация, обдумывание наедине с собой… Или он просто никогда не видел именно «это» ее наедине с собой? И теперь видит. В ее глазах полыхает огонь. Гнев, боль, ужас, печаль, тоска, бессилие. Решимость. Кажется, прошла вечность, спустя которую она снова произносит, но теперь в привычном холодном тоне. Так она обращалась к тем, кто ей безразличен. Он боялся стать этим. Этим предметом безразличия.       — Мы уходим.       Мужчина пытается натянуть привычную маску напускного оптимизма. Сделать вид, что ничего не было.       — Куда на этот раз путь держит наш цирк уродов?       Она странно косится на него. Казалось, его обыденная фраза, которая уже стала привычной, всколыхнула невольно в ней воспоминания всех их вылазок, путешествий, стычек, ценой которых была жизнь, боёв не на жизнь, а насмерть… Но видимо, ему все же показалось.       — Я имею в виду под словом «мы», — обернулась женщина, — себя и Бейли.       И снова гробовое молчание. Он опустил глаза, шумно втянул воздух дырой, на месте некогда которой имелся нос. В той, другой жизни. Животное, услышав свое имя завиляло радостно хвостом, вскочив на все четыре лапы и радостно высунуло язык. Псина была в предвкушении очередного путешествия.       — Что ж, — гуль поднял голубые глаза, пожалуй единственное, что осталось приемлемо привлекательным в его новом «образе», — я не в праве тебя задерживать.       Она ничего не ответила. Проверила снаряжение, подозвала пса и ушла из Добрососедства. Пес не понимал, почему он не шел с ними, вопросительно наклоняя голову, не сразу решаясь идти вслед за хозяйкой.       — Так надо, приятель. Береги её. Мэр Добрососедства присел напротив собаки, потрепал ту за уши.       — Надеюсь, у тебя это выйдет лучше, чем у меня.       — Бейли!       Пес взвизгнул и бросился на этот раз с концами за женщиной. Погода была скверной. Радиоактивный дождь сегодня был особенно сильным, гром ворчливо сотрясал небо, а его подруга молния как всегда вспыхивала, озаряя своей устрашающей и смертельной красотой все небо вокруг. Молния всегда впереди, а удар грома сразу следом. Кого-то они ему до боли напоминали. Или же теперь все поголовно ему напоминало о них? Он скривился, то, что некогда было лицом стало еще омерзительнее, чем было. А затем быстрым шагом направился назад, под крышу, перед этим простояв слишком долго под дождем. Достаточно, чтобы красный сюртук и черная треуголка промокли насквозь, а ему далее пришлось вколоть не одну дозу сывороток, предотвращая плачевные последствия радиоактивного облучения. После хотелось вступить в забытие. Окунуться в очередной наркоманский бред. Быть под кайфом и не думать ни о чем, лишь смеяться как больной придурок и идиот, глядя на что-то, доступное лишь ему в его личном бреду, пялясь на пустую стену и видя там нечто смешное… Он ведь всегда так делал? Бежал от проблем. Прятался от них за пеленой опьяняющей дури. Так проще. Так лучше. Так легче. Так он говорил себе. И так он с дуру ляпнул ей. Идиот…       — Мой сын глава Института. Я помнила его крошечным младенцем, а теперь увидела дряхлым стариком. Узнала, что все это было блядским экспериментом. Я была экспериментом! А самое лучшее, что я убила своего ребенка! Это правильно? Я выбрала верную сторону, но правильный ли это выбор для той, кто являлась ему матерью? Я вообще не знаю, что мне теперь делать, Хэнкок…       Она на грани. Он не знает, как в этом случае можно сделать так, чтобы стало легче. Что нужно говорить, чтобы успокоить. Как оказать поддержку тому, кто сам в ней нуждался не меньше её? Он обнимает осторожно. Она принимает эти объятья, беззвучно содрогаясь и пряча лицо за его алым камзолом. Обхватывает руками крепко. Но слез не было. Попросту уже было нечем. Она качает головой. С ее губ слетает нервный смешок. А затем она смеется.       Ему был знаком такой звук. Так смеялись наркоманы в бреду, люди, гули, у которых на руках были мертвые родные и близкие. Это нездоровый смех. Он его ненавидел слышать. Особенно сейчас и особенно от неё.       — Знаешь, а я думала полное безумие было, когда я очутилась здесь, — пальцы впиваются в его одежду, норовя порвать, — в этом постапокалиптическом недоразумении. Когда влюбилась в тебя. Когда проснулась впервые с тобой… А оказывается самая веселуха была только впереди!       — Рейч…       Его и без того хриплый низкий голос стал еще ниже. Она подняла голову и посмотрела на него.       — Скажи… Скажи, что мне сделать, чтобы стало не так паршиво на душе?! Скажи!!!       И он сказал. Сказал то, что сделал бы сам на её месте. Что делал всегда на протяжении всей его херовой жизни. Она просила, требовала. Он ответил ей своим кредо по жизни. И из-за этого кредо чуть не потерял её.       — Закинуться.       Он кладет ей в руку то, что может… Нет, не спасти. Сделать видимость облегчения. Она ошалело смотрит тупо на это. Затем кладет в карман, смотря ровно перед собой. Он обхватывает своими безобразными руками её лицо, заставляя посмотреть на него. Её руки поверх его. Чтобы резко убрать их, а затем сделать выпад вперед. Резкий толчок в его грудь. Он пошатнулся, отступив. Смотрит в удивлении на неё. С сожалением и бесполезным сочувствием. И жгучим чувством вины, что только усугубил всю ситуацию.       — Не трогай меня!       Он хочет забыться. Но не смеет. Вспоминает что то, что он дал она так и не швырнула в стену, почему то оставила при себе. Вместо наркоты Хэнкок надирается и обкуривается, подпирая спиной стену, выползает на балкон, а потом и вовсе оказывается на полу и теперь уже в прямом смысле доползает до облезлого старого дивана. Одежда валяется рядом. Он в одних штанах, оголяя безкожное тело делает очередную затяжку и тушит самокрутку, допивает и швыряет бутыль в стену. Та с дребезгом разбивается, но шум заглушает очередной раскат грома.       Осколки блестят от вспышек чертовки молнии. Он проваливается в сладкие грезы, воспроизводящие то ли воспоминания, то ли мешанину желаний, мечт, страхов. А то ли и все сразу перечисленное.

Бледное прекрасное тело изгибается, поддается навстречу и касается его уродливой плоти. Он не смеет закрыть глаза, лицезрея всю её красоту. А звуки были еще слаще и приятнее. Её непристойно громкие, беззастенчивые стоны. Она ни капли не боялась сдерживаться, вести себя тише. Живем одним днем. А он был и не против, всецело за. За ее позицию. Во всех смыслах слова. И беззастенчивость одобрял. И позицию к нему спиной. А одобрял, потому как так она не видит его. Гуля. Урода. Монстра. Может представить кого-то посимпатичнее. И пусть отпускал тот шутки о своей привлекательности и сексуальности, то было сплошным и огромным сарказмом. А также очередной его побег и прятки от самого себя за толикой черного юмора. Только это и спасало… Ну, и приличная доза винта, естественно. Или еще чего посильнее и покрепче. Он касается безгубым ртом её оголенной шрамированной спины. В этом мире у единиц была чистая кожа. Без шрамов, порезов, ожогов, следов от многочисленных уколов. И эти единицы как правило являлись трупами. С одной дырой от пули во лбу. Или с рассеченным точным ударом животом когтем смерти. Лучше уж весь в шрамах, но живой. Чем идеальный чистый и мертвый… Наверно. Он задавался вопросом что есть хуже: выживание здесь или смерть? На эту тему можно было бы размышлять бесконечно долго. А на размышления в этом мире времени было по минимуму. Он прижимает её тело к своему, делая напоследок особенно сильные толчки, зажмуриваясь от нахлынувшего и ударяющего в голову, а особенно туда вниз удовольствия. И оба обмякают, заваливаясь на бок, медленно разминая затекшие конечности и тяжело дыша после активного времяпровождения. Она кладет голову ему на плечо, перед этим целуя его в щеку. И смеется. Прерывисто. Звонко. Он бы даже сказал мило.       — Что? Все было настолько… смешно?       Она сильнее прижимается к нему, устраивались под его боком. Он рассеянно гладит её белесые мягкие волосы, все еще отходя от естественного экстаза и эйфории.       — Нееет, — протягивает она, продолжая улыбаться, — все было отлично. Просто… Никогда бы не подумала, что моим партнером станет разумный зомби гуль в постапокалиптическом мире.       — Хэй, звучит обидно.       — Ты же знаешь, я не со зла, — она садится на него верхом, наклоняется и смотрит в его с хитрым прищуром веки.       — Смотря в твои чудные глаза и слушая твой ммм, притягательный голос, я начинаю думать, что, может, и не все здесь так плохо и потеряно? Может, я скоро найду его. И все будет хорошо.       — Найдешь, — твердо заверил гуль, — такая, как ты найдет кого угодно. Даже инопланетян.       — Уже, — хохотнула та в ответ на слова мужчины.       — Ну я же сказал. И уверен, что сможешь отыскать своего сына.       Она кивнула с благодарностью и снова улыбнулась. А затем они слились в долгом и неприличном поцелуе, который, пожалуй, со стороны показался бы многим омерзительным, но участвовать в этом было обоим очень приятно. Подобное мерзость. Если не со мной, как говорится.

      Проснулся от того, что кто-то настойчиво лизал ему то, что некогда являлось носом. Гуль отмахнулся, переворачиваясь на другой бок.       — Бейли, кыш! Лижи нос Рейчи, не мне. У меня его даже нет…       А потом до него дошло. Он вскочил как ошпаренный, мучаясь от сушняка и скверного отходняка после выпитого и выкуренного вчера им. Осмотрелся по сторонам, но кроме собаки никого так и не обнаружил.       — Где она?       Собака заскулила и дала понять, что хочет его куда-то отвести. У Хэнкока появилось плохое предчувствие. Чутье подсказывало, что он должен спешить. Иначе случится непоправимое. А чутье его никогда не подводило. Превозмогая пресквернейшее состояние, тот бросился вслед за собакой, прихватив оружие. Без него в этом мире ты был как без рук. А иногда и не как. А просто без рук.       Пес лежал рядом и периодически скулил. Хэнкок его понимал. Ему тоже хотелось скулить. Но сейчас ему оставалось только ждать. Она поддалась впервые эмоциям. Сломалась морально. И послушала его блядский совет. Закинулась. И пошла прямиком в лапы смерти. На корм мутантам. Если бы не пес и он… Нет, все уже позади. Он снова коснулся головы собаки. Та вяло помахала хвостом. Бейли было плевать на его лицо, на то, что он гуль. Он не знал, почему Рейч была в ярости. Но зверь знал одно. Они стая, а в стае все друг другу помогают и спасают друг друга. Несмотря ни на что.       — Мне тоже страшно, приятель.       Гуль смотрел на чуть было не откинувшую копыта блондинку. Ту, которую тот отбил с псом от мутантов, ту, которую нес на руках обратно до самого добрососедства. Ту, которая заставила поверить его, что хоть что-то в этом мире он сделал правильно. Он пошел за ней. Он нашел часть себя. И не мог теперь потерять. Он себе не простит. Не мог простить свое безучастие в помощи невинным. А потому добровольно и намеренно превратил себя в это. Стыд, вот причина. И осознание, что он больше не мог смотреть в зеркало на того ублюдка, который не вмешался. Нет, если он ее потеряет, этого будет мало. Он не сможет простить себе и это… И пойдет за ней даже туда.       — Джон…       Очнулась. Она жива. Она говорит. Смотрит. Слабо приподнимает уголки тонких бледных губ. А он тупо улыбается в ответ, сжимает её руку, на которой добавилось шрамов.       — Ну зачем, Рейчел?       Он целует ее в лоб и их лбы соприкасаются, а глаза закрываются.       — Я послушала тебя.       — Больше никогда не слушай меня. Я не прощу себе твою смерть, солнце…       Пес радостно вскакивает на кровать и лижет лица обоим. Те отмахиваются, начиная смеяться. И это был хороший смех. Тот, что он желал слышать как можно чаще.       — Цирку уродов пора снова в путь? Думаю, этому безумию еще можно дать шанс. И не все еще настолько плохо, — тихо шепчет она.       — Цирк будет здесь, пока гвоздь программы не оправится после своего последнего смертельного номера, — произносит хрипловатым голосом счастливый гуль.       Они лежат в обнимку на кровати, поглаживая дремлющего пса, по кличке Бейли и понимают, что не все так уж и плохо, пока они вместе.       — Ладно, думаю, отпуск нам не помешает, дорогой мой зомби пират…       — Хэй, обидно же…       — Ты же знаешь, я любя… И еще. Когда ты говорил тогда про наш цирк. Я едва не сдержалась, чтобы снова не улыбнуться и не передумать о своем глупом решении и обиде.       — Знаю, солнышко. Знаю.       Все-таки не показалось. Свежий, если его так можно было назвать в это время, и в этом мире воздух после дождя ворвался в комнату, они с наслаждением вдохнули полной грудью. Не все настолько плохо, не все. По крайней мере, пока они есть друг у друга. Пока он партнер своего горячего и кучасачего солнышка. Пока она шагает бок о бок со своим гулем. И пока впереди несется, весело махая хвостом, довольно высунув язык их верный компаньон, пес, по кличке Бейли.